Вояка среднего звена - Дмитрий Львович Казаков

едва не сбил меня с ног.

— Это что тут у вас? — рявкнул он, и мгновенной паузы хватила Шадиру, чтобы отвести ствол в сторону.

— Обсуждаем ситуацию, это очевидно, — буркнул он.

— Иранд подкатываются к лагерю! Надо отходить! На… — затараторил начштаба, но трибун вскинул руку, и тот осекся.

Стрельба и в самом деле звучала гораздо ближе, чем еще несколько минут назад: раскатистые очереди наших автоматов, и монотонное «ток-ток-ток» спаренных пулеметов на механических паучьих мордах.

— Центурион, возвращайся к своим, — приказал Шадир. — Потом договорим. Потом. Свободен.

Последние два слова он произнес с нажимом, и я автоматически отдал честь и развернулся. Накатило желание ткнуть в него пальцем и заорать во весь голос «Он предатель! Хватайте его!»… только вот чего я этим добьюсь? Ничего не докажу, особенно в том хаосе, что царит сейчас, да еще и подставлюсь как смутьян или откровенный безумец, покативший бочку на командира.

Я вылетел из палатки и побежал обратно.

На своих наткнулся прямо за крайними палатками, они залегли цепью и стреляли в чащу, откуда наступали пауки.

— Держимся! — завопил я, присаживаясь под прикрытие мощного ствола. — Держимся!

Боевых роботов осталось куда меньше, чем вначале, но лезли они вперед так же настырно. Теперь я знал, почему их не сбросили прямо на лагерь, и почему тот был совсем не замаскирован на случай налета — существовало некое соглашение между Шадиром и врагами, и если бриан прекрасно действовали в его рамках, изображали войну, но не атаковали, то иранд действовали по букве этого самого соглашения.

Но то, что нашим манипулом командует предатель, в голове у меня все так же не укладывалось.

Как? Как? Зачем?

И что делать с этим, я тоже не знал — по совести надо его сдать, но… но нет, как? Шадир помогал мне, он спас меня, он… и он работает на бриан, выполняет приказы Двух Звезд!

Поэтому я был рад, что горячка боя налетела и поглотила меня со всеми потрохами. Выскочивший из зарослей паук развернулся в мою сторону, но я очередью подрубил ему ноги, и боевой механизм упал, бесполезно расстреливая землю прямо перед собой.

Второй пробежал буквально по нему, из ствола, за которым я укрылся, полетели огрызки коры. Несколько пуль тяжело саданули в бок, вскользь, броня выдержала, но ребра затрещали и дыхание перехватило.

Паука сняли откуда-то справа, его буквально разнесло на части.

И это словно послужило сигналом — ирандские боевые механизмы начали останавливаться, поползли назад; те, что были целы, подхватывали сломанных и волочили на себе, закинув на спину; а вдалеке спускался к вершинам деревьев огромный черный шар; готовился принять на борт остатки десанта.

— За ними! — я вскочил на ноги. — Не отстаем!

Я бежал, стрелял и что-то орал, перепрыгивал через уродливые, блестящие детали, суставчатые ноги. Я знал, что эта победа искусственная, иранд отступили лишь потому, что им приказали, но все равно меня распирало от радости, я чувствовал себя легким и всемогущим.

Эх, если бы еще не засевшая внутри заноза… Шадир… нет, не думать об этом!

Корабль иранд опустился еще ниже, ломая деревья, и тут его туша окуталась зеленым дымом.

— Залегли! — крикнул я, падая вперед, но бойцы и сами знали, что это значит.

Когда по нам и по лесу хлестнул убийственный металлический град, мы все лежали ничком. Несколько пуль впились в землю совсем рядом, на спину мне упала срезанная ветка, но на этом все и закончилось.

Нас оглушил удаляющийся свист, и я рискнул поднять голову.

— Егор, — прозвучал в наушниках голос Шадира. — Восстановить позиции. Как утром. Никаких фокусов, хорошо?

— Так точно, — мрачно ответил я.

Через десять минут мы были в том же самом буреломе, где начался бой несколько часов назад. Едва сунулись дальше, как стало ясно, что бриан никуда не делись, но не сделали даже шага вперед, сидят примерно там же.

Так что мы залегли, а я принялся разбираться — кто погиб, кто ранен и вообще…

Оказалось, что в распоряжении у меня осталось восемьдесят бойцов, не считая десятников. Треть центурии вышла из строя за эти сумасшедшие дни, когда мы мотались по лесам и горам.

Едва успел глотнуть воды из фляги, как пришел новый приказ — сворачивать лагерь и выдвигаться.

— Это куда? — спросил Ррагат, когда я сообщил обо всем десятникам.

— Говорят, что где-то недалеко Надвиз собирает все, что от нас осталось, — я пожал плечами. — Ждет с нетерпением, чтоб я сдох, велит брать руки в ноги и мчаться к нему под крылышко.

Палатки сняли, навьючили на себя все, что только смогли унести, но все равно очень многое пришлось оставить. Нашей центурии выпало двигаться в арьергарде, прикрывать остальных, поэтому нас нагрузили не так сильно, но я взвалил на себя не меньше двадцати пяти килограммов.

Да, я всегда был крепким парнем, но не прокачай я навык выносливости почти до шести тысяч — на него никогда опыта не жалел — я бы сдох с таким грузом через километр. А так покряхтел, да и пошел вместе с остальными, поглядывая по сторонам и держа автомат наготове.

Осколок линкора, рядом с которым мы стояли, пропал за деревьями, остались где-то в чаще бриан. Может быть они и пойдут за нами, но уж точно не нападут, пока нами командует все тот же Шадир.

Я не мог перестать думать о том, что он предатель, никак не мог.

До сумерек мы отшагали километров пятнадцать, затем впереди поднялась стрельба, ветер принес трубный рев, и я вспомнил ночь, когда мы наткнулись на стадо огромных животных вроде слонов. Объявили привал, и мы с облегченными вздохами поскидывали рюкзаки прямо там, где нас застал приказ.

Я сел к ближайшему дереву, а поскольку ожидал новых распоряжений, то шлем снимать не стал. Прислонился затылком к стволу, закрыл глаза и провалился в сон, точно в черный колодец.

Пробудился я от мягкого похлопывания по плечу, и тут же уловил аромат жареного и даже слегка подгорелого мяса. В лесу стемнело, но солнце не совсем ушло за горизонт и сумерки не уступили место ночи, и значит продрых я минут двадцать, не больше.

— Доброе утро, — сказал тот, кто разбудил меня, и остатки дремы слетели с меня.

Рядом стоял трибун Геррат, точно такой же, каким он был в тот день, когда мы расстались.

— Рад меня видеть, ведь так? — спросил он, не скрывая самодовольства. — Я точно рад.

Тревога буквально пригвоздила меня к земле, следом явилась неуверенность, превратившая мои внутренности в желе — вот он, контрразведчик, сам