Ожидание обезьян - Андрей Битов

И мы спустились к священному месту. Прижавшись к желто-серой скале, источник образовал заводь, становился истоком. Камни вокруг были красны. Что и послужило основным доказательством, что именно здесь и убили "апостола". Железистый источник, пояснили мне. Паломники обязательно окунаются здесь. Очень помогает от подагры. Я окунул палец и вынул его покрасневшим - такова была температура: вода была ледяная. Я, однако, пошел дальше: плеснул в лицо, потер лоб - получилось как-то по-мусульмански.

Сопровождающие меня историки уже спорили, как его убили. Отрубили голову или закололи? Отрубили - было как-то убедительней. Вон на том красном камне. Они путали его с еще одним Иоанном - уже с Крестителем. Теперь они спорили, на котором камне: один, огромный, возвышался над берегом, лишь основанием погружаясь в воду. Убедительным в нем было лишь то, что он был более удобен для разделки. Другой был уже полностью в воде и потому исторически более оправдан, ибо сам источник образовался как результат убиения, из крови "апостола", почему и красный... образовавшееся из источника озерцо покрыло жертвенный камень водою. По преданию же, кто сможет приподнять этот камень, то сразу очистится от всех грехов.

Такая возможность не могла не вдохновить ЕГО. Он сразу же поверил в красный цвет, как и любой нормальный человек. Я не мог тут ничего поделать: неистовый восторг охватил ЕГО, священный ужас жизни - меня. Во мгновение ока содрал ОН с себя ВСЮ одежду и уже стоял в заводи, тужась приподнять камень. Я никогда не видел ЕГО таким: бешеное веселие озаряло ЕГО лицо. Все это было неоспоримо глупо: камень был неподъемен. ЕМУ было никак не ухватиться, ОН обломал мне все ногти... и вдруг нащупал, как обрел, две словно бы специальные выемки, удобные почти как ручки... жила вздулась на ЕГО лбу... "Умер от превратностей пути", - подумал я. Но камень дрогнул и пошел, все с большею легкостью. Ну да, закон Архимеда, подумал я... Но стоило камню чуть приподнять свой красный лоб над поверхностью, как он стал окончательно тяжел. Сопровождающие сочли, однако, это достаточным, единогласно отпустив атлету все грехи.

Вот кто был счастлив, так это они! Как они ЕГО полюбили! Как поздравляли! Откуда нашли полотенце... И стакан чачи тут же нашли. ОН засосал его, как губка. "Истинно говорю я вам: вы уже получили награду свою"... ОН ее заслужил.

Дальше все само собой. Адидасов с Драгамащенкой привели того, кто "нас здесь ждал". Был он весь золотой: и цепочка, и зуб, и часы, и браслет, - не человек, а перстень. Был он весь белый: и рубашка, и костюм, и туфли, и лицо. Был важен и недоволен, что было трудно отличить одно от другого. Однако мы уселись в "рафик" вместе, и "рафию" наполнился дезодорантом, и мы тут же затормозили у проходной. Проходная была дома престарелых, а он был его директор. Старичок вынес нам очередную коробку, шатаясь под ее тяжестью. Коробка позвякивала. Адидасов обменялся рукопожатием с недовольным директором. Наша старушка с пьяной козой попалась нам навстречу.

Она отозвала меня в сторонку, у меня больше не было, но не для этого, оказывается, она меня отозвала. "Потерпи еще годик... Ты бы видел, как они сигали с мавзолея!" Старушка отвернулась, застенчиво заворачивая смешок в платочек. "Очень уж смешно... Господи, прости!" Было ей видение: Святой Георгий на белом коне на Красной площади. Ка-ак он на мавзолей наехал, ка-ак пикой замахнулся!.. они все и попрыгали с трибуны кто куда, роняя шляпы. "Ты бы только их видел!.." - веселилась старушка, указывая на директора, загонявшего их с козою обратно в богадельню.

И мы ехали. "Рафик" преодолевал все более крутые серпантины. В прошлом году здесь выпал небывалый снег. Невозможно было проехать. Вот тогда и подмерзли хвосты - невозможно было оказать помощь. Чьи хвосты?.. А куда мы едем. А, так мы все-таки к обезьянам едем... Я не хотел к обезьянам. ОН хотел. Почему меня не хватил инфаркт, пока ОН упражнялся с камнем?.. "Умер от тягот пути" - прекрасная эпитафия! "Человека же два..."

Тенистая, заросшая дорога вела нас вверх по ущелью. Слева, глубоко под нами, кипела река: нас достигал запах воды. Пахло прелым листом. Эти запахи мешались, рождая запах земли - только что разрытой. Камушки сыпались из-под колес, весело свергаясь в пропасть. У нас еще был шанс свергнуться за ними в эту свежую могилу. Но река была не для этого. Она была для того, чтобы отделить свободных обезьян от несвободных людей. Предыдущие опыты показали, что их нельзя селить в какой-либо близости от человека. Недокормленные обезьяны разоряли посевы, а крестьяне, естественно, их поубивали. Здесь река отделила их от людей, образовала им резервацию между собой и горами. Водобоязнь оградила обезьян от человека. Нет, не все обезьяны, но именно здесь живущие - водобоязненны.

