Высотка - Екатерина Завершнева

Ложись уже, рявкнул Серега, вы нам всю ночь отравили, мы с Рыжей гадаем и понять не можем, что такого надо сделать, чтобы произвести эти бесконечно интригующие звуки.

(Теперь я понимаю, до чего мы были невежливы и нескромны, и к тому же бескомпромиссно здоровы, несмотря на ночные заморозки на почве.)

Май закончился назавтра, второго числа.

Подул ледяной ветер, нагнал тучи; стволы потемнели, бревна намокли, приехали родители; мы героически пытались ходить босиком и даже валяться в траве, но от этого становилось так грустно, как будто мы имитировали самих себя, дергали за веревочки, тащили в гору то, что вчера само летело с горы; серое небо, трава, которая внезапно стала резать ноги; бледное, синеватое от холода лицо; яркие майки, никчемные подвиги; сужение, охлаждение, отмирание…

Наступила на осколок бутылки, Баев выковыривал его ножичком, смоченным в водке, пока испуганный Серега искал в домике йод. Ранка оказалась неглубокой, пустяковой, я сама дошла до электрички, потом Павелецкий вокзал, по зеленой ветке в сторону центра, не надо, не провожай, тебе на красную, мне на оранжевую, вчерашнее лето вернется, яблони зацветут, ранки заживут, сегодня только второе мая.

Вселучшееконечновпереди.

* * *

25.05

Забросила дневничок — некогда, нет времени. Жалко, если он захиреет — потом не восстановишь. Легкомысленное отношение там, где надо собирать в житницу. Как будто ничего нельзя упустить или забыть… Написала «потом», обогнав себя на двадцать лет, забежала вперед, в какое-то одинокое время, где я уже не я, а сорокалетняя тетя Ася. Неужели всеобщее неверие проникло и в меня тоже?

Капают и капают, ах, вы такие разные, дельфин и русалка, ах, вы еще вместе… Если не говорят, то подразумевают. Даже Нинка. А ты сказала родителям, что вы решили? Не сказала? Чего тянешь?

Тяну, потому что знаю своих родителят. Поставлю их перед фактом, чтобы не портить себе праздник. Как они смотрели на Даньку, когда я его наконец-то привезла домой!.. Могли бы сдержаться, сделать вид… А он все прекрасно понял. Ничего, говорит, нам с тобой спешить некуда, перевоспитаем. Родителята твердолобы, к ним подходец нужен и масса терпения.

Все, кроме Пети, Петя кремень, он за нас. И мне надо бы научиться ограждать себя. Баев умеет, а я нет. Напрягает что-то — нажимаем кнопочку эскейп, отряхиваемся, идем дальше — вот его девиз. Удивительно быстро ко всему приспосабливается. Свободен, текуч, непредсказуем, как кастанедовский дон Хуан. Настоящий охотник, да? Выскочит сухим из воды, впишется в любой интерьер?

В сущности, механизмы такой свободы просты, даже банальны. Многое из того, что я вижу, не вызывает восторга. И тем не менее — люблю. Точка. Я ответила?

Вчера разговаривала с В. П. относительно своих набросков. Это вы сами написали? Весьма своеобразно, заметил он, потом спохватился. Я хотел сказать — интересный ракурс, но, увы, главная мысль не просматривается.

Да знаю я! Надо меньше фантазировать и больше читать, литобзор куцый, выводы беспочвенные. В. П. деликатно разбомбил мое произведение и даже нашел за что похвалить: редко бывает, когда студент определяется на первом курсе. Тема крупная, нахрапом не берется, вот, почитайте на досуге — и вывалил на меня кучу ксероксов на английском. О чем он вообще думает — сессия на носу, какой досуг! Попрошу Гарика отксерить и отложу в долгий ящик. Сейчас основная задача проломиться на следующий курс, а не науку реформировать.

Да, мои «изыскания» — копошение в песочнице, однако тема пошла, я на крючке. Есть шанс, что именно мы окажемся первыми. И тогда — прощай, учебничек. У них память — это ряды стеллажей, запечатление, хранение, воспроизведение, скука смертная. Память работает не так! Лопну, но докажу. Знать бы еще, как она работает…

Все это распрекрасно, но курсовую — фиктивную — приходится писать у одной сумасшедшей тетки, которая круглый год ходит в меховой шапке, ненавидит женский пол, не может меня запомнить, каждый раз надо пояснять — здравствуйте, я у вас пишу, чего же боле. Анекдотическая ситуация… К В. П. не попала, поздно принесла заявление, у него нет мест, он популярен, а у тетки в шапке недобор, на нее никто не позарился. Будешь исправно учиться — станешь такой же, напоминаю я себе. И все-таки учусь, как завещал мне Гарик. Вздыхаю, глядя в окно, и обратно, в тетрадочки.

