Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко

Сердце не успокаивалось, заныли колени, и постыдные мысли серыми ящерицами полезли в голову Ябто. Первую из них — вернуться! — прогнала другая мысль, столь же постыдная, — о том, что возвращение с ношей за спиной станет более трудным и опасным. О жене широкий человек не вспомнил. И третья мысль — самая гнусная из всех — нашёптывала, что старик почувствует его слабость и заговорит, подбирая слова, которые убьют вернее железных стрел. Этот страх оказался сильнее других, и Ябто, как в детстве, когда отцовская ладонь камнем летела в его голову, зажмурил глаза… Так, в темноте, он простоял какое-то время.

Но ветер становился тише, старик молчал… Свежим войском поспевал разум, никогда не оставлявший широкого человека надолго. Войско бодрых мыслей привел демон, живущий между лопатками. Возвращаться действительно не стоит — говорил первый отряд.

Станет совсем невмоготу, говорил отряд второй, можно освободиться от кольцевых ремней, и в полете до подножия скалы заплечная ноша вольна говорить любые страшные слова — они недостанут Ябто.

И третий, самый сильный отряд, кричал, вздымая оружие, что осталась лишь половина пути, даже меньше половины, и нужно сделать над собой усилие, которое на самом деле не так велико, как говорит твоя слабость, Ябто. Нужно решиться на него, чтобы не изнывать остаток дней от осознания непорядка этого мира и своей ничтожности. Бесплотные будут хохотать над тобой, Ябто, а это хуже смерти. Но чтобы избежать ее, нужно решиться на малое усилие.

Последняя мысль разогнала кровь, сердце потеплело, широкий человек пошел ввысь и не заметил, как преодолел остаток пути.

* * *

Там, на вершине скалы, Ябто испытал счастье, напророченное Женщине Поцелуй. Он увидел свою реку, огибающую петлёй его стойбище, увидел плешивые головы лесистых сопок, увидел мир — мягкий, податливый настолько, что можно взять и руками выпрямить змеистую реку и натянуть ее вместо тетивы на крылья рогового лука.

Широкий человек увидел большой плоский камень, посадил на него старика и освободил плечи от ремней.

— Ну вот, — сказал широкий человек с глубоким радостным вздохом. Эту радость услышал Кукла Человека и открыл глаза.

Ябто и старик долго смотрели друг на друга.

— А мне… — прервал молчание широкий человек, — мне, что ты напророчишь?

— Я вижу твоё желание, — сказал старик.

— Какое?

— Ты приручаешь все вокруг себя. То, что живёт само по себе, живёт свободно, внушает тебе страх. Ты приручал собак, оленей, детей своих и чужих, мою племянницу, демона за твоими плечами… И меня ты привёз сюда, чтобы приручить и больше не бояться. У тебя не все получалось, но теперь это неважно, ведь ты задумал великое, хотя сам еще толком об этом не знаешь.

— Чего же я задумал?

— Приручить судьбу.

Ябто слушал старика, опершись одним коленом на землю, — после этих слов широкий человек медленно встал.

— О… — сказал он сквозь прерывистое дыхание. — О… какие простые слова, и я не знал о них.

— Вот видишь, чем-то пригодился тебе Кукла Человека.

— Скажи мне — кто ты?

— Разве не знаешь? Родной дядя твоей жены, брат ее отца из рода людей Крика. Ты забрал меня из стойбища, по которому прошёл мор, кормил много лет и не требовал работы. Спасибо тебе…

Старик почтительно поклонился — чего он не делал никогда. Но Ябто взяла досада.

— Опять ты лжёшь мне… всегда лжёшь. Отец моей жены, может быть, вдесятеро моложе тебя. Какой ты ему брат?

— Думай как хочешь, Ябто, если отказываешься верить.

Старик помолчал немного.

— Почему ты не спросишь меня о другом? О самом главном?

— О чем?

— Ты, наверное, хочешь знать, где живёт судьба и как она выглядит?

Ябто остолбенел от такой убийственной простоты, и рот его проговорил помимо разума:

— А она живёт?

— Да живёт. В тебе. В твоей воле. Все люди временами добрые, временами злые. Они непостоянны, и оттого судьба гонит их, как стадо. Выбери что-то одно, не отступай, и тогда побежишь сам, без пастуха. Ты уже сделал шаг, когда смастерил палку с плетёным ремнём… А вот тунгуса ты убил от простого страха, что он сделает то же. И от глупости. Железный Рог, разбойник, но такой же слабый человек, полюбил заморыша…

Широкий человек слушал слова старика, знавшего то, чего не видел.

— Пороть идолов — глупое занятие, оно только для выживших из ума стариков. Бесплотные смеются над этим, а потом мстят.

Кукла Человека замолчал, вдохнул чистый ветер и закрыл глаза.

