Секс в браке - Елена Ровинская

уже не приходят.

– Я тоже в Афгане был. Дважды.

– А что, ты – нормальный?

– Сучка! – притворно нахмурился Дима и шлепнул меня по заднице. Звонкий хлопок разбился о стены гостиной. Я захихикала.

– Совсем офигел? Мой муж – самый авторитетный пацан на районе, после меня.

Кан рассмеялся.

Легко подхватил меня и опрокинул на жалобно застонавший матрас. Стены многократно отбросили этот скрип туда и обратно.

– Дим, я красивая? – я смутилась. – В смысле… Намного хуже него?

Он приподнялся и посмотрел мне в лицо.

– Ты о чем-нибудь можешь думать, кроме того, как сравнивать себя со всеми подряд? Ты – красивая. Самая красивая для МЕНЯ, понятно? Точка.

Мы больше не говорили ни об Олеге, ни о моем отце. Лишь старались сделать все как можно быстрее и тише.

Чтобы няня могла потом сделать вид, что ничего не слышала.

Глава 7.

«Пообещай!»

Сидя на диване, Макс щелкал пультом, словно не канал переключал, а целился в центр экрана. Картинка сменялась. Менялся звук. Стрельба, грохот музыки, мелодрама, молодежная передача.

– Максим, прекрати! – не рискнув приближаться, я выдернула штепсель и встала, скрестила руки под грудью.

Он медленно, словно не сразу осознал, что случилось, повернул ко мне голову. Дима все еще стоял у окна и упершись ладонями в подоконник, смотрел вниз.

На улице бушевала снежная гроза.

Полыхали молнии и раскаты грома катались по небу, словно шары для боулинга. А Макс сидел на диване, взъерошенный и раздувшийся, как шаровая молния и никак не мог взять в толк, что за хрень ему только что, на серебряном подносике поднесли.

– Ты издеваешься? – спросил он, когда рокочущий грохот за окном отдалился. – Я должен взять и сделать вид, что у нас с Толстым все хорошо? Только потому, что ты думаешь, будто бы ту бомбу тебе Оксанкин выродок подослал?

Дима резко обернулся к нему. По лицу было видно, что его дом ему по-прежнему дороже пацанской чести приятеля. Но лишь мгновение: молния погасла и Димин лик со всеми эмоциями утонул в темноте.

– Ты истеришь, как баба, – проронил он. – Может, тебе найти себе хорошего мужика?..

Макс промолчал, бессознательно вцепившись зубами в ноготь.

Когда он нервничал, или злился, то бессознательно принимался их грызть. Я вспомнила вдруг, как это меня бесило. За миг до того, как рука сама собой потянулась к Максу – вырвать у него изо рта его же пальцы. Я опустила руку. Спешно почесала затылок. Нелегко это – примиряться с бывшим.

Как можно дружить с человеком, с которым спала?

Как Дима может требовать, чтобы мы с ним виделись и делали вид, что не помним, как это было. Как мы трахались, – первые дни у каждой поверхности, на которую можно было облокотиться, прислониться или прилечь. Как ругались. Как он меня опускал, как я уходила, как он устремлялся следом, убедившись, что я ушла насовсем. Как я хотела к нему вернуться… Что я вернулась бы, если бы мы не поженились.

– Помнишь, того хуя у сауны? – спросил Кроткий, занятый более важными для него вещами, – помнишь, Кан? Он сказал тебе всего лишь два слова: «Отойди, узкоглазый!» Когда он снова смог начать говорить?.. Ах, да! Он же сдох, не придя в сознание… Ты даже не знал его! А я этих сук содержал.

– Это была всего лишь бабская ссора, – устало повторил Дима. – Они кусались между собой.

– И твоя милая не считает Саню уродом, похожим на самовар?.. – Макс подождал. – Да нет же, считает. В бабской ссоре мужики узнают много нового о себе. Бабы всегда бьют тем, что до этого скрывали из вежливости. Самым сокровенным и болезненным бьют. Для Ирки я всегда был чуркой, что бы она там не говорила после. Теперь поясни мне, братан, чем моя обида мельче твоей?

– Я был в говно тогда, ты сам знаешь, – брякнул Дима беспомощно.

– А я не был, – продолжил Макс. – И Самсонова не была.

– Да при чем тут она, Макс? Ты себя идиотом выставляешь. Теперь все только и говорят, что тебе Ирка не дала и ты бесишься.

– Дала, не переживай. Она бы мне и дальше давала, если бы я хотел!.. Какого хера, Диман? Тебя волнует то, что обо мне говорят, или то, что могут заговорить о тебе? Что я с твоей женой спал?

Дима молчал.

Стойко и по-немецки холодно. Взрыв в доме вызвал сперва изумление, а потом панику в кругах приближенных. Ирка по секрету сказала мне, что вокруг нашего дома, начали метаться непонятные люди, прикидывая цену объекта.

Это больно кольнуло меня: стервятники.

– Меня волнует то, – продолжал тем временем Дима, опустив саму суть вопроса, – что два моих друга готовы перестрелять друг друга, как только я отвернусь. Ты никогда и никого не любил, Макс. Ты не понимаешь, что иногда, когда на твою женщину наезжают, ты просто бросаешься вперед, чтобы защитить. Не думая.

– Куда уж Ашоту до ваших высоких чувств? – бросил Макс. – А может, любил и бросился? Именно своей женщины? Помнишь? Она тогда моей и была.

– Да ты ли не охуел?! – не сдержалась я. – Ты меня из дому к тому времени выгнал! Твоей, блядь!

– И этим ртом ты делаешь минет Диме! – съехидничал Кроткий, явно и обдуманно нарываясь.

Дима сделал вид, что не слышит. Темнота была прибежищем для эмоций, но мы услышали его вздох.

– Слушай сюда, Ашот. Ты можешь до конца жизни цитировать на память стихи Баркова, но пока ты не примешь себя таким, какой есть, всегда будет какой-нибудь Саня или какая-то Ирка, которые будут задевать тебя за живое. Ты метис. Точка. Смирись с этим!

– Когда ты сам-то смирился, друже? – спросил Макс тихо, но так зловеще, что по коже побежали мурашки. – Когда двух белобрысых детей родил? Думаешь, я слепой и не вижу, как тебя от гордости пучит, когда ты объясняешь, почему они у тебя такие… Беленькие. Олегу не хочешь к ним приписать? А то, вдруг, там еще крепче арийская кровь кипанула?

– Кроткий…

– Ты забыл, как тебя обошли на службе? Забыл, как тебе лишь медальку дали, а не орден, как остальным? Забыл, как тебя на улицу вышвырнули из армии – за твой нерусский ебальник? Потому что лить твою кровь на афганский песок было правильно, а вот вносить твою рожу в офицерский состав…

– Я помню, – перебил Дима еще тише. – Но речь сейчас не о том.

– Речь о том, что чувак, с которым ты меня помириться просишь, так яростно защищал свою женщину, что твою… тогда мою еще, девушку, подстилкой для черномазых назвал. При мне. Знаешь, что я почувствовал?

– Макс, ты твою девушку, назвал дебильной идиоткой и сказал, что ты ей башку бы оторвал, если бы что-то случилось с дверцей твоей машины.

Макс издал странный звук. Дима не дал ему и рта раскрыть.

– И это был последний день, когда она официально была