Играла музыка в саду - Михаил Танич

Хочу, чтобы вы представили себе и весь эшелон целиком, с присобаченными любым способом к своему вагону трофеями - с боков и на крышах теплушек, проволоками и веревками - эшелон, идущий, как фантом, по Европе в каком-то удивительном победном ритме. Немножечко пьяненький? Да, конечно. Облепленный трофейными, кровью заслуженными колесами. Это хватило ума разрешить нашему безжалостному к солдату командованию - без трофеев солдат голым и нищим возвращался бы в свои голые и нищие пенаты.

А внутри теплушки - нары, сплошь устланные немецкими коврами, иногда размером через весь вагон, синий дым от гаванских сигар, откуда-то их было в Германии много. И звучат фальшивя немецкие аккордеоны "Хонер" и даже дорогие итальянские. Какой проворный народ - через два-три дня (дорога была долгая) эти люди, никогда ранее не державшие в руках никаких музыкальных игрушек, руками, казалось бы, навек приржавевшими к пулеметам, довольно сносно выводили свое любимое "Над озером чаечка вьется" и вовсе уж модное "На позиции девушка провожала бойца".

У меня, не знаю откуда, тоже оказался небольшой аккордеончик, который мне только мешал, и я не проявил ярких музыкальных способностей, как ни старался. Ну никак еще долго не проклевывалась моя будущая профессия. Поэтому в Варшаве аккордеончик был продан за пару бутылок польского самогона бимбера и несколько упаковок - по 100 - сигарет "Пани". Так сгорела и ушла дымом единственная моя возможность приобщиться к миру музыки. Считаю эту сделку удачным компромиссом - в мире не возникло еще одного бесталанного музыканта.

А эшелон-призрак мчался с войны по никому еще не принадлежавшей и не выставившей границ Европе, пугая своим видом и сумасшедшей музыкой немецкие и польские деревушки по обе стороны своего исторического марша - война, обратная дорога.

Сто раз славлю предприимчивость и хозяйственность русского солдата (некоторые везли даже конскую сбрую!). Не морщитесь и не фэкайте - мы их не звали к себе в гости. Но они пришли. А мы обид не прощаем.

СМЕРТЬ ФАРАОНА

Поселок Кураховка на Донбассе. Дымит на угле и дает свою маленькую "плюс электрификацию" местная ГЭС, а в гостинице имеет служебную комнату моя мама, единственный мой якорь в жизни, сама снявшаяся со всех своих якорей. Два перекати-поля. Мама, правда, начальник планового отдела какого-то предприятия, а сынок - только что откинувшийся забалансовый человек, навсегда пропитанный лагерным духом, без видимого будущего в свои уже тридцать лет.

Скоро я покину этот поселок, подамся в город Мариуполь, почему-то вписавшийся в судьбу мою, моих родителей и прародителей. Подамся в поисках работы, в попытке приобщиться к обществу, из которого меня уволокли в воронке. Вольюсь незаметным ручейком в русло строителей социализма на заводе имени Ильича. И начнется странная полоса моей жизни в общежитии, о которой я уже упоминал на страничках этой книги памяти.

А пока истекают февральские деньки 53-го года. Бездельничая на маминых харчах, я пытаюсь понять, что же такое воля, потому как что такое свобода, мне и до сих пор не совсем понятно. Выбор возможностей в поселке невелик. Пейзаж: дымящие трубы ГРЭС да по горизонту - горами - терриконы старых шахт.

Правда, есть Дворец культуры энергетиков, а в нем - большой бильярдный стол, вокруг которого и закружилась моя никем не востребованная свобода. Я и раньше, в детстве, был любителем катания шаров, а здесь, при ежедневной многочасовой тренировке, превратился и вовсе в грозу местных авторитетов. Вечерами, когда поселок собирался во Дворце на кино и другие мероприятия, стол обступали зеваки, а я был героем зрелища и слышал то и дело похвальные реплики: "Во цыган дает!" Цыган так цыган, я же и здесь, как и всюду, был чужим. Главное, что я даже помаленьку мог зарабатывать себе на карманные расходы.

Пока однажды не появились в толпе две приезжие молодые женщины, одна со своими киями в чехле, и не показали мне, как нужно хорошо играть на бильярде. Одна была профессионалкой и появлялась там и сям в зависимости от дня выплаты шахтерам аванса или зарплаты. Цыган был посрамлен, а быть не первым, как вы уже знаете, он не привык. Прощай, бильярдная!