Разговор сзади: 1978 год... всенародный сход абхазов в Лыхны... Вы получили свое телевидение? (Голос Валерия Гививовича.) Университет мы вам дали? - Вы? нам? дали? двадцать минут вы нам дали! один факультет вы нам дали! это мы взяли, а не вы дали! - Это мы дали, а не вы взяли! - Нестройный хор.

Чья земля?

Армянская прежде всего. Нет, грузинская. Нет, абхазская. Нет, греческая. Чья земля? - того, кто раньше, или того, кто позже? Мы переглядываемся с русским шофером: земля-то, конечно, русская...

Богобоязнь или география? Человеку не хватало естественных границ из тор, морей и рек, чтобы не перебить друг друга, - не хватит и церковных. Чья церковь?

Того, кто ее построил? того, на чьей земле она построена? того, чью веру здесь приняли? И опять: не то, что внутри нас...

И снова: чье царство было раньше? Какой национальности царь или какой национальности его подданные?

Тамара не была армянкой? - Зачем вы армянский камень из Джвари вынули!..

Тоска... "яко не оправдится перед Тобою всяк живый. И паки рече: смирися и спасе мя. Сердце убо есть фарисей, иже не сохрани добродетели, но о исправлениях величается, и на ленивейшие возносится, невесть бо о себе писанного: не хвалитися, рече, не глаголите высокая в гордыни своей, ни да изыдет велеречие из уст ваших".

Мы остановились в очень красивой местности на берегу речки и стали выгружать ящики. Я уже, конечно, догадывался, что никаких обезьян не будет. Но никак не думал, что настолько. Что настолько их не будет, обезьян...

Нет, мы не сразу принялись за уничтожение содержимого наших картонок. Спектакль, поставленный Гививовичем для меня, еще не был окончен. Вчетвером, Гививович, альфа-самец, барабанщик и я, мы переправились через реку Водобоязнь по канатной дороге. Люлька была рассчитана на одного, так что мы это и проделали четыре раза. Первым пошел альфа-самец, затем я. Было весело надевать рабочие рукавицы, перебирать ими по канату, смотреть с высоты вниз на буруны и водоворотики горной обезьяньей реки Водобоязнь. Конечно, страшно - я понимал обезьян. Они и близко к реке не подходили. Во всяком случае, когда я высадился, их там не оказалось. Все-таки я разволновался - если не от достижения конечной цели, то от достижения конечной точки. Я высадился на берег, и альфа-самец приветствовал меня звуками гонга. Гонгом была ржавая рельса, висевшая на удобном для того суку удобного для того дерева.

"Мы немного опоздали, - пояснил Драгамащенка. - Они нас ждали к часу".

Скепсис мой был оправдан. Возможно, обезьяны здесь когда-то были:

дощатые домики, вроде преувеличенных ульев, размером с пляжную кабинку, стояли в ряд, но на каждой дверце висело по ржавому же замку. Длинная стойка тянулась перед домиками: не то высокая скамья, не то низкий столик, совершенно пустая. Да, недаром все остались на берегу.... они-то знали. Гививович не мог оставить меня одного, Драгамащенка был в курсе, а барабанщик, возможно, не был.

"Скорей, скорей!" - кричал Драгамащенка якобы ушедшим в лес обезьянам, а на самом деле поторапливал и тех, кто переправлялся следом, и тех, кто остался на том берегу заниматься главным, как впоследствии оказалось, делом.

"Скорей, скорей!" - кричал он противным голосом альфа-самца и бил в рельсу. Звуковые волны взбегали вверх по холмам и предгорьям, проникая в лес, беспокоя призрачных обезьян. Потом Драгамащенка уставал и закуривал. "Далеко ушли", - сокрушался он.

Он делал вид, что они обычно приходят к часу: авось привезут подкормку, а если никого нет, уходят обратно пастись: желуди, орешки, корешки... Ну да, грибы-ягоды, усмехнулся я. Это летом, сейчас осень, пояснил он. Я спросил Драгамащенку, какая была первая одежда человека, и он не мог мне ответить. Очень заинтересовался Гививович, и я ему подсказал, что - кобура. Барабанщик подхватил тему, наверняка утверждая, что первой музыкой, да и вообще первым искусством был барабан. Вот и барабанщик оказался интересным человеком...С ним мы поговорили о великом Тарасове. "Владимир Петрович?" - насторожился Гививович. Ах, я забыл, что нельзя называть никаких фамилий!

"Скорей! скорей!" - снова замуэдзинил Драгамащенка. Мы беседовали с барабанщиком об экуменизме, отойдя от Гививовича в сторонку. Драгамащенка для убедительности прошелся вдоль домиков и пошатал замки. Сейчас еще тепло, к зиме откроем... оправдался он, поймав мой взгляд, и, чтобы я поверил, один из замков открыл, достал из пустого мешка горсть чего-то вроде, как он пояснил, "гранул" и щедрым жестом сыпанул их на пустующий обезьяний бар, потом подумал и сыпанул еще горсточку. "Этого хватит?" - спросил я. "Пока хватит, - сказал он, - пока еще им должно хватать подножного корма".