Трон тени - Векслер Джанго

Верней, появился бы, будь она заурядным живым человеком. Расиния отложила перо, и нечто, обитавшее в пей, тут же бдительно встрепенулось. Ноющая боль растаяла, сменившись приятным холодком, красное пятно потертости исчезло бесследно, осталась лишь безупречно гладкая кожа.

Расиния трудилась над речью почти шесть часов, не прерываясь ни на минуту. После того как они нашли Дантона, Сот настояла, чтобы принцесса весь день проводила в Онлее, исправно появляясь на публике и изображая примерную дочь. Это было невыносимо. Расиния горевала об отце, и горе ее было физически ощутимо, как тугой горячий комок в горле, — но, выставляя чувства напоказ, она поневоле казалась себе обманщицей. В сопровождении доктора Индергаста она посещала отцовские покои, но король так ни разу и не пришел в себя. Дыхание его под пуховым одеялом было пугающе слабым.

«Прости меня, папа».

Принцесса подолгу сидела у постели больного, держа его за руку.

«Прости, что приходится тебе лгать. Прости, что я не могу остаться с тобой».

Потом наступал вечер, а с ним — пора совершить очередной прыжок с башни, чтобы Сот могла тайком переправить ее в город.

Расиния никогда не чувствовала усталости в физическом смысле этого слова, однако по–прежнему была подвержена душевному изнурению. После долгих часов напряженной работы над речью глаза слипались, точно их выварили в смоле. Она завела руки за голову, выгнула спину и потянулась всем телом, ощущая, как едва заметно похрустывают затекшие позвонки.

Краем глаза Расиния заметила, как Бен поднял голову, украдкой посматривая на ее грудь. Она поспешно выпрямилась и скрестила руки, сдержав вздох досады. Влюбленность Бена вначале лишь забавляла ее, но теперь все сильнее тревожила. Он неизменно старался быть услужлив, даже когда в этом не было необходимости, и все настойчивей требовал, чтобы она ни в коем случае не подвергала себя ни малейшей опасности. При том что Расиния всегда старалась взять на себя какое–либо опасное поручение — просто потому, что ей опасность угрожала меньше, чем кому бы то ни было, — такое отношение Бена причиняло серьезные неудобства.

И что будет, если он вдруг решит раскрыть свои чувства? Время от времени Расиния замечала в глазах Бена особенный блеск, говоривший о том, что он вот–вот обрушит на нее признание в любви, — и лишь поспешная смена темы отвлекала его от этого намерения. Если когда–нибудь ему все же удастся излить душу — как с ним быть? Отвергнуть, рискуя, что он в отчаянии бросит кружок? На него это не похоже, но Расиния не могла похвастаться ни знанием мужчин, ни опытом в сердечных делах. Или… подыграть? Как? Об этом, как и о самой любви, Расиния имела весьма смутное представление. «Вряд ли я сумею притвориться так ловко, чтобы его одурачить».

Было бы гораздо проще — и для нее самой, и для Бена, — если б она на самом деле влюбилась в него. Расиния, впрочем, не была уверена, что способна влюбиться. После Коры Бен был, наверное, самым близким ее другом среди заговорщиков. Судя беспристрастно, Расиния не могла не признать, что он добр, умен, восторжен и, пожалуй, даже красив. Но… любовь ли это? Нет, безусловно нет.

Быть может, нечто считает влюбленность болезнью, так же как опьянение, например, и избавляется от этого чувства прежде, чем оно успеет пустить корни? В целом Расинию такое вполне бы устроило. Любовь, насколько она могла судить, толкает людей в основном на глупости.

Ну да ладно. Расиния глянула на листок бумаги, где уже просохли чернила, аккуратно приподняла его и положила поверх стопки таких же. Этого, пожалуй, хватит.

— Закончила? — тут же спросил Бен.

— Думаю, да, — отозвалась Расиния. — Вам двоим нужно будет просмотреть весь текст.

Мауриск, у которого в углу комнаты стояла собственная переносная конторка, лишь презрительно фыркнул.

— Ты уже решила, что не станешь использовать мой вариант, — заметил он. — Не понимаю, с какой стати тебе вдруг понадобилось мое мнение.

