Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

Но тут и неба не было, но здесь и удар кулаком по морде был не самое ей-же-ей - страшное. Подумаешь.

Вон Валентина Аскерхановича головой в унитаз окунули, а он - ничего. Жив и здоров, силен и весел.

Все дело в дивной способности человека забывать. Ведь если бы унижение, испытанное Валентином Аскерхановичем тогда, было бы живо в нем до сих пор, как бы он жил? Как бы он мог бы жить?

Он загремел бы в "вонючие" - и не вылезал бы из болота.

Валентин Аскерханович распахнул перед нами двери, тяжелые, кованые.

Казарма как казарма.

Двое "отпетых", голых по пояс, натирали пол.

- Хуан, Федя, - окликнул их Мишель, - кончай работы. Прибыло молодое пополнение...

- У, - подивился Хуан, - молодое пополнение уже получило в морду? Так скоро? Это, наверное, очень лихое молодое пополнение.

- Так, - сказал Мишель и ткнул в меня пальцем, - южный наглец. Докладывай.

- Джек Никольс. Бывший воспитанник седьмого карантина прибыл в третью роту "отпетых" Северного городка.

Валентин Аскерханович прошел к совей кровати, уселся на табурет и сказал:

- Он - пародист, блин, такие штуки отмачивает. Полковнику представляется: "Джек, ебте, Никольс, ебте. Прошу любить и жаловать, ебте. Пиздея чуть удар не хватил.

"Отпетые" и Мишель расхохотались. Диего заулыбался, я усмехнулся и тут же получил тычок в зубы.

- Рукоприкладство у "отпетых", - сказал я и потрогал расшибленную губу, - запрещено.

Мишель сунул мне кулаком в ухо.

Я шатнулся, схватил табурет, стоящий рядом, - и целый град ударов посыпался на меня.

Я свалился на пол, табурет брякнулся рядом со мной.

Боль, соленый вкус крови, бессилие и тяжесть собственного тела, ставшего просто мешком из боли и тяжести, придавили меня к полу.

- Ну, - спросил Мишель, подождав, пока я восстановлю дыхание, - что кряхтишь, как старый дед? Встал и пошел драить унитазы и медные ручки в умывальнях... Давай, давай, очень медленно, страх как медленно...

Я поднялся, морщась от боли, поставил на место табуретку, взялся за спинку кровати и пообещал:

- Я тебя убью.

- Убьешь, убьешь. - презрительно хмыкнул Мишель, - вон Валентин Аскерханович, когда его только, только привезли, тоже бегал по расположению - орал: убью, зарежу - растопчу - не помилую. Я нервный и у меня воо такой нож есть! Помнишь, Валек, - Мишель подмигнул Валентину Аскерхановичу, - как ты тут всех воо таким ножом стращал?

- Помню, а как же? - заулыбался едва ли не радостно Валентин Аскерханович, - а нож у меня, кстати, был.

- Нож, - сказал один из "отпетых", что натирал пол, а ныне наблюдал за воспитательной сценой, - это не главное! Зарезать можно и ногтем - было бы старание, умение и желание.

- И любовь к однажды выбранному делу, - шмыгнув носом, сказал второй "отпетый".

- Что стоишь? - поинтересовался Мишель. - Что скрипишь зубами? Пыхтишь, сопишь? В чем дело? Ты плакать собрался? Нет? Вон там каптерка. Хуан пойдет с тобой, выдаст рабочую робу и кальсоны. Вопросы? Чего ты ждешь? О чем думаешь?

- Я... думаю... как... тебя... убить, - раздельно выговорил я.

- Ох, - вздохнул один из "отпетых", по всей видимости, Хуан, - да ты и в самом деле пародист. Так нельзя.

Кулаки Мишеля утюжили мое лицо, превращая его в морду, в физиономию, в побитое рыло, в которое чем дальше, тем больше хочется бить, бить и бить.

Мишель бил и приговаривал:

- Раз навсегда запомни: не пугай, не пугай! Не хами. Знай свое место... Самое главное - знай свое место.

Наконец Мишель утомился и перестал бить. А еще говорят, что душа не связана с телом! За пять минут из уверенного в себе выпускника карантина я вновь превратился в жалкого неуча, в дурня, в побитого пса, каким меня приволокли в карантин под начало к сержанту Джонни.

- Но если я, - сказал я, сел шевеля разбитыми губами, - буду знать свое место, как же я убью Его?

- Что, что? - не понял Мишель и , не поняв, заинтересовался.

Я подождал, приводя в порядок мысли, разбросанные кулаком Мишеля по закоулкам сознания, и наконец сказал:

- "Отпетый", по-моему, как раз и не знает своего места, раз его конечная цель - убить... - я сглотнул боль, мешавшую говорить, - зверя... то есть главная задача "отпетого" - не знать своего места, потому-то он и может оказаться в "вонючих".

- Ах ты падла, - всерьез рассердился Мишель, - так ты еще и философ!

- Он еще и поет, - рассмеялся Хуан.

Я получил удар в ухо и вновь полетел на пол.

...Я поднялся и побрел к каптерке получать робу, по пути получив пинок от Мишеля.

Валентин Аскерханович хмыкнул:

- Из карантина теперь такие наглые выползают, только что крыльев и когтей нет, а так все при всем.

- Ничего, - сказал Хуан, двинувшийся следом за мной с ключами от каптерки, - ничего страшного: здесь мы мигом крылья выдернем, а когти острижем.

- До тех пор, - подсказал Федя, - покуда новые не отрастут - крепче, надежнее.

_____________________________________________________________

Эта неделя слилась для нас с Диего в одну нескончаемую, освещенную лампами дневного света, бессонную ночь. Кажется, не было уголка в казарме, которого мы не вычистили, не вылизали, не отодрали.

В долго тянущиеся часы бодрствования за мелкой унизительной или тяжелой работой я порой с внезапной ясностью понимал: я - один. Совершенно, абсолютно один, надо мной гигантская толща почвы и камня, и я запихнут в самый темный и самый грязный закуток.

Мне вспомнились слова, слышанные мной уже очень давно: "Всякому человеку есть что терять. И чем меньше человек имеет, тем больше он может потерять, тем с большей жалостью он вцепляется в то, что имеет". Это было правдой. Сон - вот что оставалось у меня, и я жадно припадал к часу, часику, полу-, четверь часику выкраденного, выцыганенного сна.

Несколько раз я заснул на занятиях. Незнакомый капитан растолковывал нам про самого для нас опасного зверя - про "птичку - черную точку" на горизонте, серую пичужку в клетке - на воле, едва лишь встретится с противником, моментально расползающуюся жгучим уничтожающим студнем с множеством присосок, шевелящихся мохнатых лапок, - про "летающего воробья".

Такого и среди тренажеров в карантине не было: как его приручишь? Как приучишь "тренажерствовать" безжалостный расплескивающийся студень, в секунду обращающий тебя в ничто, в прах и пепел, и от восторга уничтожения еще и шевелящий своими лапками, щупальцами, чмокающий присосками, еще бы кого, еще бы что...

С таким чудищем можно работать только на экране, нажимая кнопочки, подергивая рычажки.

- ...Не совсем понятно, - лениво тянул капитан, он даже не представился нам, когда пришел на занятия, - можно ли назвать "летающего воробья" живым существом в полном смысле этого слова? Кажется, что это некая межеумочная, срединная организация материи. В лабораториях...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});