Locus Solus - Рэймон Руссель

Благодаря настойчивым и неугомонным стараниям, всюду и всем рассказывая о своем плане, она добилась от правосудия, чтобы тело для дополнительного расследования было перевезено из опечатанного дома в Locus Solus вопреки возражениям родственников, боявшихся скандала, который мог разразиться от возможного пересмотра дела Фукто.

Подготовленный Кантрелем труп Франсуа-Шарля выбрал себе для «возрождения», как на это указывало внезапное трагическое падение тела, последние моменты своей жизни, в которые — и в его поведении все говорило именно об этом — он был, несомненно, совершенно один. Обстоятельство это не позволяло рассчитывать на какое-либо словесное свидетельство и прямые сведения об этих мгновениях, и сам самоубийца также не мог, разумеется, больше никому и ничего о них поведать, а потому восстановить их было весьма непросто.

Выяснив, впрочем, без особого труда, у тех, кто обнаружил труп, в каком точно месте произошла восстанавливаемая им сцена, Кантрель сначала с математической точностью составил схему шагов и движений своего «пациента», а затем направился в его дом в Mo, с которого по этому случаю сняли печати. Попав в рабочий кабинет, он с помощью своих записей и рассуждений сообразил, что Франсуа-Шарль сначала подошел к камину и взял с него череп.

Обратив, таким образом, внимание на этот предмет, Кантрель, чьи громадные познания охватывали, конечно же, и руны, сразу же распознал их на околыше шапочки и удивился их странному сходству со знаками и линиями на лбу черепа.

Он снял стеклянный колпак и увидел, что на лобной кости нарисованы рунические знаки, вскоре они были переписаны им французскими буквами в записную книжку и он смог прочитать путеводные слова.

Тем же сложным путем, что и Франсуа-Шарль, точная схема движений трупа которого была у него постоянно под рукой и облегчала ему задачу, Кантрель в конце концов добрался до исповеди. Документ этот он передал служителям правосудия, предварительно полностью прочитав сияющей Паскалине Фукто длинные признания отца и мрачную приписку сына.

Тьери вернули с каторги, дело его для соблюдения формы быстренько пересмотрели и тем самым вернули ему и свободу, и честь.

У Паскалины не хватало слов, чтобы отблагодарить Кантреля за искусственное оживление Франсуа-Шарля, без которого злополучные руны на черепе (а расшифровка их была для ее сына-мученика единственным путем к возвращению в жизнь) еще долго, если не вечно, оставались бы, возможно, незамеченными.

Испытывая отвращение ко всему, что относилось к дикому преступлению, которое совершил человек одной с ними крови, родственники не стали забирать у Кантреля утративший их уважение труп сына убийцы и продали с молотка все имущество виллы в Mo, a саму ее — уже весьма старую и не стоящую сожаления — обрекли на полное разрушение.

Решив полностью восстановить сцену, которая была, очевидно, самой значительной за всю жизнь самоубийцы и потому определила его выбор, Кантрель скупил почти всю обстановку кабинета Франсуа-Жюля и смог восстановить ее в своем леднике. Затем он воспользовался газетой, напечатавшей исповедь отца-убийцы в факсимильном виде, и заказал ее копию с полным подражанием почерку и подписи, но без приписки сына, на листках бумаги для голубиной почты, чтобы поместить в драгоценную афишу-тайник. Последний листок был заказан во многих экземплярах, так как во время каждого нового представления покойник должен был заполнять чистую половину страницы.

Когда все было самым тщательным образом подготовлено, он нередко заставлял покойного Франсуа-Шарля проигрывать его последний трагический вечер по просьбе Паскалины и Тьери, не устававших приходить и в который раз созерцать в подробностях событие, которому они были, в конце концов, обязаны своим счастьем. В сцене использовался и подлинный револьвер, правда, заряжали его каждый раз холостым патроном.

Облаченный в меховые одежды помощник Кантреля вставлял покойникам или извлекал из них капсулу с виталином и при необходимости «пускал» сцены одну за другой, приводя в движение одного мертвеца и сразу же ввергая в неживое состояние другого.

Глава пятая

Пока мы слушали рассказ метра, спустились сумерки, и он повел нас по уходившей круто вверх тропинке. Через десять минут подъема мы очутились перед небольшой каменной хижиной, на передней стене которой, обращенной к огромным лесным массивам, находились только две створки двери, забранные широкой и очень ржавой решеткой с массивными золотыми петлями. В домике была всего одна просторная комната без окон, без дверей и скромно меблированная.

