Ящик Пандоры - Марина Юденич

Они пили кофе на ее просторной кухне-столовой, куда по настоянию бабушки, разломав стену-перегородку в типовой квартире (что в те времена было делом неслыханным), втиснули наследство, полученное бабушкой еще в далеком девичестве: громадный буфет черного дерева, такой же массивный обеденный стол на монументальной ноге-лапе, вроде бы заимствованный на время у жуткого чудища, и оставшиеся от двенадцати семь стульев из того же гарнитура — массивные, с гнутыми дугами спинок и слегка продавленными сиденьями, на которые с бабушкиных еще времен полагалось класть мягкие подушки, обтянутые гобеленовой тканью. Комплект дополняла столь же монументальная этажерка и пара высоких тумбочек непонятного назначения. Ванда ставила на них большие вазы с цветами — получалось торжественно. Вообще же теперь, когда времена и вкусы наскоро просвещенной общественности вновь стали поворачиваться в правильную сторону: антиквариат перестали называть старой рухлядью и его, как и полагается во всем мире, начали покупать в дорогих магазинах, а не подбирать на соседней помойке, — все это несколько мрачноватое великолепие сильно прибавило квартире респектабельности и некой даже помпезности, что Ванду, в общем, устраивало. По крайней мере сейчас она предпочитала не вспоминать долгие, доводящие ее до злых упрямых слез дискуссии с бабушкой по поводу именно этой вечной, как запоздало понимала теперь Ванда, мебели, которую она, по молодой и щенячьей глупости своей, все порывалась заменить на модный в ту пору пластик хлипких кухонных гарнитуров. Слава Богу, бабушка не дрогнула и позиций своих не оставила.

Олег Морозов, похоже, оказался действительно толковым и расторопным парнем — по крайней мере из того немногого, что смог ему определить в качестве задания Подгорный, только сейчас начинающий вникать в суть проблемы, бывший сыщик сделал совершенно правильные выводы, и в распоряжении Ванды находились копии именно тех милицейских материалов и документов, которые ей были необходимы.

Каким образом за такое короткое время ему удалось заполучить документы, одни из которых, как легко могла предположить Ванда, вообще не предназначались для посторонних глаз, а использование других строго регламентировалось законом, можно было только догадываться; очевидно, использовались для этого самые различные рычаги воздействия: от материальных компенсаций до дружеских связей. Но как бы там ни было, искомые документы были налицо.

Из них же следовало, что, как это несколько запоздало, но все же предположила Ванда, потерявший рассудок финансист признался во всех убийствах, совершенных в микрорайоне (а если быть точным — во дворе ее собственного, такого уютного и спокойного дома), что называется, скопом, сразу. И поскольку очень высокое начальство достаточно ясно и настойчиво формулировало свои пожелания, детализировать его деяния никто не стал: все четыре убийства были до фа кто списаны на его счет, а де-юре — в архив.

— У ребят с самого начала были сомнения но поводу этих двух женщин, — неловко ерзая на стуле, сообщил Морозов, словно разделяя вину тех самых ребят, решивших оставить при себе своп обоснованные сомнения, — но их собственное непосредственное начальство ни за что не желало упускать такую возможность: списать сразу четыре «глухаря». В общем, решено было не дергаться.

— И предоставить второму маньяку полную свободу дальнейших действий.

— Ну, маньяк или не маньяк — полной ясности не было. Два трупа — это могло быть и случайностью. К тому же поначалу казалось, что вообще — один труп. Мы-то знали, что Ирина Рогозина — знакомая Виктора Михайловича, так что ее вполне можно было оставить в общем списке.

— Не хватало только записки.

— Да. Но это было первое убийство. И он мог еще не додуматься до записок, или забыть, или потерять. В общем, насчет маньяка окончательно ясно стало только теперь, после Снегурочки.

— И что они там думают, ваши ребята?

— Они работают, Ванда Александровна, можете не сомневаться, с учетом, так сказать, предыдущих дел. Постановления об объединении пока не вынесено, но не исключаю, что это произойдет в ближайшее время. Слишком уж все очевидно…

— Что вам так очевидно, может, кто-нибудь все-таки изволит поделиться со мной? — впервые вступил в разговор Подгорный. До этого он мрачно пил кофе и внимательно слушал диалог Ванды с Олегом Морозовым. Многое, безусловно, было понятно уже и ему, но их солидарная абсолютная уверенность в чем-то таком, о чем он только догадывался, все-таки сильно раздражала его.

