Ожидание обезьян - Андрей Битов

Я рванулся в огонь, с тем чтобы ОН меня остановил, и ОН меня остановил:

- Соавтор - трактор - рифма?

- Как хочешь... - убитый, сказал я. - Лучше - провокатор. Правда, что ни один из них в несчастном случае не погиб?

- Не востребованысудьбой. Оттого они ее и преувеличивали...

- Сейчас мой роман горит - это не преувеличение.

- Как ты думаешь, крысы и кошки успели сбежать?

- При чем тут...

- Потому что ты будешь виновник их гибели. Может, среди них какой ихний Коперник был...

- Не Коперник, а Джордано Бруно.

- Какая разница...

- Люди тебя, конечно, не занимают.

- Ни один из них не сгорел, успокойся. ,

- Откуда ты знаешь?

- Да так. Наблюдаю жизнь. Тебе нужно, чтоб сгорел? Разочарую: всего лишь один ожог, и тот получен утром: наш друг Даур с похмелья опрокинул котелок хаши, на не свои, кстати, брюки. Травма обидная и болезненная, но не смертельная. Один только человек может еще сгореть в этом историческом пожаре... Сказать тебе, кто? .

- Только не ты.

- Но и не ты. Зачем мне гореть? Вещь же твоя...

- Разве только моя? Совсем-совсем не твоя?..

- Наконец-то! Поджечь тебя надо, чтобы до тебя дошло...

- Так это ты, подлец, нарочно не выключил кипятильник! Я так и думал.

- Нанялся я, что ли, ходить за тобой...

- Ну да, ты только под себя можешь.

- Опять же заметь, я - хам, а хамишь всегда только ты. Причем всегда мне. Хама ты побоишься.

- Да не боюсь я тебя!

- Ловко. Иногда и ты за словом в карман не лезешь.

- Только в нагрудный...

- Что это ты так всегда боишься быть заподозренным? Хочешь, чтобы непременно все подумали, что именно из сердца, а не из мошны. А у тебя ни того, ни другого. Расселся тут, греешься у своего костерка. Дай-ка и я пересяду, другой бочок погрею. А то свежеет к вечеру, контраст: с одного боку печет, другой стынет. Гордись: ты не слабый пожар раздул - хоть и не мировой. Гоголь, когда учинил кремацию своим мертвым душам, окончательно замерз, а не согрелся.

- Он сам сгорел, как живая душа.

- Ты думаешь?

- Ничего я не думаю. Что ты пристал ко мне с трепотней! Это у меня роман сгорел.

- Детище?

- Вот именно!

- Любимое?

- Ты этого не понимаешь.

- Того я не понимаю, этого... Сам ты что понимаешь! Ты хоть раз о ком подумал? понял кого? Ты называешь меня ОН, а себя Я... Это справедливо? Как водку пить - так вместе, а как блевать - так мне? Что ж тут такого удивительного, что мне все равно... Да гори роман твой синим пламенем! Это справедливо. Пусть будет по-твоему: это ты его написал, а не я. Так мне и дела нет. Ваши заботы, господин учитель.

- Так писал бы... мастер старинного анекдота!

- Я писать не умею. - Голос ЕГО прозвучал неожиданно мягко.

- Неужто? Наконец-то. Признался.

- Я не в твоем смысле. Не в писательском. Я расписаться не могу.

- Врешь!

Но я знал, что на этот раз ОН не врет.

- Ну, так иначе помогал как-нибудь. Наблюдал бы... Запоминал. Раз ты такой наблюдательный... Книжку какую про обезьян прочел да пересказал...

- Я читать не умею.

- И это? Однако ты по-своему последователен.

- Да, - сказал ОН самодовольно, - характер - это моя прерогатива.

- Прерогатива... Откуда ты слов таких нахватался. Как старых анекдотов...

- Вот опять... я твоя мусорная корзина. А между тем теперь у тебя только то и осталось, что я из нее, скомканное, разгладил.

- Ты сохранил это?!

- А как же! Черновики - это кайф. Их можно разглядывать, а не читать. Как квитанции. Как трамвайные билетики...

- Неужто ты меня так любишь?

- Так... - сказал ОН презрительно. - Почему тебя надо так любить? Как еврея. А нельзя просто любить? Это мало тебе, недостаточно?.. Я ненавижу тебя! Но все больше, чем ты меня. Все же я не так равнодушен...

- Как я... Слушай! а тогда, в таком дивном грузинском городке, помнишь... когда ты так напился... когда я с тобой так напился... когда ты со мной... ну, короче, когда мы напились и я умирал, избитый местными армянами за проармянские речи, воспринятые ими как антигрузинские... помнишь?

- Не, - сказал ОН, - не помню.

- Не помнишь?.. Ты врешь. Я лежал тогда в своем нумере, пьяный вусмерть, избитый до смерти, умирающий... Сердце мое останавливалось. Я считал. Оно все-таки ударяло снова. И вот не ударило. Я умер. Никакого там света, коридора, туннеля... Теплый, тошнотворный мрак, как ужас. Будто тебя обратно в матку запихивают. И тут же я лежал голый и обмытый, на животе, но видел всю комнату как бы спиною. И видел себя же, меня витающим под потолком... Это был ТЫ?

Теперь ОН повернулся другим боком к пожару, то ли чтобы остудить нынешний, то ли чтобы погреть прошлый...

