Во что я верую - Пьер Шоню

Глава XIV Сотворение мира

Откровение — не догмат; но люди, вполне естественно, вывели из него догмат (один, хотя иной раз ему случалось в чем-то менять свой вид). В ходе истории споры больше касались видоизменений, связанных с его передачей, чем его собственного характера, форм и содержания[LXXXIV]. Откровение — это Священное Предание народа, на пути которого оказалось Писание, чья явная достоверность подтверждена единодушием, с которым его признал народ, усматривающий в нем свое Священное Предание, воспринятое затем теми, кто уразумел его: оно признано в качестве слова нездешнего происхождения, и его истоки — в самой основе сущего и всякого знания. Это Слово, которое Бог, по прекрасному выражению Жана Кальвина, вдохнул в составителя библейского корпуса, неоспоримо звучит у меня в сердце, когда я внемлю ему, как Слово Божие: мы называем это двойным свидетельством Бога-Духа Святого. В состав этого корпуса Писания входят записанное, воспринятое, засвидетельствованное Священное Предание древнееврейского народа, исторического носителя надежды на Мессию, — и Предание, донесенное апостолами и касающееся жизни, поучений, смерти и воскресения Иисуса Христа, то есть Предание, связанное с древнейшей Церковью и включенное в корпус текстов Нового Завета.

Удивительно единодушие, проявленное в ходе истории по поводу этого корпуса. Разногласия ничтожны. Они касаются места, которое надлежит отводить шести книгам, учтенным только традицией Семидесяти толковников (греческий текст Ветхого Завета); то же относится к возможности включения тех дополнительных святых преданий, которые не вошли в канонический текст Писания[LXXXV]. Более серьезны разногласия по толкованию того или иного места в этом корпусе.

Что поразит того, кто наблюдает за человеческой историей с отдаленного Сириуса[164], так это невероятное единодушие, проявленное в ходе истории пятнадцатью миллиардами людей по поводу библиотеки, в которой содержится история, придающая истории Смысл.

Ведь этот пункт имеет величайшее значение: речь идет о Смысле — а не о тексте. Мусульмане полагают, что Коран — это несотворенное Слово Божие. Коран, в своем общепринятом виде, изложенный на архаическом арабском языке того времени, когда жил Пророк, представляет собой несотворенное Слово Божие, фрагмент Трансцендентного в ходе творения. Коран, mutatis mutandum[165], играет в исламе роль Боговоплощения в христианстве и надежды на приход Мессии в правоверном иудаизме. Он — это точка соприкосновения с Невыразимым, присутствие Трансцендентного внутри творения. Отсюда — множество практических последствий и невозможность для ислама приспосабливаться к изменениям, присущим современному миру, что резко отличает его от гибкого христианства.

Потребности отправления культа не вызвали к жизни переводов Корана. Библия же — это книга, которая в ходе истории переводилась чаще других. Перевод текста, несущего Слово Божие, требует особой тщательности, но этот текст обрабатывается точно так же, как и любой человеческий текст. Слова Бога — это не словесные единицы древнееврейского или греческого боговдохновленного текста; а Смысл — вот Слово Божие; Бог, наделивший нас словами, использует речь так же, как и мы.

Отсюда явствует, что это древнейшее слово должно существовать как всякое Слово, призванное нести важнейший смысл. Припомните уже приводившееся место из Второзакония: «И да будут слова сии в сердце твоем» (6: 6). Да пребудут они в сердце твоем, «чтобы быть проповеданными», то есть возвещенными.

Слово Божие требует произнесения, как произнесено было, прежде чем быть записанным, поучение Христа. Слово, что в сердце Откровения, — это богоданное Слово живое; Слово Божие — живое, как и богоданное человеку Слово: человеческое, благодаря возможностям передачи культуры, это Слово ведет свое начало от самых нижних слоев культурной памяти, от старейших, полностью сложившихся истоков человечества. Назначение Слова — быть сказанным, пережитым, произнесенным, распространиться так же, как оно было донесено, осмыслено, сказано, услышано, отброшено на пыльных дорогах Палестины во времена Христа.

Таково это Слово — свидетельство прожитых жизней, и одной из них — как жизни вообще. Это — не догмат. Но из него вышел целый догмат.

* * *

Вне этого основополагающего понятия Откровения нет и христианства. Его взыскуют все, постигают же немногие; для того, чтобы совершилось Спасение, Откровению нет нужды быть признанным. Достаточно нескольких свидетелей.

В центре всех систем мысли лежит некая — явно выраженная или подразумевающаяся — религиозная идея. Это очевидное положение я заимствую у нидерландского философа и богослова Хермана Дуйервеерда[LXXXVI]. Он отмечает, что в любой мысли, выходящей за пределы наивного опыта, есть некий господствующий религиозно окрашенный мотив (под этим мы разумеем его сакральное в своей основе значение). Начиная с ионийских мыслителей[166], мотив «форма/материя» является преобладающим в греческой античной мысли; эта диалектическая взаимосвязь формы/материи (духа/материи) частично принимает христианскую окраску в мотиве «природа/благодать» (природа/сверхъестественное), присущем средневековой схоластической мысли, а затем уступает место варианту «природа/свобода» классической философии нового времени.

