Однажды ночью в августе - Виктория Хислоп

вопрос беспокоил Николаоса почти так же сильно, как опасения насчет того, что Мария подхватит в тюрьме какую-нибудь заразу. – А если он узнает о том, что ты втихомолку навещаешь в тюрьме его сына?

– Он не узнает. Никто из Вандулакисов никогда не бывал в тюрьме, где содержат Андреаса, а ему самому посылать письма запрещено. Они не общаются.

– А что, если однажды Александрос решит проведать своего сына? Тогда он узнает, что ты тоже его навещала. Только представь себе возмущение старика!

– Это маловероятно, Никос. Александрос не простоит и получаса в той жуткой очереди к воротам тюрьмы. Он совсем слаб.

– И все-таки мне кажется неправильным, когда ты после свидания с Андреасом едешь к Александросу и ничего ему не говоришь о своих визитах. Разве ты не чувствуешь за собой вины? Прошу, расскажи ему все как есть, агапе му.

Мольба в голосе Николаоса заставила Марию отступить.

– Ты прав, это нехорошо, – признала она. – При нашей следующей встрече я непременно все ему расскажу. Я найду для этого подходящий момент.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Николаос вернулся в дом, чтобы собрать вещи в поездку, а Мария принялась убирать со стола. Она мыла посуду и размышляла о том, с чего начать разговор с Александросом о его сыне.

В следующие выходные Мария с Софией отправились в гости к Мегалос-Паппусу – Большому Дедушке, – так называла Александроса девочка. Она была еще слишком мала, чтобы интересоваться, почему ее дед не приходится отцом никому из ее родителей. Однажды Марии с Николаосом придется все объяснить Софии, однако этот день наступит еще не скоро. Гиоргоса же София прозвала Мусатос-Паппус – Бородатый Дедушка, – чтобы как-то различать двух паппусов.

Девочка всегда с нетерпением ждала визитов к Вандулакисам. Экономка кирия Хортакис пекла к ее приходу любимое печенье, а потом Софии разрешалось бегать по просторному дедушкиному дому – она это обожала. Желая порадовать внучку, Мегалос-Паппус купил ей лошадь-качалку. Она стояла в гостиной, и София могла играть там часами, качаясь на лошадке взад-вперед. Девочка назвала свою любимицу в честь коня Александра Македонского, хотя с трудом выговаривала это имя. София с удовольствием представляла, как мчится во весь опор по горам, подстегивая свою лошадку. Длинные кудрявые волосы развевались за ее спиной, из груди рвался крик: «Буцефали, вперед!» – в такие моменты София очень сильно напоминала Марии Анну.

За последние несколько лет Александрос Вандулакис успел полюбить Марию Киритсис. Он испытывал к ней гораздо более теплые чувства, чем к ее сестре, и считал более подходящей матерью для своей внучки. Имя Анны он даже отказывался произносить вслух.

Мария с Александросом пили кофе в гостиной, где София играла со своей лошадкой, и женщина поняла: вот он, подходящий момент для разговора. Николаос был прав: для Марии каждый приход в этот дом омрачался угрызениями совести с того момента, как она начала ездить в Неаполи. Она всячески оправдывала свое молчание: Александрос мог разозлиться и высказать недовольство тем, что Мария навещает его сына в тюрьме, заявить, что ее это не касается, и даже счесть себя оскорбленным, – однако теперь настала пора рассказать старику всю правду.

Мария не видела способа плавно перейти к нужной теме. Поэтому она просто собрала все свое мужество в кулак и выпалила:

– Мне нужно вам кое-что сказать, кирие Александрос.

Ее тон явно насторожил старика.

– Что-то случилось, моя дорогая? – спросил он.

– Я была у вашего сына. Я видела Андреаса.

Александрос был ошарашен этой новостью. Воцарилась пауза.

Руки Марии так дрожали, что ей пришлось поставить свой кофе на стол. Дребезжание чашки о блюдце выдавало ее с головой.

– Я х-ходила к нему в тюрьму, – продолжила она.

– К моему… сыну?

Александрос Вандулакис всегда был довольно скуп на эмоции, но на этот раз не смог их сдержать – его лицо помрачнело.

Кирия Хортакис поняла, что хозяину нужно побеседовать с гостьей наедине, и увела Софию в кухню пробовать свежеиспеченное лакомство.

Последний раз Александрос Вандулакис разговаривал со своим сыном за семейным ужином в августе, три года назад. Тогда он попросил их с Анной принять участие в празднике, намечавшемся в Плаке. Через два дня Александросу сообщили о трагедии. Они с Элефтерией как раз собирались идти спать, когда зазвонил телефон. Оба сильно удивились столь позднему звонку. Ответить на него вызвалась Элефтерия. Она вышла в коридор, и мгновение спустя Александрос услышал ее крик. Он бросился к супруге и нашел ее всю в слезах, сидящую на стуле рядом с телефонным столиком. Александрос взял трубку из рук Элефтерии и услышал на том конце провода голос Антониса Ангелопулоса, который сообщил ему, что Анна умерла, а Андреас арестован.

Роковая пуля, выпущенная сыном в грудь его жены, перевернула жизнь старых Вандулакисов.

– Ты видела Андреаса? – тихо переспросил Александрос.

Впервые после той ужасной ночи старик произнес имя своего сына вслух. Мария едва его расслышала.

– Да, – кивнула она.

Александрос Вандулакис, гордый владелец огромного поместья, человек, который привык скрывать свои эмоции, заплакал навзрыд, прикрыв лицо руками.

Несмотря на всю формальность их отношений, Мария встала и обняла старика. Хотя Александрос Вандулакис мог счесть подобный жест фамильярным, Марии было все равно. Она действовала инстинктивно. Плачущий перед ней человек явно нуждался в утешении.

Спустя какое-то время Александрос достал из кармана носовой платок и прижал к глазам. Постепенно его рыдания сошли на нет. Мария поняла, что старику нужно несколько мгновений, чтобы прийти в себя, и вновь села за стол напротив него.

В конце концов к Александросу вернулась способность говорить, и он тут же завалил Марию вопросами:

– Как он там? Как теперь выглядит? Как справляется? Каково это вообще – сидеть в тюрьме?..

Мария ощутила облегчение, которое испытал Александрос, вновь обретя возможность говорить о своем сыне. Его вопросам, казалось, не было конца. Она честно отвечала на каждый, если знала ответ.

Но вскоре она заметила, что силы покидают старика – он откинулся на спинку стула, не в состоянии больше выносить столь сильное эмоциональное напряжение. Однако он так и не спросил у нее, почему она решилась навестить Андреаса. Марии хотелось верить, что Александрос и так знал ответ на этот вопрос. По-видимому, он также не был чужд сострадания. Только тот, кто сам способен простить, не сочтет нужным спрашивать, простил ли другой.

Ровно в тот момент, когда этот вежливый допрос подошел к концу, в гостиную вбежала София и бросилась к деду. Старик, обожавший свою внучку, крепко обнял ее.

– Нам пора, София, – ласково сказала Мария.

– Мана! Мама! Я не хочу уходить, – возразила София. – Я хочу остаться здесь,