Любопытная - Жозефен Пеладан

– Это не входило в твои планы, Мольтке! Более ты не над кем не надругаешься, Невиновный.

Согнувшись, Невиновный тяжело упал на землю.

– Буало, помоги мне отнести на пустырь тело злодея.

– Вы ничего не видели, не так ли? – спросил Небо́, когда все окончилось.

– Ничего! – подтвердил бывший нотариус, исполненный уважения к научному убийству. – Остерегайтесь Дондена – он направляется к нам.

– Что вы сделали с Невиновным? Вы не торопитесь.

– Мы ждем его – у него случились колики.

– У тебя белоснежная шея и нежно-розовые губы, – сказал Небо́, привлекая Дондена к себе.

Польщенный злодей заулыбался, и Небо́ вонзил иглу в горло:

– Попляши, Фаридонден, – сказал Небо́.

– Твой танец длится слишком долго. Спрячем его в подвале, Буало.

– Двоеубитых! – воскликнула Поль, хлопая в ладоши.

Беко, Главный и Неуловимый ждали на углу улицы Поливо.

– Где Невиновный и Донден?

– Невиновный исчез, пообещав, что вернется. Дондена мы не видели. Но время не ждет – Буало останется на часах, ключ у меня.

– Куда исчезли эти негодяи? – разозлился Неуловимый, но Главному не терпелось начать действовать.

– Идемте, идемте, – повторял он.

Небо́ сам открыл ворота, ведущие на улицу Эссе.

– Неуловимый, прошу тебя, помоги мне снять с петель ставень, только и всего! – умолял Главный.

Неуловимый уступил просьбе. После нескольких попыток они сорвали ставень с наружных петель, и, встревоженный отсутствием Дондена, Неуловимый бросился в сад. Бесшумно приблизившись к нему сзади, Небо́ сразил его шпагой – великан упал, и пронзившая его грудь шпага, ударившись о землю, раскололась надвое.

– Животное! – выругался Небо́. Убить двоих оставшихся теперь было крайне затруднительно.

Небо́ вернулся в сад. Главный разрезал оконное стекло, сорвал задвижку и пробрался в дом. Беко забирался через окно, когда Небо́ напал на него и, вонзив в затылок злодея иглу, сам проник в дом. Главный зажег потайной фонарь.

– Где Беко?

– Помогает моему другу проникнуть внутрь.

У Небо́ оставалась одна игла – улучив мгновение, когда осматривавший дом грабитель повернулся к нему спиной, он вонзил ее в тело Главного. Разъяренный злодей отступил назад – в его руке был нож. Последняя игла не содержала яда! Решив не стрелять из револьвера, Небо́ выхватил нож. Увернувшись от нескольких ударов благодаря своей гибкости, он почувствовал, что в схватке на ножах силы были неравны.

Защищаясь от грозного противника, он бросился в сторону и, ударившись о стул, упал, выпустив из руки нож, покатившийся по полу в ярком свете фонаря. Главный опустил колено на грудь философа, прижимая того к полу, и Поль вонзила ему в спину нож по самую рукоять. Мысль о том, что бесценная жизнь мыслителя оказалась во власти злодея, привела ее в столь сильную ярость, что она продолжала с неистовством втыкать нож в тело жертвы и не слышала слабого голоса Небо́ – тот задыхался под тяжестью мертвеца, сдавленного коленом принцессы.

– Я обязан вам жизнью, но от чрезмерных стараний могу задохнуться.

– Вы не ранены, Небо́?

– Нет. Но мы запачканы кровью.

Они сняли блузы и остались в вечерних костюмах. Выбираясь через окно, они наткнулись на тело Веко, а покидая сад, увидели, как за открывшимся решетчатым ставнем показалось испуганное лицо, и поспешили в сторону бульвара Сен-Марсель.

Спустя минуту они увидели фиакр – Буало разговаривал с кучером.

– Отчего ты столь усерден?

Буало наклонился над его ухом.

– Я обыскал карманы пяти мертвецов – к моим двум сотням можно добавить четыре.

– Теперь, когда ваша жизнь отчасти принадлежит мне, я люблю вас еще больше, Небо́. Пять мертвецов – прекрасный итог охоты на злодеев. Философ и девственница провели ночь вместе не зря.

– Это была Гераклидова ночь – зло всегда терпит поражение.

IX. «Бон Марше» и адюльтер [31]

ЧАСЫ в доме Небо́ пробили одиннадцать. Принцесса протянула философу собственноручно скрученную сигарету.

– Мы условились не подводить итогов и не заговаривать о нашем путешествии вплоть до последней ночи. Но я хочу сказать вам нечто удивительное… Неделю назад, ночью заколов злодея, спустя восемь часов после драки на ножах (не мне вам говорить, сколь неистовой она была) в этой же руке, в бутике галереи Лувра, принцесса Рязань держала галстук столь кричащего ярко-зеленого цвета, что не удержалась от возгласа: «Подходящий галстук для улицы Галанд!» Вообразите лицо продавца…

– На его месте, я бы тоже удивился. – Отчего же?

