Григорий Распутин-Новый - Алексей Варламов

Щетининской сектой «чемреков» всерьез занимался Бонч-Бруевич, автор семитомных «Материалов по изучению сектантства и старообрядчества». Бонч собрал свидетельства того, как, желая развить в своих последователях полное послушание, Щетинин приказывал им раздать своих детей по разным приютам и так, чтобы родители впоследствии не могли их отыскать. Были в его деятельности и другие мерзкие подробности, в том числе и сексуального характера, до которых Распутин, чего бы только о нем ни говорили, не доходил. Момент этот существенный, ибо если и называть Григория хлыстом-сектантом, если и сравнивать его с многочисленными лжестарцами, бродящими по Руси, если и считать человеком развратным, то надо признать одно: изувером он не был точно.

Хлыстовство Распутина имеет смысл рассматривать не столько в контексте его личной биографии, сколько в контексте литературной и, шире, духовной ситуации серебряного века.

Вот еще одна заслуживающая внимания параллель. Выше я цитировал фрагменты автобиографической повести Николая Клюева «Гагарья судьбина», автор которой намеренно сближал себя с Распутиным. Есть в «Гагарьей судьбине» и такие строки, где Клюев, сам себя отождествлявший в тот период с хлыстовской традицией, писал:

«Раз под листопад пришел ко мне старец с Афона в сединах и ризах преподобнических, стал укором укорять меня, что не на правом я пути, что мне нужно во Христа облечься, Христовым хлебом стать и самому Христом быть.

Поведал мне про дальние персидские земли, где серафимы с человеками брашно делят и – многие другие тайны бабидов и христов персидских, духовидцев, пророков и братьев Розы и Креста на Руси.

Старец снял с меня вериги и бросил в озерный омут, а вместо креста нательного надел на меня образок из черного агата; по камню был вырезан треугольник и надпись, насколько я помню, "Шамаим" и еще что-то другое, чего я разобрать и понять в то время не мог».

Тут самое главное даже не то, чтобы самому Христом стать (то есть чистое хлыстовство), а то, чтобы вместо креста надеть образок из черного агата с загадочной символикой. Именно через отречение от креста и происходит соединение героя «Гагарьей судьбины» с хлыстовством. Таким был духовный опыт автобиографического героя Клюева, но это не опыт и не путь Григория Распутина. О Распутине и его хлыстовстве Клюев писал: «Старался я говорить с Распутиным на потайном народном языке о душе, о рождении Христа в человеке, о евангельской лилии, он отвечал невпопад и, наконец, признался, что он ныне "ходит в жестоком православии"».

Конечно, это только литературная оценка, но слова о «жестоком православии» едва ли родились на пустом месте. Клюевский Распутин, если уж на то пошло, не оправдал надежд на хлыстовство, не удержался на христоверческой высоте, но сам по себе Распутин для Клюева – все равно явление знаковое.

Меня Распутиным назвали,В стихе расстригой, без вины,За то, что я из хвойной далиМоей бревенчатой страны.

Так писал Клюев в 1918 году, и характерно окончание этого стиха:

Увы, для паюсных умишекНевнятен Огненный Талмуд,Что миллионы чарых ГришекЗа мной в поэзию идут.

Это сравнение Клюева с Распутиным отмечалось многими мемуаристами: крестьянское происхождение, несомненный литературный талант, пророческий дар, присущая обоим театральность, невероятная противоречивость, причудливое соединение эроса и религии, мученическая смерть, а также общая стратегия поведения их объединяли.

«Клюев – это неудавшийся Распутин», – записал в своем дневнике в 1915 году поэт М. Кузмин.

«…по Распутинской дороге он хочет пробраться к царю», – заметил о Клюеве А. М. Ремизов.

Сама по себе схожесть стратегий – мужик пробирающийся к царю – мало что добавляет к историческому, а не литературному образу Распутина, но эта схожесть многое объясняет в той легенде, которая вокруг Распутина создавалась наряду с легендой хлыстовской и которую Клюев действительно использовал, творя свой личный миф на распутинский манер. В том числе и через религиозное сектантство.

Позднее об этом очень зло и не совсем справедливо написал Владислав Ходасевич:

«Россия – страна мужицкая. То, что в ней не от мужика и не для мужика, – накипь, которую надо соскоблить. Мужик – единственный носитель истинно-русской религиозной и общественной идеи. Сейчас он подавлен и эксплоатируем людьми всех иных классов и профессий. Помещик, фабрикант, чиновник, интеллигент, рабочий, священник – все это разновидности паразитов, сосущих мужицкую кровь. И сами они, и все, что идет от них, должно быть сметено, а потом мужик построит новую Русь и даст ей новую правду и новое право, ибо он есть единственный источник того и другого. Законы, которые высижены в Петербурге чиновниками, он отменит, ради своих законов, неписаных. И веру, которой учат попы, обученные в семинариях да академиях, мужик исправит, и вместо церкви синодской построит новую – "земляную, лесную, зеленую". Вот тогда-то и превратится он из забитого Ивана-Дурака в Ивана-Царевича. Такова программа. <…>

Семнадцатый год оглушил нас. Мы как будто забыли, что революция не всегда идет снизу, а приходит и с самого верху. Клюевщина это хорошо знала. От связей с нижней она не зарекалась, но – это нужно заметить – в те годы скорее ждала революции сверху. Через год после появления Есенина в Петербурге началась война. И пока она длилась, Городецкий и Клюев явно ориентировались направо. Книга неистово патриотических стихов Городецкого "Четырнадцатый год" у многих еще в памяти. Там не только Царь, но даже Дворец и даже Площадь печатались с заглавных букв. За эту книгу Городецкий получил высочайший подарок: золотое перо. Он возил и Клюева в Царское Село, туда, где такой же мужичок, Григорий Распутин, норовил пустить красного петуха сверху. Распутинщиной от Клюевщины несло, как и теперь несет».

«…матерой мужик Микула, почти гениальный поэт, в темноте своей кондовой метафизики, берущий от тех же народных корней, что и некий фатальный мужик, тяжким задом расплющивший трон», – писала о Клюеве и Распутине в «Сумасшедшем корабле» Ольга Форш.

Распутин таким образом предстает здесь в чрезвычайно зловещем, богатырском образе. И совсем иное отношение к Распутину мы видим у Зинаиды Гиппиус. «Распутин, как личность – ничтожен и зауряден… желания его до крайности просты…» – писала она в мемуарах; «безграмотный буквально, пьяный и болезненно-развратный мужик, по своему произволу распоряжается делами государства Российского», – утверждала в дневнике и тем более была склонна видеть лишь гадкие и жалкие стороны его существа, что такой человек компрометировал ненавистную ей монархию и оправдывал ее оппозицию к ничтожному царю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});