В комнате стоял мольберт с неоконченной картиной, изображавшей в виде аллегории Авроры женщину с лучистым телом, влекомую к бледному горизонту множеством веревок с крыльями на конце.

Давая время от времени краткие пояснения, Кантрель указал нам на находившегося посреди комнаты некоего Луция Эгруазара — человека, враз сошедшего с ума при виде того, как его годовалую дочь затоптала насмерть кучка убийц, плясавших жигу. Он уже несколько недель находился на лечении в Locus Solus.

У дальней стены неподвижно стоял сторож.

Этот самый Луций, мужчина почти совершенно лысый, сидел к нам левым боком перед мраморным столом, на котором устроен был своего рода очаг с двумя гладкими подставками для дров, привинченными строго параллельно к краям квадратного листа с рассыпанными на нем раскаленными углями.

Набросив на подставки, словно мостик, кусок серого репса длиной в метр и шириной в полметра, сумасшедший, действуя так, чтобы не ожечься, протянул оба конца ткани друг против друга под листом, натянув ее до отказа и подоткнув в виде мягко спадающей полоски.

На квадратный лист ткани с пробитыми в нем близко друг к другу бесчисленными отверстиями, через которые вверх шел горячий воздух, Луций поставил двенадцать прекрасно вылепленных и разрисованных фигурок из кишечной пленки высотой в несколько сантиметров, стоявших до этого группкой на столе и напоминавших шайку диких бродяг. Если сдвинуть их с места, они держались вертикально благодаря грузику, уложенному им в ноги. Вскоре они забегали по ткани, подчиняясь пальцам безумца. Когда на фигурку не попадал никакой вертикальный поток, кроме тех, которые скользили у нее на спине или по животу, она сильно наклонялась и в таком виде передвигалась вперед или назад. Затем, когда она попадала прямо на отверстие под ней, то резко подпрыгивала, и все вместе эти повторяющиеся движения напоминали прыжки в жиге. Другая фигурка в это время начинала вращаться под действием косых потоков, ударявшихся в ее локоть или руку.

Выстроившись наконец в две шеренги по шесть штук лицом друг к другу, воздушные куклы пустились отплясывать по всем правилам знаменитую зажигательную жигу, известную в народе под названием «сэр Роджер де Коверли». Весь танец управлялся Луцием, чьи пальцы виртуозно бегали по репсу, как по клавишам, благо он не жалел времени и терпения на репетиции.

Стоявшие по диагонали танцоры вприпрыжку двигались навстречу друг другу, а сблизившись, тут же возвращались на свои места, в то время как фигурки, расположившиеся на концах другой диагонали, начинали такое же движение со своей стороны. Фигура эта поочередно проделы-валась несколько раз и оживлялась вращениями, исполнявшимися попарно в момент, когда танцоры сходились в центре. Руки Луция скользили по ткани наискосок, а затем резко сгибались, чтобы не перекрывать потоки, удерживающие стоящих на месте кукол.

Затем сумасшедший подводил исподволь к себе две наиболее дальние фигурки и заставлял их крутиться на средней линии кадрили сначала вместе, а затем каждую с танцором из противоположной шеренги, да еще так, чтобы каждый раз они придвигались все ближе. Затем пляска начиналась сначала.

Танец продолжался в том же ритме. Первую фигуру сменяла вторая, и беспрестанное коловращение позволяло двенадцати фигуркам поочередно становиться на углы.

Силой своего таланта и умения Луций поддерживал жизнь танца на ткани, и его первоначально спокойный темп ускорялся, чтобы достичь в конце концов завидной порывистости.

Но внезапно пляска прекратилась. Убрав руки с ткани, над которой продолжали теперь уже бесцельно парить танцоры, Луций растерянно, с ужасом в глазах повернулся к нам лицом, хотя и не видя нас. Как объяснил нам Кантрель, на него надвигался престранный приступ галлюцинаторных рефлексов, связанный с тем страшным зрелищем, которое он только что сам для себя продемонстрировал, повинуясь помимо своей воли жестокому наваждению.

Под властью охватившего его страха по обе стороны лысины на голове безумца дыбом встали по шесть волосков и вдруг заскакали сами по себе, прыгая с одного места на другое. Оторвавшийся от кожаного покрова в результате расслабления глубинных тканей, каждый волосок, казалось, выталкивался из своей поры вверх от сжатия ее верхних краев, описывал малюсенькую траекторию, не меняя вертикального положения, и падал в соседнюю пору, раскрывавшуюся по такому случаю и тут же выталкивавшую волосок в направлении следующего раскрытого убежища, готового проделать с ним то же самое.