– Упомянуть улицу Галанд в магазине галереи Лувра или в «Бон Марше» – все равно, что просить веревку на виселице Монфокон165. Галерея Лувра и «Бон Марше» подобны «Трактиру разбойников» – видите ли, это «Трактиры адюльтера». В Париже они являются для женщин тем же, чем трактир папаши Бинокля для мужчин, то есть фабриками бесчестья и разрушения семей.

– Вас возмущает супружеская измена? Недавно вступил в силу закон, разрешающий разводы.

– Неужели вы столь наивны? Это закон – беллетристика, заслоняющая трагедию. Роли униженной жены и опозоренного мужа станут сложнее в исполнении, и искусство на время утратит интерес к этой избитой теме. Адюльтер же – единственный способ сохранять «доброе имя» при «скверной игре» – по-прежнему будет частью нравов. Публике лицемеров – лицемерами являются все, кроме циников – никогда не будет позволено видеть, как замужняя женщина отдается мужчине ради красивого платья. Данная ситуация, тем не менее, наиболее распространена: на тысячу парижанок, состоящих в законном браке и ежедневно изменяющих мужу, девятьсот пятьдесят оставляют бесчестно полученные деньги в кассах «Бон Марше».

– Вы невысокого мнения о Лувре, – сказала Поль.

– О «Бон Марше». Я считаю неуважением называть склад нарядов именем метрополии человеческого гения – это ставит нас в один ряд с почтовыми служащими: «Господину Ледрену, в Лувр, со стороны магазинов».

– Ваши слова унизительны для женщины!

– Ничуть. Адам и Ева, как и их потомки, столь солидарны друг с другом, что всякий раз являются друг для друга поводом. Свойственные женщинам ограниченность, субъективность и извечная мелочность, среди других причин, оправдывают мужские излишества. Проступки же женщин неизменно вызваны эгоизмом и грубостью мужчин. Я говорил вам, что мужчина заменяет женщине все. Коль скоро всякое заурядное существо полагает счастье возможным и даже вероятным, первой мыслью женщины всякий раз оказывается риторический вопрос: «Как завоевать мужчину?». Интуиция и опыт единодушны: «С помощью наряда!» Если однажды Афродите и Джоконде вздумается прогуляться по бульварам перед террасами кафе, скверно одевшись, на них не взглянет ни один мужчина. На посудомоек же в платьях с воланами устремятся пылкие взгляды. Французы ничего не смыслят в красоте тела – ни один распутник не станет восторгаться гармоничным телом проходящей мимо женщины: идеал герцога из Жокейского клуба, приказчика и нотариуса – «восхитительная дама». Восхитительная дама – та, которая заставляет прохожего обернуться: в Париже мужчины оборачиваются не ради фигуры женщины, но ради ее платья. Красоту обнаженного тела они оставили афинянам. Женский ум настораживает: читающую женщину именуют «синим чулком». Вкус находят у «забавной женщины», изъясняющейся примитивнейшим языком. Что же касается чувств, то мужчины боятся, что от них потребуют взаимности, и оттого не желают ни преданности, ни постоянства. Красота обнаженного тела, нежность и тонкий ум оставляют этих господ равнодушными – остается лишь платье, которое и используют женщины. Они наряжаются и, словно по волшебству, волнуют, очаровывают, пленяют.

В былые времена женщине требовалось обойти два десятка лавочек, чтобы найти все, что составляет ее наряд. Сегодня отважные спекулянты вместили в один магазин весь женский арсенал, от туфель до вуалетки, от душистого мыла до софы сладострастия. Вскоре свои чары явило новое колдовство: женщина стала наряжаться не для того, чтобы удержать мужа, очаровать любовника или дороже продать себя, но оттого, что возлюбила платье ради самого платья, уподобившись Теодору де Банвилю, любящему искусство ради искусства166.

С этой минуты многие женщины решились иметь любовника, не испытывая ни волнения сердца, ни влечения тела, но для того, чтобы непривлекательные мужчины оплачивали их счета. Более того, на каком поле брани женщина может удовлетворить свое тщеславие – гордость Лилипута? Мужчина располагает множеством возможностей быть первым, порождать зависть, уязвлять самолюбие – таково его положение. Женщина же не может хвалиться перед соперницами ни добродетелью, ни ночами Алкмены, вдохновляющими Амфитриона. Женщина может унизить и заставить побледнеть от досады лишь своим нарядом или домашним интерьером – сколько замужних женщин разорились из-за страстного желания затмить лучшую подругу! Вообразите себе, что женщина властвует над мужчиной лишь платьем. Ее радости сосредоточены в цвете и форме лент.