А дни февральские скатились к марту, и вот как-то утром гостиничное радио принесло весть о кончине товарища Сталина. Я слушал сообщение, подводившее черту под целой эпохой, и плакал. Да, плакал. Как я ненавидел этого человека, развеявшего по ветру мой дом, отнявшего у меня надежды, душившего в своих объятиях половину Европы! Но нет, нет и нет - это не были слезы радости, это были настоящие человеческие слезы по оставившему сей мир главному человеку эпохи: что теперь? Как мы теперь без него? Я не могу перевести сейчас на язык логики эти дурацкие слезы по скончавшемуся фараону, но так было.

Остались построенные в его честь пирамиды: этот Дворец культуры, весь в его бюстах и портретах, в красных полотнищах с утвержденными им лозунгами, эти ГЭСы и ГРЭСы, это пятипроцентное ежегодное снижение цен, Красная Армия в Корее. И осталась на всю жизнь наша с мамой неприкаянность, бездомность, выброшенность за борт, а обеспечил и подарил ее нам лично он, фараон, по которому я плакал в том поселке и до сих пор не в силах объяснить себе эти свои позорные слезы.

ПИСЬМО МИШЕ ШЕЙКИНУ

Как мало осталось нас, вояк 168-го истребительно-противотанкового полка, в живых. Еще недавно мы собрались в Белгороде, где жил наш престарелый замполит, как бы вокруг него.

Вот и встретились,

Звенят на нас медали,

Сорок лет, считай,

Друг друга не видали!

Пахнут галстучки

С резинкой

Нафталином,

А расстались пацанами,

За Берлином.

- Ты-то - чей?

- А я - Рогозин!

Совпадает?

В разговоре буква "ё"

Преобладает.

Ну, по первой,

Ну, с прицепом

Опростали,

Сикось-накось

Всю войну перелистали.

Погудели, вспоминая,

Забывая

Ведь война,

Она у каждого иная!

А вино, оно у нас

Как проявитель

И уже не пиджачок

На мне, а китель.

Снова танки

Выползают из лощинки,

И опять у нас

Ни страха, ни морщинки.

Проявляет проявитель,

Проявляет,

Молодая моя армия

Гуляет!

Ну, в общем, все рассказано в этом как бы прозаическом стихотворении. И было нас - не вообще живых, а только приехавших на встречу - человек двадцать. Большинство не огневики, а шоферы, возившие наши пушки. Но куда возили? На самый передок, на огневые позиции, так что убивало нас и их одинаково, рядышком.

А как собрать со всего Союза однополчан? Должен кто-то проявить инициативу. И такой человек нашелся - сейчас отставной подполковник, а тогда рядовой фронтовой водитель "студебеккера" Михаил Михайлович Шейкин. Веселый, инициативный по характеру человек. По-английски такой человек называется "миксер", а по-русски такого в точности слова нет, но близко - заводила, душа общества, закоперщик.

Это ж сколько усилий надо приложить, почти термоядерной энергии - всех разыскать, списаться, ответить каждому, с кем-то даже съехаться-свидеться!

С тех пор стали приходить ко мне десятками письма-открыточки из разных мест. Главным образом поздравления с Днем Победы и другими праздниками. И почти каждое послание кончалось словами: "...И мирного неба над головой". Жена принесет почту из ящика и скажет: "А вот эти три письма "мирного неба над головой"". Ей-то чудно это прилипчивое мышление, как под копирку.

А мне - воспоминания, и я не замечаю стандарта, живы, и слава Богу! Миша же Шейкин, любитель писать подробные письма, пишет мне и до сих пор регулярно, с перерывами на свои инфаркты, с подробными советами, как их надо преодолевать волей и силой духа. Как он увеличивает количество и расстояния своих проходок и пробежек. А потом - негодование на украинские власти, так жестко отделившие Украину от России: Миша живет в Чернигове. Когда-то, в войну, наша бригада формировалась неподалеку, в Черкассах. Вот так и стал моим однополчанином этот восемнадцатилетний паренек с шоферских скоростных курсов.

Но главное в Мишиных письмах - информация об ушедших друзьях. Похоронки. Нас все меньше и меньше остается на земле. Жалковато было смотреть на нас, одетых в одинаковые выданные штатские костюмы на параде в честь 55-летия Победы. Вот идем в беретах, вот - в кепочках, а когда пошли мы в шляпах, жена моя сказала: "Шпионы!" Смешно. И грустно.

Не имею права цитировать чужие письма, но не сочинять же мне за Мишу Шейкина. Его заветная мечта - попасть в передачу "Поле чудес" и рассказать по телику о Мишке Таниче - солдате и футболисте, как он его помнит, с большими преувеличениями,

Я думал всегда, получая эти письма: где мы разошлись в оценке событий и в самой стилистике ("мирного неба") - ведь мы же стояли под одной пулей и миной рядом? Когда я начал думать по-иному? Ах, наверное, это было еще до того, как мы встретились на ратном поле, - слишком много поводов дала мне жизнь для сомнений и инакомыслия!