Уроки тьмы - ЛюдМила Митрохина

Юличка знала, что она не с пустыми руками и с вызовом скомандовала: «Собакам!» В последний год она стала быстро глохнуть – приходилось с каждым разом кричать всё громче и громче, что вполне устраивало двух соседок, из-за скудности впечатлений жизненных событий. Чтобы не пугать Юличку, когда она спала, свой приход Мила обозначала ласковым поглаживанием, по которому та узнавала её. Она подарила ей мягкую игрушку-собачку для ощущения, пусть игрушечного, но всё же тепла её бывших любимцев. Юличка ликовала как ребёнок, смеясь от восторга, ласкала и целовала собачку, определяя наошупь, где у неё хвостик, где ушки, а где мордочка. Теперь она оставалась не одинокой на своей необъятной для неё кровати – преданный дружок лежал у подушки, охраняя её суверенный покой.

Юличку Мила уже воспринимала как малое дитя, приносила ей то, что она хотела и могла есть – детское питание в баночках, любимую красную икру, немного сливочного масла, наисвежайшую булочку, пакетики кофе с молоком и обязательно плитку шоколада. Она ела, как птенец в гнезде, доверчиво открывая беззубый рот, как клюв, куда Мила периодически клала вкусненькое и осторожно вливала чайной ложечкой тёплый кофеёк. Потом, поддерживая её за спину, торопилась скормить протёртые фрукты и только потом давала самое желанное – кусочки шоколада, с которыми Юличка в блаженном состоянии заваливалась на бочок, прося поднять её невесомые ноги и укрыть одеялом. Горка наломанного шоколада продлевала ей удовольствие и на следующий день. После ухода Милы она прятала вожделенные кусочки под подушку, чтобы смаковать их в одиночестве, с тайным мстительным удовлетворением пачкая шоколадом всё вокруг себя слабой дрожащей рукой.

Через месяц после последнего дня рождения наступило резкое ухудшение. Девять дней Юличка погружалась в воронку небытия, сопротивлялась дыханию смерти, яростно размахивая цепкими руками, не принимая воды и пищи. Но судьбу не объедешь по кривой, не оттолкнёшь руками. Дома от каждого телефонного звонка Мила внутренне вздрагивала, предчувствуя печальное известие. На девятый день сопротивление было сломлено – Юлички не стало.

Войдя в её затихшую палату, Мила вспомнила, как Юличка рьяно охраняла свои вещи, словно сторожевая собака, пряча на груди рядом с простым крестиком ключик от крохотного замочка в шкафу, который Мила повесила для её спокойствия после длительного согласования с медперсоналом. Все у Юлички были воры. Она не верила никому. Да и во всех окружающих её малочисленных родных и знакомых подозревала корыстный интерес, выстраивая сценарий взаимоотношений в свою пользу, думая, что всё в её руках. Всевышний и заинтересованные лица знали, что это не так. Одни, подыгрывая ей, помогали облегчать её тощий кошелёк, другие, надеясь на больший куш, мечтали о её скорейшем отлёте в вечность.

В течение первых семи лет Юличка держала обслуживающий персонал в постоянном напряжении. С самого утра из её палаты раздавался громкий требовательный голос. Отказавшись от коляски, Юличка, сжав от боли рот, каждое утро вставала за ходунки и гордо ковыляла в холл на лечебную физкультуру. Почти во всём она была исключением из общих правил. Одно то, что после жестокого перелома бедра, без операции, только благодаря неимоверным усилиям воли, она встала с постели к ходункам и пошла, поразило даже медперсонал, повидавший немало на своём веку. Во время лечебной гимнастики Юличка задавала тон, делала едкие замечания, громко хохотала, кокетливо выделывая руками кренделя, пытаясь грациозно повторять упражнения за медсестрой.

Её холерическая натура упорно сопротивлялась устоявшемуся режиму и казёнщине. Мир у Юлички состоял из белых и чёрных красок, люди были или превосходные, или отвратительные. И эти краски могли меняться молниеносно в ту или иную сторону в зависимости от настроения. Бездействие для Юлички было невыносимо. Даже заведующая отделением, терпимая и доброжелательная женщина с налётом профессионального цинизма, выходила из себя из-за её громких театрализованных звонков в милицию, прокуратуру или в квартиру, где она ранее жила с сыном, которую теперь снимали гастарбайтеры с разрешения, по словам Юлички, «незаконной собственницы-авантюристки, получившей завещание у нетрезвого сына за бутылку». Только угроза заведующей, что она переведёт её в ПНИ, где живут психи, могла её утихомирить на короткое время. Юличка решительно отвергала жестокую правду о свершившемся факте, направляя всю свою энергию на восстановление попранной справедливости. Только быстро слабеющая память притупляла острую боль, помогала забывать о страшной потере единственного любимого сына, дозволяя жить только вспышками далёких воспоминаний о пережитой бурной молодости. К счастью, Юличка была великой фантазёркой – она до глубокой старости жила иллюзиями о будущей красивой жизни, упорно ожидая своё придуманное счастье, которое временами маячило ярким светом из огромного интернатовского окна.

