Право на легенду - Юрий Васильев

— Тебе начинать, Даниил Романович! Вроде как ты мой крестник будешь. И по дружбе нашей с тобой давней, и по умению твоему. Согласен?

— Согласен, — сказал Пряхин. — Как же иначе?

…И вот он теперь сидит на крыльце, смотрит, как стекают с перевала редкие облака, все еще не решив, идти ему или нет, а Коростылев тем временем, наверное, уже до Кепервеема добрался.

4

Коростылев действительно добрался до Кепервеема. На этом дорога оборвалась: их самолет из Магадана приземлился последним, аэродром раскис, и теперь в течение недели вылетов не ожидалось. «Пассажиров просят не беспокоиться, — меланхолически сказал какой-то администратор в форме. — Так было и так будет. Хотя еще ни разу не было, чтобы кто-нибудь куда-нибудь в конце концов не прилетал».

Коростылева это не устраивало. Отыскав администратора чином постарше, он обрисовал ему ситуацию, но даже самый главный начальник смог лишь без очереди соединить его с районным центром. Морозов был очень рад, говорил громко, но в голосе его слышалась тихая паника. «У нас тоже полосу затопило, — с веселым отчаянием сказал он. — У нас тоже, черт бы ее побрал, весна!» Однако обещал в ближайшее время достать «Аннушку», которая, как известно, при нужде может сесть прямо на улице.

Затем, должно быть, состоялись еще какие-то телефонные разговоры, уже через голову Коростылева, потому что вскоре ему сказали, чтобы он ждал и надеялся.

Получив столь доброе заверение, Коростылев вернулся в зал, где рядом с его рюкзаком сидела тихая девушка, удивительно похожая на киноактрису Надежду Румянцеву: такой же у нее был трогательно-беззащитный вид, такие же глаза, от которых на душе делалось прохладно и чисто, с таким же радостным удивлением смотрела она вокруг себя.

— Все в порядке, Верочка, — сказал он. — Обещают нас отсюда вывезти.

Народу в Кепервееме скопилось великое множество; каждый на что-то надеялся, чего-то ждал, хотя все понимали, что отсидка в порту предстоит длительная. При таком положении вещей Верочке неимоверно повезло, но она всего лишь кивнула головой, как бы говоря: «Так оно и должно было быть. Ведь я тороплюсь, мне очень некогда…»

Еще в самолете, прежде чем уснуть, Вера успела рассказать Коростылеву, что она в прошлом году вышла замуж. Сразу после свадьбы муж ее уехал на Чукотку — так у них сложились обстоятельства, и с тех пор они не виделись. Теперь у нее начинается производственная практика, тоже почти на год, и поэтому она непременно должна повидать его перед отъездом. А времени у нее в обрез: только до места добраться и снова домой. На замечание Коростылева, что погода сейчас капризная и можно надолго задержаться, Вера только пожала плечами.

Вот и сейчас она не выразила бурной радости оттого, что все устроилось, потому что для нее это было совершенно естественным. Коростылев даже немного обиделся. Он летит по важному делу, должен изворачиваться, а эта девочка спешит на свидание, и ей ничего делать не надо, все само собой делается. И вид у нее такой, будто всю жизнь оно так и было.

Он тут же спохватился, что сердиться на нее за это глупо. И с шутливой грубоватостью добавил:

— Держитесь за акулу, Верочка. С акулой не пропадете.

— За какую… акулу? — Она перестала рыться в сумочке я посмотрела на него с недоумением.

— Это так… Поговорка. Со студенческих времен еще осталась. Означает: человек человеку — друг. А вы, Верочка, где учились?

— В медицинском. — Она сморщила нос, глаза у нее сделались веселыми. — А знаете, мне все время везет. Люди вокруг хорошие. У меня денег на дорогу не хватило — я ведь не дома живу, в общежитии, так мне наша преподавательница сама предложила. Билетов в Магадане не было, и опять кассирша помогла, вошла в положение. Все как друзья, хоть и незнакомые. Поверите? Мне Сергей шубу прислал, пушистую такую. Я ее когда получила, в такси оставила. Ревела. Подарок все-таки. И красивая очень. А шофер потом вернулся и по всему дому ходил, из квартиры в квартиру. Меня искал. А когда экзамены сдавала… Да что говорить! Вот и теперь тоже — вы мне встретились. Можно жить, правда?

Она переворошила свою сумочку, достала оттуда две большие конфеты и одну протянула Коростылеву.

— Ешьте. Это меня стюардесса угостила. Тоже очень хорошая девушка.