Май на исходе, весна заканчивается. Деловитая, сухая, вышколенная как секретарша, в костюмчике, на затылке пучок, подсовывает какие-то ксероксы, приказы, распоряжения… Конвейер. Я кругом должна. Семь зачетов, четыре экзамена… Мы с Танькой теперь мало отличаемся от Юльки. Того и гляди, подурнеем. Может быть, Юлька тоже была красавицей, пока не поступила на психфак. Да простятся мне эти нехорошие слова, потому что я теперь и Юльку полюбила, как существо, которое помогает, когда другие, мягко говоря…

Рассуждаю о психологии, хожу кругами… Надо, наконец, разбежаться и прыгнуть. О нем.

Как это трудно, проще исписать сто страниц рассуждениями на тему научных перспектив. Я как будто избегаю о нем говорить. Это все равно, что заводить «Битлз» при всех, вообще заводить «Битлз», когда можешь прослушать прямо с подкорки. Или, например, произносить слова побуквенно. Может быть, и не надо сейчас о нем, ведь есть же вещи «по умолчанию»?

Все держится на взаимной открытости: я не объект для манипуляций и он не объект. Вижу, как он жмет на педали, когда разговаривает с людьми, от которых ему что-то нужно. Упаковывает (его словечко). Нагло, недвусмысленно, и все-таки действует — тетки млеют, тают. Но не со мной, со мной никогда. На том и стоим.

Мне не нужны ни слова, ни доказательства любви, ни одобрение окружающих, чтобы быть с тем, кого я выбираю сама. Точка, последняя на сегодня.

Странная квартира

(Мария, ты не помнишь, какой у нее был номер?)

Танька загремела в больницу с аппендицитом, ее долго не отпускали, брали кровь, все вены искололи, что-то у нее там не заживало. Я приезжала, находила в палате одного и то же субъекта весьма привлекательной наружности, который с озабоченным видом держал ее за руку (все влюбленные глуповаты, это аксиома), ради приличия отсиживала свои пятнадцать минут и уматывала. Мне показалось или Танька не хотела нас знакомить, а познакомив, старалась развести по углам? Молодчина. Бережет свое сокровище, наверняка зная, что мне оно не сдалось. И она права, сокровище лучше поберечь. Кроме того, это комплимент в мою сторону, надо полагать. Так что обижаться не будем.

В отсутствие Таньки я внезапно осознала, что на курсе полно гуманоидов, с которыми можно вступать в межпланетные контакты. Хиппушка Даша приходила на зачеты с огромной спортивной сумкой, в которой спал ее младший сын Бублик. Если обстановка располагала, из сумки вынимались шпаргалки, бомбы или даже учебники, спрятанные под детским одеяльцем. Если списывать было неудобно, она начинала потихоньку трясти свое дитятко, подбрасывая сумку на коленках. Бублик просыпался, истошно вопя, Даша демонстративно вынимала грудь, кормила, получала свою положительную оценку и уходила на следующий зачет.

Это еще что, хвастала она. При необходимости можно задействовать тяжелую артиллерию — старшего сына Люсю, который будет пищать, размазывать сопли, проситься в туалет… Один ребенок — не ниже четырех, двое — не ниже пяти, простая арифметика.

(С третьим, подумала я, диплом должны выдавать автоматически, и ей проще завести еще одного, чем отмыть этих двух вымучивать все новые и новые зачеты.)

С Дашей было интересно поговорить о системе, она многое знала. Как правильно плести фенечки, путешествовать стопом, клянчить деньги, общаться с ментами… Потом ко мне прибился ее приятель, веселенький Мотя, мальчик с локонами пшеничного цвета, вздернутым носиком и справкой из психдиспансера, которой он тоже умело пользовался в затруднительных обстоятельствах. Не бывает плохого настроения, бывает плохая трава, говорил Мотя, скручивая косячок. Проверим?

Стайка девушек, куривших с ними на переменках. Высоченная рыжая ундина, похожая на Венеру Боттичелли в масштабе два к одному. Говорят, большого ума девка, но что она забыла на лестнице? Еще одна, амазонка, с сигаретой на мужской манер, большой и указательный палец колечком. Хрипло смеется, заигрывает с однокурсницами… Нет, эти мне совсем не нравились.

Мужчины, с ними тоже не очень. Гоша с гитарой, демобилизовавшийся из рядов СА, на общем субтильном фоне выглядел шварценеггером, однако пел печальные девичьи песенки, старательно выводя «ты ешь вишнё-оо-вое варе-е-енье». Одно это может отвратить, и отвращало, хотя в остальном Гоша был парень хоть куда. Другой демобилизованный, Мишка, автор новой теории темперамента, грозился переплавить всех меланхоликов в сангвиников. Гарантия пять лет, говорил он, предлагая потенциальным клиентам свои услуги, а мы отслеживали, кого он опять записал в меланхолики.