Начались печальные хлопоты. Известие о кончине Юлички не вызвало у её старшей бездетной девяностовосьмилетней слепой сестры Марии никаких эмоций. Глубокая старость довольно бодрой Марии охраняла её хрупкий организм от стрессов, которые Мария воспринимала за неизбежность, свершившуюся волю божью и счастливое путешествие в царствие небесное. Надо признать, что к судьбе своей сестры Мария была равнодушна всю жизнь. «Делай, что хочешь. Да и что я могу, кроме молитвы», – сказала Мария Миле после смерти Юлички, переходя с улыбкой на интересующие её темы, касающиеся церкви и быта. Ах, знала бы Юличка, впервые встретившая Милу, двенадцатилетнюю девочку, кормящую бездомных кошек на лестнице, что именно эта девочка и будет провожать её в последний путь в полном одиночестве…

Стоял холодный моросящий март. Картина ледяной земли, погружённой в слякоть многослойного серого снега, с чёрной ямой, наполненной жижей, наводила тоску и отторжение. Мила представила, как со стуком, а иначе не выйдет, опускают в это месиво Юличку, а с ней, может быть, и её ещё не отлетевшую душу, которой предстоит выкарабкаться из этого омута на небо, и решение созрело иное – кремировать и подхоронить к сыну на Охтинском кладбище.

Свидетельство о смерти получала в пушкинском загсе, расположенном в небольшом старинном особнячке. Сначала она вошла в парадные двери, где навстречу ей рванули аккорды «Свадебного марша» Мендельсона. Непривычно тихо стояли две пары и малочисленные гости. «Почему здесь?» – подумала она. Может быть, это ошибка? Но ей подсказали, что это здесь, только с чёрного входа. Обежав здание, она вошла с другого крыльца, там увидела очередь из озабоченных лиц со скорбными или иными не очень радостными делами, которые входили в служебную комнату под отдалённо звучащий «Свадебный марш». «И жизнь, и слёзы, и любовь» жили как дружные сёстры под одной крышей. А Юличкины родители венчались во Владимирской церкви, вспомнила Мила. Теперь туда водят слепую Марию, которая много лет жертвует церкви блокадную пенсию, ни разу не протянув Юличке руку помощи в трудные времена.

Затем больница Семашко. Первая инстанция – «судебка». В судебке сидел немолодой мужчина со стеклянным выражением умных волчьих глаз, с отработанной невыразительной монотонной речью. Чистый стол. Сигарета в зубах. Голос робота. Вид загнанного в угол усталого хищного зверя. Он пронзает взглядом как рентгеном. Чётко видит, кто перед ним – бедняк, середняк, богач, скупой, безголовый, страдающий или равнодушный. Он – основная инстанция, определяющая, что, почём, куда и когда, чующая всю подноготную правду по отношению к покойному, наблюдая за деланными скорбными лицами или глубоко запрятанным тихим горем разных посетителей. И всегда попадает в точку! Неизвестно, как эта лавина мёртвых тел воздействует на него в этих страшных для живых залах морга, в которых он остаётся с ними сутками, как мы с коллегами на работе. Быть может, близость смерти делает его ум пронзительней и зорче.

Получив установку и разрешающие визы, Мила направилась к агенту. Агент, он же санитар, потрясающе красив, силён и молод. От него, ещё не высосанного мертвечиной, веет здоровой неукротимой плотью, кипучей энергией, приправленной жаждой огромных денег, так как большие он уже имеет. Ей представилось, как женщины слетаются на него, словно мухи на мёд, награждая его вздохами и деланными криками оргазма от желания сладкой жизни или благодарности за неё. Санитар уже не робеет – он гордится своей работой.

Это даже престижно и внушает окружающим определённый страх и уважение перед его навыками в устойчивом бизнесе.

«Интересно, как эти мужчины воспринимают своих жён, любовниц или родных?» – подумала Мила. И стала представлять, как они смотрят на женщин, гладят, трогают их, а сами невольно, даже мучаясь от этого, видят их мёртвыми, прикасаясь к их ещё желанному телу. Вероятно, они ищут забвения в тёплых и подвижных телах. Им надо подзарядиться энергией после многочасового пребывания вблизи холодной неподвижности. А забыться, видимо, очень трудно. С годами эти крутые мужики становятся внутренне теми же покойниками с окаменевшими ледяными душами. Но есть и такие, кто чувствует себя на этом поприще как рыба воде, не теряя чувства юмора и аппетита…