— Но, чтобы приручить судьбу, тебе мало исправить собственную жизнь. Если мир стоит на Древе Йонесси, придется встряхнуть все Древо — меньшее не доставит тебе покоя. Ты сильный. Попытайся. Только не сорвись, иначе пожалеешь. Теперь иди. Оставил сыновей — оставь и меня… Устал я.

Ябто взял старика под мышки, заботливо усадил на землю, прислонил спиной к камню и, сняв с пояса топор, пошёл к краю скалы. Спускался он легко, обрушая за собой каменные уступы, чтобы ничья рука больше не коснулась их.

Ума

В устье своей реки Ябто поставил чум.

Его река была шумна, а Йонесси не желал говорить и обдавал стойбище мокрым холодом.

Широкий человек готовил снасть к завтрашнему лову. Ума высекала огонь на бересту, чтобы готовить еду из оставшегося скудного припаса. Вопреки своему обычаю, широкий человек положил в лодку спутанную сеть. Осенний свет быстро уходил, и Ябто не различал крапивных нитей и опять же, вопреки обычаю, скомкал сеть, бросил в лодку и пошел к костру.

Огонь под котлом оживал, обнимал котёл и плясал вместе с ним.

— Принёс бы сеть к свету, — сказала Ума.

Это были первые слова после нескольких дней молчания, и широкий человек удивился звучавшему в них спокойствию и смелости — ведь Ума смотрела на дело мужчины. Он запретил жене изводить его плачем по сыновьям, но все равно ждал этого плача. Жена молчала, и тревожное удивление подступало к широкому человеку.

— Завтра, — сказал он.

Ума мешала палкой варево в котле и говорила в размер движениям, и не глядела на мужа.

— Как же будешь распутывать сеть, когда осень и светает поздно, и ты так все запутал, что пропустишь время утреннего лова, и мы снова останемся без рыбы, как уже оставались…

— Замолчи…

Ума не слушала, она продолжала мешать в котле и говорить.

— … без рыбы, и без мяса. На что ты потратил время кормящей осени, Ябто, золотое время, когда сохатый и олень лопаются от жира, когда гнус забыл о наступлении холода и раздумал умирать? Ты искал свое железо, Ябто, и нашел его — в железо ты обратил моих сыночков, муж железный, мои сыночки будут сверкать на солнце и защищать твою грудь, спину, плечи, голову…

— Замолчи.

— … ни стрела, ни пальма, ни копье, ни топор не возьмут тебя, потому что я, не в пример другим женщинам, чисто мыла соски, проточной водой мыла, когда брала кормить каждого из них, и даже драчуна Лара, и даже заморыша Вэнга. Обращенные в железо…

Ябто понимал, что это и есть начало плача, но не того, которого он ждал.

Горе матери пробивало заваленный выход из логова, чтобы выйти дивным, бесстрашным, слепым зверем… Он схватил жену за парку и тряхнул со всей силы. Кипящий котел покачнулся и шумно срыгнул на огонь. Но когда Ябто отпустил руку, Ума подобрала оброненную палку.

— … они будут хранить тебя, потому что не для них я мыла соски, а для тебя, Ябто. Зачем им жить, если живешь ты?

Широкий человек усилием придавил гнев.

— Я говорил тебе, что найду тех, кто их убил. Успокойся….

Он помолчал и сказал глухо:

— Поплачь.

Женщина Поцелуй прекратила мешать в котле и посмотрела на мужа.

В прыгающем пламени Ябто увидел ее круглое, обвисшее лицо и понял, что слезы на этом лице не появится никогда, — вышел зверь, в пылающей утробе которого сгорели все слезы, осталась только вера в то, что он, Ябто, убил своих детей, Ябтонгу и Явире. И эта женщина, которая когда-то хотела стать рыбой, чтобы дети вылетали из нее, как икринки, теперь жила только ненавистью к мужу.

Широкий человек понял этот взгляд, хотя и не находил для него слов. Он увидел зверя. Он понял, что зверь в облике жены не отстанет от него, не умрет сам по себе, — он будет жить, пока жив широкий человек. Зверь прячет глаза, смотрит в землю, но из всех вещей в мире видит только Ябто.

— Вставай, — сказал он жене. — Пошли.

* * *

Ума поднялась и пошла впереди мужа.

Она не спрашивала, куда и зачем они идут, не показывала страха, не говорила своих страшных слов — напротив, свое тяжелое круглое тело Женщина Поцелуй несла легко, ступала безошибочно, ни разу не споткнувшись в непроглядной тьме, будто обладала глазами совы. Сильнее мужа она была только ненавистью к нему, и ненависть дала ей легкий шаг — такой же, которым она, смеясь, заманивала молодого Ябто в тайгу, подальше от стойбища, чтобы обоим насытиться любовью, и Ябто бежал за ней тяжелым, ныряющим бегом, шумно дыша, разбрызгивая обильную влагу изо рта…