— Мауриск, — примирительно проговорила Расиния, — мы все согласились, что твой вариант великолепен. Такая речь сделала бы честь университетскому симпозиуму. Просто большинству горожан далеко до твоей образованности.

«Не говоря уж о том, что твоя речь в три раза длиннее». Расиния не сомневалась, что Дантон способен увлекательно изложить обстоятельную историю банковского дела в Вордане, но лично она была бы не в состоянии выдержать этот рассказ до конца.

— Значит, нам следует повышать образованность простого народа, а не потворствовать убогим вкусам толпы.

— Тебе все не дает покоя наш лозунг? — осведомился Бен.

— «Орел и Генеральные штаты!» — с отвращением процитировал Мауриск. — К чему это? Цены на хлеб — далеко не единственная причина недовольства, и какой смысл требовать созыва депутатов, не указав даже, чего ты от них хочешь?

— Этот лозунг, — сказала Расиния, — привлек всеобщее внимание. Вспомни, сколько статей ты написал для газет — они–то со временем и послужат повышению народной образованности.

— Если б вы дали мне произнести настоящую речь вместо того, чтобы доверять все этому увальню, мы сейчас были бы гораздо ближе к цели, — не унимался Мауриск. — Да ведь он даже толком не читает того, что я пишу!

Расиния хотела сказать, что писанина Мауриска суше черствого хлеба, но благоразумно сдержалась. Распахнулась дверь, и вошел Фаро. Невнятный галдеж, царивший в общей зале «Синей маски», на мгновенье ворвался в комнату — и тут же стих, когда дверь захлопнулась. Поверх обычного щегольского наряда Фаро накинул тяжелый черный плащ, а под мышкой нес туго набитую кожаную сумку.

— Господи, — выдохнул он, — чтобы я еще раз взялся за такое дело… Кажется, все прохожие на улице только на меня и глазели.

— В этом плаще у тебя на редкость нелепый вид, — сварливо заметил Мауриск. — С тем же успехом можно было повесить на шею табличку «Я замышляю дурное».

— Да я бы с радостью! — пылко заверил Фаро. — Все лучше, чем «Я несу столько денег, что хватит купить небольшой город». К тому же без плаща было никак не обойтись. «Рыцари плаща и кинжала» — слыхал такое выражение? Вот плащ, — он распахнул полу, и на поясе, там, где Фаро обычно носил рапиру, тускло блеснула сталь клинка, — а вот кинжал! Без них я бы не чувствовал себя как подобает.

— Все прошло гладко? — спросила Расиния.

— Да, если не слышать, как у меня до сих пор колотится сердце. Фаро вручил ей сумку. — Все равно не понимаю, почему мы не могли проделать это при свете дня.

— Потому что нас бы неизбежно заметили.

Она распустила завязки и наскоро порылась в содержимом сумки. «Кажется, все в порядке».

— Я думал, мы хотим, чтобы нас заметили, — возразил Фаро.

— Но не раньше завтрашнего утра, — отозвалась Расиния, затягивая завязки. — Что ж, хорошо. Отнесу сумку Коре.

Бен, как и следовало ожидать, тут же встрепенулся.

— Я предпочел бы… — начал он, но Расиния не дала договорить.

— Знаю, но, согласись, я выгляжу гораздо безобидней, чем любой из вас. Мы же не хотим никого спугнуть? Поверь, мне ничто не угрожает. Не могла же она сказать, что, по сути, бессмертна и к тому же в поездке ее будет сопровождать Сот. — Вы пока проработайте речь и подготовьте Дантона к завтрашнему дню.

— Хорошо.

Бен поднялся и вдруг шагнул к Расинии, которая уже направлялась к двери, обхватил ее своими могучими руками и крепко прижал к груди.

— Будь осторожна, — проговорил он.

Расиния заставила себя расслабиться, терпеливо дожидаясь, пока он опустит руки. Затем, неловко поправив волосы, кивнула Мауриску и Фаро.

— До завтра, — сказала она и помолчала, чувствуя, что только этих слов недостаточно. — У нас все получится. Я уверена.

* * *

— Он слишком много себе позволяет, — прозвучал голос Сот из темноты у входа в «Синюю маску».

— Кто, Бен? — Расинии даже в голову не пришло бы спрашивать, каким образом Сот узнала, что происходит в гостиной. Сот всегда все знала. — Он не опасен.