Переселенцы - Мария Сосновских

В масленицу на постоялый двор нагрянули цыгане и жили целую неделю. Как обычно, стояли невообразимый шум и ругань, иногда дело доходило и до драки. Но Соломии они ничуть не мешали – она привыкла; к тому же девчонка была целиком занята своими нарядами и украшениями. Молодые цыганки делали ей прически, учили цыганским пляскам и песням. Многие из них жадными глазами смотрели на серьги и колье Соломии, но она сразу заметила это и украшения свои сняла и спрятала.

Но вот цыгане исчезли: наступило время ярмарок, и они подались кто куда на ярмарки. Цыгане – барышничать по лошадиной части, а то и красть коней, цыганки – гадать на картах. Отец тоже уехал в Ирбитскую слободу. От нечего делать Соломия целыми днями бегала по двору и на улице, каталась на санках с горок, когда мороз начинал щипать щеки, забегала в трактир или на кухню. Как-то, наигравшись, она неслышно подошла к кухне. Соломия с раннего детства любила и умела подходить неслышно и подслушивать чужие разговоры, подглядывать, что делает прислуга, ничем не выдавая себя, а потом тихонько уходить.

Никто ее не учил этому – такой уж у нее характер. Когда была жива мать, она даже наказывала Соломию за это. Теперь, когда прошел уже целый год после смерти матери, Соломия была сама по себе, как ветер в поле, что хотела, то и делала.

В тот день она услышала разговор Макаровны с Ульяной. Ульяна укоризненно говорила:

– И че только теперь выйдет из Соломийки, а ведь баская* девчушка была! Загубит ее Пантелей-то Кузьмич, помяни мое слово, загубит, не человеком – нелюдью сделает!

– Ты знаешь ведь, – отвечала Макаровна, – матери нет, так ребенок – круглый сирота… и так уж за один год он ее разбаловал и растлил этими нарядами да украшениями… А уж ленивица-то кака, а злыдня – не приведи бог! А уж я ли добра ей не делала? Почитай, с пеленок с ей нянчилась. Даже в барских семьях и то старых-то нянюшек да служанок уважают, а тут тебе не то что уважение, а знай покрикивает, словно госпожа какая, и помыкает мной, старухой, ровно девчонкой! Вся в отца характером, материнского-то ничего нет. Неспроста казанские дед с бабушкой помаялись-помаялись с ней да обратно и привезли…

– Да господь с ними!- махнула рукой Ульяна, – пусть уж хозяева как знают, так и живут, а наше дело маленькое: что велено, то исполняй.

Разозленная Соломия незаметно удалилась и, затаив злобу на старую служанку, стала выискивать момент, как бы отомстить Макаровне. И случай этот вскоре представился.

Как-то отец второпях забыл ключ в дверях "кабинета". Макаровна мыла полы и окна в номерах, готовя их для новых приезжих.

Соломия слышала, как отец разговаривает на улице с каким-то важным чиновником. Тихонько проскользнуть мимо тугой на ухо служанки, вытащить ключ из замочной скважины и вернуться назад для нее было делом одной минуты. Ключ Соломия потом спрятала под стропилину*, а сейчас нарочно стала вертеться на виду у всех.

Отец велел ставить лошадей приезжего; ямщик с Митричем стали распрягать, а отец с большим саквояжем в одной руке и с сундучком в другой повел приезжего наверх в комнаты.

Когда поднялись наверх, Макаровна все еще была там. Взгляд Пантелея Кузьмича упал на дверь "кабинета", и он спохватился, что забыл ее закрыть, а ключ оставил в замке. В карманах ключа не нашлось.

Наскоро распорядившись, чтобы приезжему подали чай, Пантелей Кузьмич позвал со двора дочь.

Та смекнула, о чем отец сейчас будет спрашивать, и сделала невинную рожицу и ангельски чистые глаза:

– Батюшка, я же все время во дворе бегала, а тут Макаровна была!

А со старой служанкой в это время беда стряслась: снимая с печи чугун кипятку, она сильно обварила руку и лежала, охая от боли, в своей комнатке.

На следующий день Пантелей Кузьмич старую служанку уволил.

– Мне нужна здоровая, молодая прислуга… У меня не богадельня, и я не миллионщик – убогих кормить! В больницу тебе надо – там скоро руку залечат! Так и быть уж, заплачу и отправлю в больницу с одним проезжим…

Скоро, невзирая на мольбы и просьбы Макаровны, ей помогли одеться, усадили в возок, вынесли ее сундучок и привязали сзади возка. Ямщик свистнул, лошади тронулись, и старая служанка, бывшая няня Соломии, уехала навсегда.

…Украденный и спрятанный под стропилину ключ Соломии так и не пригодился: оказалось, что отец велел сделать новый замок и ключ больше в дверях никогда не оставлял, а носил в жилетном кармане. Когда Пантелей Кузьмич приезжал домой пьяный или навеселе, Соломия встречала его радостно, взбиралась на колени и сразу лезла в жилетный карман. Отец журил ее:

– Ну как тебе не стыдно, такой большой, на колени лезть?