«Вот-вот, — сказал себе Коростылев, разворачивая конфету. — Весь мир для нее старается, как бы ноги не промочила. Ну и что? Может, так и надо. Может, мы преувеличиваем, когда говорим, что трудности оттачивают ум и закаляют волю? Так ли уж необходимо, чтобы человек без нужды продирался через жизненные неурядицы? Именно без нужды. Совсем это ни к чему. Хоть и говорят, что запасы энергии в человеке неисчерпаемы, но кто их считал?

О себе, например, ему не раз приходилось слышать, что вот у Коростылева, дескать, были трудное детство и юность, ему пришлось работать с пятнадцати лет, — помогать семье, — воспитывать младших братьев и так далее. Поэтому следует вывод: Коростылев и стал таким целеустремленным и даже талантливым. Путь его не был усыпан розами. Он шел через тернии к звездам. Все превозмог, преодолел, вынес и теперь стал твердым, как углеродистая сталь.

Очень красиво, если прислушаться. Только возникает иногда вопрос: а если бы жизнь у него сложилась по-другому с самого начала и ему не пришлось бы бросить школу, работать на лесопилке, класть печи вместе со своим дедом, известным в районе мастером; если бы он учился нормально, а не урывками, закончил бы институт как все, а не в три приема: один раз ему пришлось уйти по болезни, потом умер отец, и он перешел на заочное отделение, чтобы иметь возможность работать — если бы всего этого не было, не прибавилось бы чисто профессионального умения в главном деле его жизни?

Ладно. Это судьба. Или, назовем, обстоятельства. А дальше? Много ли приобрел он оттого, что его дипломный проект, получивший потом первую премию на всесоюзном конкурсе, ему дважды возвращали обратно: слишком он казался несовременным и не отвечал насущным задачам дня; много ли прибавило ему сил то обстоятельство, что проектировать «Розу ветров» он должен был чуть ли не втихомолку, по ночам, разрываясь между работой «для себя» и работой «для института».

Он посмотрел на Верочку, мирно жующую конфету, и улыбнулся. О господи! Аналогия, конечно, более чем странная. А все-таки есть аналогия. Пусть человеку будет легко в его повседневной жизни. Пусть он сжимает кулаки и стискивает зубы, когда ему сопротивляется материал, когда заводят в тупик формулы и отторгаются несовместимые ткани, но пусть ему не приходится впадать в отчаяние оттого, что ему сопротивляется надутое тщеславие, заводит в тупик равнодушие рядом стоящего человека, оттого, наконец, что просто-напросто не каждый предложит денег в трудную минуту, не поможет достать билет на самолет.

— А вы о чем задумались? — спросила Верочка. Ей захотелось поговорить или, может быть, ей показалось, что Коростылеву скучно. — Ни о чем, да? А знаете, у меня по дороге практика была. Я ведь из Петропавловска лечу, я говорила? А в Магадане, в порту, пока самолет ждали, одному товарищу плохо стало. Побежали за врачом. Я его осмотрела, вижу — диабет. Понимаете? Это сразу трудно определить. Когда врач прибежала, молоденькая такая выпускница, наверное, я ей говорю: «Скорее инсулин!» Она мне: «Ты чего суешься? Какой еще инсулин!» И сразу принялась сердце слушать. Я не выдержала: «Скорее, говорю, это же диабет! У меня опыт есть!» Тут она тоже поняла, в чем дело, мы его скорее в медпункт, сделали укол, и все в порядке. Жив человек. У меня отец диабетом болен. Представляете? А сам врач. И дедушка у меня врач был. А я решила сначала медицинский техникум закончить, поработать, чтобы практика была.

— Правильно, — сказал Коростылев. — Я одного юношу знаю, так он два года в институт поступал, а когда трупы препарировали, сбежал без оглядки. И крови он боится.

— Ой, что вы! Я даже, если бы боялась, все равно бы привыкла. Нельзя же — у нас это потомственная профессия, отец очень гордится, говорит, что и прадед, и прапрадед, и еще, наверное, дальше — все врачами были. Отец говорит — лекарями. И еще отец, знаете, что говорит? Он говорит, что нам, молодым, самое трудное достанется. Зато и самое интересное, правда? Полиомиелит, например, мы уже победили. А рак? А сосудисто-сердечные? Видите, сколько работы… А вы по специальности кто?

— Я строитель, Верочка. Точнее — архитектор. И, знаете, у меня тоже и отец, и дед были архитекторами.

— Правда? Вот хорошо… Нет, я серьезно, это хорошо, что у родителей и детей интересы есть. Я ведь права, да?

— Правы, — согласился Коростылев. Он почувствовал, что ему приятно быть с этой бесхитростной говоруньей. Верочка ему все больше нравилась. Он много повидал девиц, готовых из кожи вылезти, лишь бы посовременнее выглядеть: слова из них сыплются такие умные, а мысли столь парадоксальны, что остается только поеживаться от собственного невежества и серости.