Самый приметный убийца - Валерий Георгиевич Шарапов

время… нет, не катается.

– А живет где?

– Ну, где живет… Тут, недалеко, полдома на Госпитальной, аккурат рядом со станцией и с работой – если напрямки, дворами.

– С кем проживает? Состав семьи?

– Мужа нет, это точно, – уверенно сообщил участковый.

– Ходит кто?

– Иной раз в разное время наезжают к ней, конечно.

– Наезжают – это в смысле живут? Подолгу?

– Бывает, и подолгу.

– Тогда прописываются, само собой? – с деланым равнодушием заметил Акимов, хотя от предчувствия удачи аж руки зачесались.

Участковый заверил, что само собой, грешно и полагать иное.

– Можно посмотреть имена-фамилии, прочие явки?

– Чего же нет? Можно, – благодушно отозвался Рожнов, – пойдемте.

Они дошли до совета, но тут выяснилось, что хранительница поселковой книги куда-то отлучилась.

– А будет когда? – поинтересовался участковый.

– Ну, а я знаю? – почему-то обиделась секретарша, худая строгая дама с выдающимся по длине носом.

Однако участковый на дамские чувства даже не чихнул:

– Ну и порядочки у вас.

Акимов глянул на часы: хорошо бы управиться засветло, еще дел полно. Угадав его мысли, Рожнов предложил:

– Вы, товарищ лейтенант, наведайтесь в медпункт, на фабрику, она наверняка там, сами и расспросите. Тут недалеко. – Отобрав у чувствительной секретарши листок и карандаш, он быстро начертил схемку прохода. – А я тут посижу.

– Как у себя дома, – пробормотала секретарша, но участковый – кремень-мужик – в ее сторону даже не посмотрел: не до вас, мол. Закончил мысль специально для Акимова:

– Как дождусь гулящую, порасспрошу, выпишу – и вернусь в отделение.

– Что порасспросите? – с подозрением встряла секретарша.

– А вот это не ваше дело, гражданочка, – ласково заявил участковый и как-то по-особому вытер свой собственный нос, что дамочка обиделась не на шутку.

Оставив Рожнова налаживать отношения с обиженной гражданкой, Сергей быстро нашел дорогу и уже через четверть часа стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, около закрытой двери медпункта.

До него только сейчас дошло, что, точь-в-точь по словам начальства, в очередной раз спорол он горячку и свалял дурака: «И чего я ей скажу? Привет, не вы ли убили Дениса Ревякина? А может, помните раскосого самострела Козырева, который валялся у вас в госпитале, а потом был пущен в расход, а может, и не пущен, и вот потому я тут? Не забегал ли он к вам, часом, помянуть старое?..»

Потоптавшись и позанимавшись самоедством, Акимов решил так: просто гляну, она – не она, и скажу, что просто ошибся.

Вот, похоже на план.

Сергей отворил дверь, заглянул – и удивился крайне. Понятно, время никого не красит, особенно женщин, но даже века тяжкой жизни не смогли бы превратить стройненькую, маленькую красавицу-брюнетку в эдакое подобие огромной тучи, пусть доброй и улыбчивой, но курносой, щекастой и с таким начальственным басом:

– Заходите-заходите! Кто у нас такой скромный? Где у нас с вами не в порядке? С какого цеху?

Глянув на это луноподобное лицо, на нос, прячущийся среди круглых щек, Сергей недоуменно спросил:

– Да мне бы… э-э-э… Елизавету Петровну увидеть.

Врачиха сдвинула очки на кончик носа, отложила счеты и стопку каких-то счетов, ее симпатичное лицо исказилось комичным ужасом, она аж замахала коротенькими ручками:

– Что вы, что вы! И не думайте! Из головы выкиньте! Не отвлекайте вы ее, ради всего святого, у нее же творческий процесс!

– Какой-какой процесс?

Тетка подняла пальчик:

– Творческий, дорогой мой человек! Тут процесс прерывать нельзя, только подготовишься, только взрастишь зерно – а тут вы со своим носом!

Акимов даже обиделся: при чем тут нос? Обычный нос. Сама как вареник…

– Мы же готовимся к районному конкурсу самодеятельности. Всего три дня осталось, а мы Чехова ставим.

– «Чайку»? – криво усмехнулся Акимов, поежившись.

– А хотя бы и «Чайку», – с вызовом подтвердила тетка, – что, думаете, не потянем? С Лизой все потянем! Вы, собственно, зачем? Я сама осмотреть могу.

– И вы что же, медсестра?

– Я-то? Бухгалтер. Но в рот ложечкой влезть могу совершенно спокойно, а то и молотком по коленке стукнуть, – заверила она.

– Хорошо.

– Пустяки, это каждый может. А вот колоду тупую научить, чтобы она Нину Заречную сыграла так, что Комиссаржевской не снилось, – это талант, какой беречь надо. Согласны?

– Да, конечно, – согласился Акимов, мучительно пытаясь припомнить, кто это такие, вроде где-то слышал. Бросив это дело, решил просто притвориться простаком:

– Получается, Лиза – главная по театру?

– Именно! Редкий талант у нее людей расставлять и организовывать, прямо вожак-верховод! Вот, казалось бы, пигалица, иной раз и истеричка, да и умом не всегда блещет, – признала тетка, понизив голос, – но людей организовывать – это уметь надо. Мало таких, да. А вот, если желаете, можем с вами потихоньку глянуть… Хотите?

Все-таки не мешало бы убедиться, что Лизавета действительно – та. Поколебавшись для виду и получив заверения, что «мы тихонько» и «не помешаем», Акимов согласился. Добрая бухгалтерша, закрыв дверь на ключ, повела его за собой, по хитросплетениям и лабиринтам фабричных переходов, в актовый зал.

* * *

На цыпочках, как бы священнодействуя, она указала ему на дверь, вполне обычную, украшенную самодельной печатной продукцией: безукоризненно выполненной театральной афишей, уведомляющей желающих, что уже скоро, через три дня, то есть, состоится конкурсный смотр районной самодеятельности, на котором от фабрики будет представлен спектакль по пьесе А. П. Чехова «Чайка», в ролях такие-то (с указанием актуальных должностей актеров – от стропальщицы цеха разгрузки до главного инженера) под художественным руководством Чайки Е. П.

– Красиво написано, – заметил Акимов. Давно уже не видел он такого четкого, «пионерского» почерка.

– Это тоже Лиза. Каков почерк, а? – с теплым восхищением, шепотом сообщила бухгалтерша. – Прошу вас сюда.

…Да, это была та самая Чайка. Та и не та.

«Та» была тоненькая, подвижная, вертлявая, как оса, с такой же талией, с гляделками глупыми, как у щенка, порой испуганными. А тут на сцене – скрипучей и наверняка пыльной, на фоне молью побитой тряпки, и. о. занавеса, царила волшебница, колдунья, чаровница с волосами, сияющими, как безлунная ночь, с глазами, как черные раковины, с белоснежной кожей. Простенькое, как у всех, платьице сидело на ней не как на всех, а как золотая парча на принцессе. На ножках – удивительные сапожки с такими прозрачными каблуками, что, казалось, она на цыпочках перемещается, как балерина.

И все-таки это она, маленькая егоза-медичка. Без всякого сомнения. «Ну а то, что не совсем она, так сколько лет прошло, и пережито, и потеряно. Ночь-царица», – поэтически подумал Акимов. Он смущенно кашлянул и глянул в сторону провожатой: та, ломая пухленькие ручки, вся переместилась на сцену, ни до какой работы не было ей теперь дела.

А неузнаваемая