Соломия нарочно лепетала, как малышка:

– Ой, батюшка, мне без тебя дома одной так ску-у-чно! А гостинца ты мне привез?

– Вот дурочка, ну кто же носит гостинцы в жилетном кармане? – и отец ссаживал ее с колен.

– Ну вот, дочка, тебе не будет скучно, – сказал как-то Пантелей Кузьмич, – новая мама у тебя будет…

Соломия так и обомлела. Ей совсем не нужна была никакая новая мама! Девчонка и от родной матери стала отвыкать, а тут вдруг явится какая-то чужая женщина да еще начнет командовать… Уж лучше была бы Макаровна, а мачеха ей не нужна!

– Ну, чего надулась, как мышь на крупу? – пробовал пошутить и вызвать дочь на разговор Пантелей Кузьмич.

– Не надо мне, батюшка, мачеху!

– Ишь ты… – опешил отец. – Ну ладно, поживем – увидим…

И снова Соломии была предоставлена полная свобода. На место Макаровны отец нанял новую прислугу. Молодая женщина, которую отец и все остальные стали называть Тиной, Соломии не докучала. Быстренько справлялась с делами и убегала в трактир или на кухню – до позднего вечера. Возвращалась навеселе или совсем пьяной, сразу ложилась в постель, иногда даже не раздевшись, и беспробудно спала до утра.

Да и не только Тина да Митрич, но и вся нынешняя прислуга была не прочь выпить…

А тон всему задавал Пантелей Кузьмич. Напившись в трактире, он являлся домой и еще с порога орал: "Соломия! Где ты, Соломиюшка?! Иди сюда, дочь Иродиады, смотри, что я тебе привез!". Преподносил подарок – иногда стоящий, а то и просто пустяк, и заставлял плясать. "Пляши, Соломия, пляши… весели душу… Эх!".

После этого он часто подолгу плакал пьяными слезами.

Как-то напившиеся гости на минутку оставили Соломию одну. На столе стояло много раскупоренных бутылок вина, и Соломия, опасливо оглядевшись, налила себе почти полный стакан из большой черной бутыли. Вино было сладким, густым и липким. Девчонка выпила сразу полстакана. Ей стало легко и весело, и она незаметно выпила стакан до дна. Она хотела пойти посмотреть, куда подевалась шумная компания гостей, уже встала со стула, но вдруг страшно закружилась голова. Точь-в-точь, как на карусели, все быстрей и быстрей… и вдруг – темнота.

Очнулась она на постели от прикосновения к лицу чего-то едко пахучего. "Слава богу, очнулась!" – услышала она голос отца. Открыв глаза, Соломия увидела отца, склонившегося над постелью.

– Зачем ты, дочка, столько выпила? – с кривой, виноватой улыбкой спросил Пантелей Кузьмич. – Это ведь ликер, он очень крепкий, и пьют его только маленькими рюмочками…

Соломию мучила тошнота и бил озноб. Ей дали клюквенного морсу, к ногам положили мешочек с горячим песком и укрыли теплым одеялом. К вечеру Соломии полегчало; она поела клюквенного киселя, уснула, а назавтра встала здоровой и даже веселой.

С этого случая вино стало Соломии противным, и хотя она, как и прежде, вертелась около гостей, иной раз предлагавших ей рюмочку, никогда не пила. Отравление вином неожиданно пошло ей на пользу. Но оказалось, что ей грозит отрава еще страшнее – неудержимая тяга к воровству.

Началось вроде бы с пустяка: случайно она нашла у ножки стола серебряный полтинник. Соломия никому не сказала о своей находке и припрятала монету к себе в тайничок – боялась, чтобы не выкрала вечно похмельная Тина. Соломия прислугу-выпивоху сразу невзлюбила и ни в чем не доверяла ей.

В другой раз Соломия стянула кольцо с красным камушком у пьяной гостьи, спавшей на диване в гостиной. Соломия хорошо запомнила этот случай. С вечера она, как обычно, вертелась среди гостей, пела и плясала. С некоторых пор отец, опасаясь, что дочь опять может напиться, стал раньше выпроваживать ее спать. Выпроводил и в этот раз. Когда Соломия пришла к постели, пьяная Тина уже храпела на всю спальню. Соломия, не раздеваясь, прилегла, но не уснула: в гостиной орали песни, кто-то еще даже пытался плясать под гармошку.

Но вот смолкла и гармошка; послышались нетвердые, спотыкающиеся шаги, скрип и хлопанье дверей комнат. Наконец, все в доме стихло и погрузилось в пьяный мертвецкий сон.

Соломия встала, надела мягкие, без каблуков, кошомные* башмачки и неслышно прокралась в опустевшую гостиную. Там спало трое гостей. Мужчина средних лет, сидя в кресле с откинутой головой, широко раскрытым ртом издавал такой храп, что Соломии стало смешно. Ее так и подмывало сунуть в рот храпящему толстую бутылочную пробку… Второй гуляка – пожилой, уже почти старик с седой головой спал прямо за столом, окунув рукав одной руки в тарелку с соусом и скомкав в кулаке другой измятую скатерть.