Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

— О-о-о, — закатил глаза Мнишек. — Именно из самого. — И принялся рассказывать, как он их раздобыл.

История оказалась долгой. Пока слушал вполуха, пришел к выводу, что беседовать с его дочкой стану честно или почти честно, то бишь с небольшими недомолвками, и пусть она их трактует как хочет. Разумеется, лишнего обещать нельзя, но и от заманчивых предложений напрямую ни в коем случае не отказываться. Кровь из носу, а ее ближайшие планы я знать должен.

С тем и прикатил в гости.

Но, войдя, замер на пороге, и дежурный комплимент моментально выскочил из головы — не такую обстановку ожидал я встретить. Нет, стол для переговоров имелся, блюда, на которых навалена всевозможная снедь, тоже, но остальное больше смахивало на уютный будуар великосветской львицы, которая…

— О-о, милый князь, как я тебя ждала, — мило улыбнулась Марина Юрьевна, торопясь мне навстречу и протягивая руку для поцелуя.

Поклон, как бы ни был он галантен и изящен, длится всего несколько секунд, а потому сообразить, как себя вести после такого многообещающего заявления, я не успел. Ну руку поцеловать — это ясно. Коль ее тебе чуть в рот не запихивают, тут ничего не поделаешь, а дальше-то что?

Убирать свою ладонь она не спешила. Не понял? Мне ее еще раз надо чмокнуть?

— Понимаю, что слова Марины Юрьевны лишь ничего не значащая любезность, но тем не менее слышать их приятно, — изображая жуткое смущение, пробормотал я.

— Напрасно князь принимает искренность моих слов за пустую любезность, — попрекнула она меня. — А впрочем, истинный кавалер должен быть скромен. — И аккуратно сжала пальчиками мое запястье.

Я охотно кивнул, всецело соглашаясь. Ну да, я такой. Скромнее и застенчивее не бывает. Чичас вообще зардюсь румянцем. И некоторую интимность обстановки, включая полное отсутствие фрейлин и служанок, я тоже не воспринимаю на свой счет. Но Мнишковна не унималась и с лукавой улыбкой продолжила:

— Но князю не следует забывать, что и излишняя скромность не к лицу мужественному воину, ибо всего должно быть в меру.

Я тоскливо вздохнул, прикидывая, как половчее перевести разговор на нейтральную тему. Какое там выведывание планов — уйти бы поскорее. Но тут мой взгляд скользнул по богато сервированному столу, и на ум сразу пришла фраза Шарапова, попавшего в логово главаря банды. Разумеется, я высказал свою просьбу куда учтивее. Мол, в славных русских сказках, коих я тут успел наслушаться, Баба-яга, не говоря о девице-красавице, поначалу кормит-поит добра молодца, особенно если ему с самого утра и маковой росинки не перепало, а уж потом…

Она на миг призадумалась и приглашающе указала рукой на одно из кресел, и я, одарив ее благодарным взглядом, немедленно навалился на еду. Чавкать не стал, в скатерть сморкаться тоже — перебор, но особо не церемонился. Судя по разочарованию, явственно написанному на ее лице, она ожидала от меня иного поведения, куда галантнее и… настойчивее.

Ага, разбежался! Может, я и на самом деле кунктатор, но никак не дурак. Стоит изобразить ухаживание, как потом хлопот полон рот. Это с Марией Владимировной все просто, ибо та тоже опасалась за свою репутацию, а тут в случае нежелания расплатиться за благосклонное внимание последующей безоговорочной поддержкой можно ожидать чего угодно. Вплоть до сообщения — окольными путями — Ксении Борисовне, чем в ее отсутствие занимается ее избранник. Между прочим, шикарный вариант столкнуть нас с Годуновым лбами.

Именно потому я лопал и лопал, старательно насыщаясь, благо действительно был голоден. А когда наелся и устало откинулся в кресле, то изобразил на лице такое превеликое блаженство, что любому стало бы ясно — кроме как вкусно и сытно пожрать, мне больше ничего не хотелось. И сил у меня ни на какое ухаживание не осталось.

Марина это тоже поняла. Она настолько расстроилась, что, будучи не в состоянии скрыть обманутых надежд, не нашла сил для особого притворства, в очередной раз изобразив на лице дежурную и донельзя фальшивую улыбку. В свое время мне доводилось где-то читать, будто исследователи определили девятнадцать типов улыбок, условно разделив их на два вида — социальные и искренние. Основное различие — в количестве задействованных мышц лица. Если для искренних требуется работа аж полусотни и более, то для улыбки из вежливости достаточно пяти. Сдается, Марина сейчас переплюнула последний показатель, ограничившись всего двумя мышцами, растягивающими уголки рта в разные стороны.