Содержащийся в Библии центральный мотив христианского Откровения представляет собой единственный трехсоставный мотив теоретической мысли (как мы видели, все прочие системы двухсоставны). Он является мотивом Сотворения вселенной, осуществленного Богом, Грехопадения человека вследствие неправедного использования свободы и Искупления, производимого через Боговоплощенность Иисуса Христа. Сотворение мира — Грехопадение — Искупление. Но прежде всего — основа основ: Сотворение мира.

* * *

Сотворение мира — главная часть иудео-христианской мысли. Ее смысл только начинает приоткрываться.

Странная это мысль. Только однажды за всё пережитое человечеством стала она явственной. Это случилось там, у этого народца Плодовитого Полумесяца, у этих удивительных кочевников, проникнутых мыслью о Боге едином.

Ни в других местах, ни прежде идея сотворения мира никогда не возникала в человеческом уме. Для греков, как и для всех народов, ткань мира, материя не знает износа, существует вечно: «Что было, то будет». Извечно существует не знающая износа материя мира; и именно ее непрерывно ткут и воссоздают боги, находящиеся там, где сознание, понимание, дух; и то же творит с ней Бог единый, в каком-то случае — высший разум, Демиург. Ведь у этого творения есть склонность распадаться, когда слабеет внимание богов — или Бога, когда злые гении, недобрые боги, злое начало вступают в действие — или просто-напросто оттого, что тяготение, исходящее от материи, тянущей книзу, тяжелеет, начинает давить, противиться формирующему (преобразующему) воздействию духа; оттого что материя плохо держит форму и не без труда, не без сопротивления воспринимает информацию, исходящую откуда-то из нездешности.

Совсем иначе рисуется Сотворение мира в Библии. Поистине, оно трудновообразимо. Демиург — это мы сами; у нас есть свой собственный опыт обжигания горшков. Образом горшечника пользуется сама Библия (Ис 45: 9), когда священный автор хочет сделать понятным вопрос о свободе Бога в его творческом акте: Исайя восклицает: «Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных! Скажет ли глина горшечнику: "Что ты делаешь?"»

Этот образ дословно повторяется у апостола Павла в Послании к Римлянам (Рим 9: 20–21): «Изделие скажет ли сделавшему (его): зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой — для низкого?»

К Исайе следует обратиться как к первоисточнику: образ глины, которую месят, применен лишь нарицательно — и только к человеку, восстающему против доли свободы и судьбы, которыми Бог наделяет его вместе с существованием.

Ничто не представляется, в виде исключения, менее соответствующим положению дел, чем словцо Вольтера: «Бог создал человека по своему образу и подобию, и человек отплатил ему с лихвой». Сотворение мира отсутствует в любой, поистине чисто человеческой традиции. Оно присутствует лишь здесь, в трех первых словах Библии — и по очень простой причине: оно просто-напросто невообразимо, и во всем мире до самых последних лет познания не было ничего, что давало бы вам возможность вообразить его.

Bereshit bara Elohim. В начале сотворил Бог. Следуя более привычному для нас грамматическому порядку: В начале Бог сотворил. Но здесь важно всё, вплоть до порядка слов. Порядка и выбора слов. Elohim — весьма любопытное множественно-единственное число. Это — одно из имен Бога в Ветхом Завете. В Ветхом Завете в древнееврейской Библии Богу дается семь имен. YHWH — невыразимое имя, читающееся глазами, но не произносимое имя, которое вскоре предстанет перед нашим взором в Исходе (3: 14), когда окажется приподнятым уголок завесы, скрывающей эту тайну. Для того чтобы приблизиться к пониманию смысла сотворения мира, нам придется припомнить смысл этой тетраграммы. Бог — это еще и Адонаи, Владыка. Я уже говорил, что древние евреи, читая глазами YHWH, произносили про себя «Адонаи». Но «Адонаи» может и непосредственно фигурировать в тексте Библии. Бог может быть обозначен и как Адонаи YHWH, и как YHWH Elohim, и как YHWH Sabaoth[167] (в старом протестантском переводе на французский язык читаем: «Вечный [=Господь] воинств»), и как Шаддаи («Могущий, Всемогущий»). Наконец, остается «Элохим» — имя, данное Богу первым в масоретском изводе: третье слово текста, «Элохим», появляется лишь в начале повествования о Сотворении мира. Вместе с YHWH оно сопряжено с тайной сотворения. Тогда как YHWH Elohim взывает к тайне верховного владычества Бога над своим Творением, Элохим — это имя Бога в Библии для чистой тайны Сотворенности мира. Ибо именно эта последняя заслуживает всего нашего внимания без изъяна.