— Очевидно, Виктор Михайлович, что параллельно с «нашим», так сказать, маньяком в районе начал действовать еще один. Его жертвами становятся одинокие женщины определенного внешнего типа. Он поджидает их во дворе, начиная примерно часов с одиннадцати вечера и вплоть до рассвета, как в случае, извините, с Рогозиной, и убивает. Убивает всегда одинаково: одной рукой душит жертву, а другой наносит удары в область груди или солнечного сплетения острым режущим предметом, чем-то вроде тонкого кинжала. Удары, как правило, с первого же раза смертельны, в крайнем случае со второго. Жертвы погибают довольно быстро. Потом он оставляет их на месте и уходит. Не насилует, не грабит. Просто уходит.

— И что же, никто ничего не видел за все это время? Они что, не кричат? Он что, следов не оставляет? — Подгорный вновь начал заводиться. «Более всего его травмирует и даже парализует необъяснимость отдельных фактов и ситуаций, — про себя констатировала Ванда. — С любым, даже самым жутким убийством, если ясен мотив и в наличии палач, он смирится легко и без особых душевных колыханий. А неизвестность его страшит больше всего, он боится тогда, когда не знает, чего именно бояться».

— Отвечаю по мере поступления вопросов, — невозмутимо отозвался Морозов. — Свидетели отсутствуют, хотя работа проведена основательная. К сожалению, ни в окно, ни проходя мимо, ни выгуливая собаку, словом, ни при каких случайных обстоятельствах никем он замечен не был. Тут могут быть разные варианты: к примеру, он жилец дома и соседи просто не обращают на него внимания, или на нем какая-нибудь форменная одежда, скажем, милиционер, или монтер, или грузчик — такие персоны, как правило, тоже остаются незамеченными. Они — как предмет интерьера. Или он сидит в машине — вон их сколько припарковано вдоль тротуара — и тихо выжидает жертву. Теперь насчет крика. Похоже, никто из них действительно не кричал, просто не успевал, он сразу же наносит удар ножом, при этом, напомню, вторая рука сжимает горло — не очень-то покричишь. И потом, мне кажется, но это просто предположение, никаких фактов по этому поводу нет, так вот, мне кажется, что они его поначалу не пугаются. То есть до тех пор, пока он не хватает за горло и не начинает бить ножом.

— Почему? — быстро спросила Ванда. И сама тут же высказала предположение: — Потому что он им знаком.

— Возможно, — согласился Морозов, — тогда укрепляется версия о том, что он живет в этих домах.

— Равно как и та, что на нем форменная одежда: чего пугаться милиционера или грузчика?

— Тоже правильно. И наконец, следы — он их не оставляет. То есть, возможно, и оставляет, но нельзя с уверенностью сказать, что это его следы. Понимаете: проходной двор, когда обнаруживают тело, начинается суета, возня, в общем — следов множество, но какие его?..

— Понятно. И что ты еще говорил про женщин определенного типа? — все более мрачнея, продолжай выяснять Подгорный.

Ванда опередила Морозова с ответом, что было не сложно: тот откровенно медлил.

— Моего типа, Витенька. Моего, родимый. Высокие блондинки с распущенными волосами. Худощавые, хотя приятнее звучит — стройные. Красивые, кстати, или по крайней мере интересные, уж простите за нескромность.

— Все правильно, Ванда Александровна. Я как раз хотел сказать, чтобы вы поосторожнее… — Морозов снова заерзал на высокой гобеленовой подушке, иены швам некоторую неловкость.

Господи! Подгорный враз помертвел лицом и уставился на Ванду с таким ужасом, словно уже лицезрел перед собой труп. — Так ты поэтому нас вызвала?

— Да, поэтому. Но меня интересует еще кое-что. То есть возникло у меня одно совершенно нелепое на первый взгляд предположение, но проверить его необходимо. Собственно, для этого вам, Олег, и пришлось добывать, уж не знаю каким трудом, эти милицейские бумажки. Меня интересует, во что были одеты все три женщины, причем желательно подробное, до мельчайших деталей описание.

— Нет проблем, Ванда Александровна. Вот протоколы по каждому делу, вот… — Морозов полистал страницы, отыскивая нужные места. — Вот… вот… и вот подробное описание вещей, которые были на женщинах. Да, собственно, вот и фотографии, здесь тоже кое-что можно разглядеть…

Ванда подвинула бумаги к себе. Нелепое ее предположение, равно как и нелепые ночные страхи, сейчас могло развеяться стремительно и безвозвратно, как тает облачко сизого табачного дыма, несколько коротких мгновений покачавшись в воздухе и сразу же навсегда растворившись в вечности. Однако все могло произойти с точностью до наоборот, и тогда неясный кошмар, напротив, с неизбежностью должен был обрести вполне осязаемые четкие формы, но разящий ужас его от этого отнюдь не стал бы менее удушливым, а опасность, которую он таил в себе, не утратила бы своей смертоносной силы.