Разочарование от выказанного мною безразличия к ее прелестям оказалось настолько велико, что она не попыталась — ну хотя бы из приличия — повести со мной светскую беседу. От раздражения, что все пошло неправильно, она даже не удержалась от колкости:

— В галантности тебя, князь, упрекнуть затруднительно.

Я развел руками — мол, тугодум, чего с меня взять-то, но стал прикидывать, какой бы комплимент отвесить. Если сохранить при этом равнодушный тон и ляпнуть нечто грубоватое, получится самое то: и приличия соблюдены, и она окончательно убедится, что рассчитывать на амурные дела со мною не имеет смысла. Может, процитировать что-то из Филатова, про прелестные круп и попку? Хотя нет, перебор. Тогда из Крылова: «Какие перышки, какой носок…» Вполне подходяще для польского воробышка. Но тоже отказался.

— Восторг, охвативший меня перед явленной красотой, столь велик, что, испытывая его, равно как и любовь, поселившуюся в моем сердце… — глубокомысленно начал я, старательно изобретая продолжение. Но, по счастью, его не потребовалось. Очевидно, наияснейшая панна решила, что успела обольстить меня в достаточной степени.

— Однако ответную любовь еще надо заслужить, — сухо перебила Марина. Подобие улыбки послушно исчезло с ее губ, и она перевела разговор на деловой лад. — Так с кем ты, князь? Помнится, ответить ты должен был в полдень, а ныне вечер. Или ты и впрямь не понял моего вчерашнего намека? — И она легонько коснулась тоненькими, почти детскими пальчиками венца на голове.

Во как! Напрямую, значит. В общем-то и правильно. Чего церемониться-то, ежели пан кавалер, оказывается, не обладает достойными манерами и мало напоминает лыцаря? И вообще, на первый раз хватит с него.

В ответ на ее вопрос мои брови, как по команде, удивленно взметнулись. Мол, неужто непонятно? Конечно же с тобой, воробушек. А дабы не возникло никаких сомнений, поинтересовался, не помнит ли она, кто именно выручил ее под самый конец заседания Боярской думы. Ах, помнит. Но тогда вообще непонятно, к чему такие вопросы. И вообще, если мне после всего сделанного для ее защиты нет веры…

И я, обиженно нахмурившись, сделал попытку встать из-за стола. А что, изобразить обиду и с гордым видом удалиться — замечательный выход. Пусть сама потом думает, как примириться, а я к тому времени успею разработать тактику своего поведения и…

Но уйти не успел. Даже выйти из-за стола не получилось. Марина мгновенно накрыла своей маленькой ладошкой мою руку и распорядилась:

— Сядь. Экий ты обидчивый, пан тугодум. — И задумчиво протянула, не сводя глаз с моего лица: — Вера-то есть, иначе и говорить не стала бы. Но и недоверие имеется.

Ладно, раз так, поговорим чуточку откровеннее. И я почти честно заявил:

— Дабы окончательно развеять сомнения на мой счет, скажу как на духу. Итак, тебе, как матери, хочется передать через двадцать лет своему сыну великую во всех отношениях державу, так? Что ж, я готов поклясться перед чем угодно: твое желание ни на мизинный ноготок не расходится с моим, наияснейшая Марина Юрьевна. — И я вопросительно уставился на нее. Мол, чего тебе еще надо?

— Non liquet,[28] — упрямо покачала она головой. — То не есть прямое слово. Мне надо, князь, дабы ты сказал ab imo pectore,[29] на чьей ты стороне. Притом поведал это statim atque instanter.[30]

— Что-то я не пойму! — недоуменно уставился я на нее. — Куда яснее-то?! Неужто моя мысль настолько непонятна? Править страной в ближайшие двадцать лет надлежит Опекунскому совету, верно? Кто туда входит, известно. Чтобы держава стала могучей и народ в ней процветал, этот совет должен не только принимать мудрые решения, но и действовать заодно. И хотя мне плохо ведома латынь, — напомнил я ей о своем незнании, а то ишь разошлась, — но, как воеводе, хорошо известно мудрое высказывание римлян: «Ibi victoria, ubi concordia».[31] Да и в Писании говорится, что дом, разделившийся в себе, не устоит, — позволил я себе вольную цитату из Библии. — Так зачем, наияснейшая панна, вопрошать меня, на чьей я стороне?

— Выгоды для державы каждый разумеет по-своему, — пояснила она. — Я их зрю в том, чтоб сей варварский народ пошел наконец-то путем, указанным ему мудрыми людьми из просвещенных стран…

Я угрюмо засопел, но возражать не стал, иначе она вмиг вычислит, на чьей стороне мои симпатии. Тогда и откровенного разговора не получится. Ладно, сглотнем. Собака лает, а караван идет. Утешимся тем, что моськи, утверждающие свое величие путем тявканья на слона, были и будут всегда и повсюду.