- Помню желтую лампочку, вокруг которой ТЫ вился... Свет был особенно желтый, как тело... как твое тело. И как мое. С каким любопытством ты смотрел! Будто впервые видел... Кого ты видел?!

- Что ты меня трясешь, как следователь в кино... - вяло огрызнулся ОН.

- Это был ты или я? Это ты меня вернул к жизни или я тебя?

- Не помню...

- Ты летал надо мною, и ты был очень возбужден. А я был мертв.

- Ну да. Как труп в пустыне ты лежал...

- Кстати, похоже. Только хуже. В кровати. А точнее, на кровати. Потому что это был труп. Живой - в кровати, а мертвый - на кровати, ты не согласен?

- Мы гимназиев не кончали...

- Это не грамматика. Короче, их было двое, одинаковых, как близнецы, как две капли... Мертвый и живой. И они слились. Стало темно. Я открыл глаза. Было темно. Мертвые не открывают глаз. Я пошарил в темноте. И первое, что нащупал, был вот какой предмет... Круглый, теплый и продолговатый. Твердый. Стоящий вертикально. Не помнишь?..

- Я сам этого не делаю.

- Дурак. Предмет не был частью моего тела.

- Ну так тем более!

- Дурак! Это было горлышко! Это было горлышко глиняного кувшина, наполненного красным вином!

- Ну? - заинтересовался ОН. - И что же?

- Как ты думаешь, что?.. Я его ласково потрогал.

- Ну?

- И приник!

- И вырвал...

- Нет, не вырвал, а, насосавшись, воскрес. Включил свет. Заметь, что он не горел. Заметь, что он не, был вовсе таким желтым. Но я был в чем мать родила и был обмыт, и кувшина до того не было! Ты принес?

- Это тебе грузины послали за твои антиармянские речи.

- Нет, это был ты!

- Типичный делириум.

- Делириум... Неграмотный, а как нахватался.

- У тебя. Лучше скажи, что потом было?

- Потом... Потом я позвал тебя и ты допил остальное.

- Лучше бы ты тогда сдох, - опять обиделся ОН. - Для кого весь этот театр? Что за роль ты мне отвел? Ты творишь, ты пишешь и читаешь, ты духовен, как Бетховен... а я - только пить да спать да еще... ты у нас даже в туалет не ходишь, как Веничка. А у меня даже имени собственного нет! Рабство. Все, что вы сумели изобрести, это рабство!

- Кто мы?

- Люди.

- А ты кто?

- Сам знаешь.

- Не ангел ли?

- Где уж нам уж выйти замуж...

- Это ты придумал сам, про рабство?

- А то ты! Откуда у тебя мой опыт? Ты всегда нисходишь ко мне, а на самом деле низводишь меня. До роли свиньи, чернорабочего, подонка. Будто мстишь, ей-богу...

- За что?

- Сам знаешь.

- Не знаю!

- За то, что это я одушевленный, а не ты! За то, что это у меня талант, а не у тебя, за то, что это меня бабы любят!..

- Так вот из-за чего мы спорим... Из-за бабы!

- Я с тобой спорить не стану. Какой ты мне соперник!..

- Действительно. Вот странно... Вот в голову пришло! Слушай! Что это мы с тобой ни разу одну бабу не полюбили?

- А мне твои никогда не нравились. А моих ты стеснялся.

- Что же, совсем ни одной, что подошла нам обоим?

- Это уже любовь называется.

- Что ж, разве мы не любили ни разу?

- Я-то любил...

- Слушай, тебе ее не жалко? Треплем нежную, совсем затаскали...

- Поздно жалеть. Спасать ее надо.

- Душу живу.

- Чуть живу. '

- А кто виноват?

- Ты!

- Подумать только! Когда было восстание рабов в Египте?

- 2750 лет до нашей эры.

- Помнишь!

- Еще бы не помнить! Назабвенный Федор Иванович! Он когда хотел с двойки на тройку вытянуть, всегда этот вопрос задавал. А ты был двоечник, живой мальчик... Это потом ты стал таким рабовладельцем, ханжой и занудой. Бездарью.

- Ну, ты...

- А что я? Ты мне не угрожай. Мое положение - прочнее не бывает. Да, я подонок. Но я живой. Я Богу молюсь. А ты чего достиг? Чего добился, я спрашиваю? -только бесчувствия. Тебе кажется, что ты самоусовершенствовался, развился, лишился пороков? А ты только лишнего порока лишился, потому что он сам отвалился. Ты лучше не стал - ты стал только хуже. Ты скрыл свое безобразие, не предъявляя язвы. Ты маска. Причем моя.

- Почему ты именно сегодня, когда у меня роман сгорел, когда у меня, наконец, есть хоть какое-то, в твоем понимании, чувство... что ж ты обижаешься на меня, когда меня, наконец, пожалеть нужно?

- А когда тебе еще что-нибудь сказать можно?! Ты же никого не слышишь!.. Зачем, зачем ты мне это рассказал?? Будто ты меня... ты меня...

- Ну что ты! что ты... не плачь. Наоборот. Это скорее ты меня.

- Я тебе как вешалка. Ты обвисишься на мне - гладить не надо. Просохнешь, примешь форму, которой у тебя нет, заметь, по определению... И - снова затщеславишься как ни в чем не бывало. Ханжа!