О приятных и праведных - Айрис Мердок

Макрейт подался вперед, внимательно вглядываясь в лицо Дьюкейна.

— То есть, я так понимаю, сэр, что могу ожидать с вашей стороны… ну, это… вознаграждение?

Ах вот оно что, подумал Дьюкейн.

— Если вы спрашиваете, заплачу ли я вам за дополнительные сведения, боюсь, ответ будет — нет. Я имею в виду другое — если впоследствии обнаружится, что вы скрыли нечто существенное, вам могут грозить серьезные неприятности.

Дьюкейну и самому, конечно, приходило в голову, что под влиянием такого стимула, как деньги, у Макрейта легче развязался бы язык, но он отверг эту мысль. На сдержанность подобного субъекта полагаться не приходилось, и к тому же такого, похоже, скорее заставишь разговориться угрозами, а не добром. Дьюкейн меньше всего желал бы вступать с этим типом в доверительные или мнимо-сердечные отношения, да и потом, был убежден, что все равно не приобрел бы за свои деньги ничего, кроме лжи.

— Ошибочка, сэр, — сказал Макрейт. — Я вам про мистера Радичи все, что знал, уже высказал. Я не насчет него к вам пришел.

— Тогда как понимать слова о вознаграждении, если вам нечего прибавить к сказанному ранее? Предупреждаю вас, Макрейт, вы играете в опасные игры! Будь вы сейчас откровенны со мной, я мог бы в будущем оказать вам содействие. В противном случае…

— Вы понимаете, сэр, тут совсем другое. У меня, честно говоря, зародился один планчик, и я подумал, может, вам будет интересно…

— Сомневаюсь, Макрейт, чтобы для меня мог представлять интерес какой бы то ни было план, связанный с вами, — кроме того, который я вам изложил.

— Но он связан с вами, сэр, этот планчик, и вам, думается, будет все же интересно…

— Вы о чем?

— Как бы это получше объяснить… Короче, сэр, я подумал, не сочли бы вы, например, возможным выплачивать мне на постоянной основе то скромное пособие, какое я получал за свои, проще сказать, услуги от мистера Радичи?..

Дьюкейн посмотрел на него. Бело-розовая физиономия Макрейта хранила младенчески невинное выражение, круглые белесо-голубые глаза лучились доброжелательностью, карамельно-пунцовые губы растянулись в заискивающей улыбке. Вид его вызвал у Дьюкейна прилив гадливости. Он сказал:

— Боюсь, я не нуждаюсь в услугах.

— Я, в общем-то, сэр, и не предлагаю ничего такого, хотя, понятное дело, в любое время рад был бы услужить. Но вы то поймите, сэр, что я до крайности нуждаюсь в средствах и полагаю, мне сколько-нибудь да причитается, раз я лишился работы. Работы, сэр, и плюс к тому пенсии.

— Я, безусловно, не намерен давать вам деньги, — сказал Дьюкейн, — и удивляюсь, что вы об этом просите. Найдите себе другую работу. Боюсь, что ваше материальное положение — не моя забота. А вот о мистере Радичи, Макрейт, уверен, у вас еще осталось что сообщить. Скажем, когда вы бывали у него…

— Нет-нет, сэр, речь не о том. Про мистера Радичи я все, что мог, уже рассказал. Мне нужно от вас вспомоществование, сэр, небольшая сумма денег, фунта два в неделю, только-то…

— Попусту теряете время, Макрейт, — сказал Дьюкейн, вставая. — Итак, если вам…

— Пожалуй, что лучше будет не ходить вокруг да около, — сказал Макрейт, — а уж как не хотелось бы доставлять огорчения такому приятному, обходительному господину! Может, взглянете на вот это?

Макрейт держал два больших листа глянцевой бумаги, похожих на фотографии. Дьюкейн машинально протянул руку и взял их. Это действительно оказались фотографии. И в тот же миг, похолодев от внезапности и тревоги, он увидел, что это фотоснимки писем, написанных знакомым почерком.

— Какого дья…

— Я, видите ли, сэр, позволил себе позаимствовать эти два письма со стола в вашем служебном кабинете.

Дьюкейн пробежал глазами письма, и краска ярости и стыда залила его лицо. Он сделал глубокий вдох и сказал, стараясь звучать как можно более невозмутимо:

— На этот раз, Макрейт, вы явно зашли слишком далеко. Теперь вами займется полиция. Что вы рассчитывали делать с этими письмами?

Макрейт тоже встал. Его пунцовые губы подрагивали, выдавая легкое волнение, но смотрел он дерзко и прямо.

— А ничего, сэр, не рассчитывал. Если, то есть, вы сочли бы возможным взять на себя то скромное пособие, что мне выплачивал мистер Радичи. У нас по данному вопросу было с мистером Радичи полное дружеское согласие, ни обид, ни трений. И что значат два-три фунта в неделю для богатого господина вроде вас?

— Понятно, — сказал Дьюкейн. — А если я пошлю вас с вашим скромным пособием к чертям собачьим?

— Ну, в таком разе, сэр, я буду вынужден отослать эти письма молодым дамам. В смысле, каждой из молодых дам — письмо от другой.

Письма были от Кейт и от Джессики.

— Ведь что удобно, сэр, — обе дамы, обратите внимание, пишут от руки, — почерк у них, осмелюсь заметить, загляденье! — и обе проставляют дату, указывая также и год! Притом у меня, само собой, имеются конверты, честь-честью, с марками, а на конвертах стоит ваше имя.

Письма, надо сказать, были написаны через день одно от другого.

Дьюкейн торопливо соображал. О том, чтобы поддаться этому наглецу, естественно, не могло быть и речи. В то же время допустить, чтобы Кейт и Джессика… Такое было просто выше сил!

Он сказал:

— Боюсь, вы просчитались, Макрейт. Каждая из этих молодых дам, как вы изволите их называть, прекрасно осведомлена о моем расположении к другой. Вам нечем пригрозить мне, поскольку то, что вы затеваете, меня ничуть не трогает.

— Я, сэр, конечно, извиняюсь, — сказал Макрейт, — упаси меня Боже ловить вас на неправде, но разве стал бы я приходить к вам по такому делу без всякой подготовки? Я позаботился сперва провести небольшое расследование. Хотите знать какое? Видите, обе дамы пишут на шикарной бумаге, где обозначен их адрес и телефон. Подписываются, дай им Бог здоровья, своим именем, четко и разборчиво, так что узнать их фамилии не составило большого труда. А после я звоню им обеим и каждую прошу позвать другую, и мне в ответ удивляются и говорят, что никакой такой не знают.

— Изобретательно, Макрейт, в этом вам не откажешь, — сказал Дьюкейн.

Он стал читать письма.

Кейт писала:

«Джон, светик мой, я так соскучилась, — кажется, целый век осталось ждать до нашей чудесной встречи в конце недели! Ужасно думать, как Вы там один-одинешенек в Лондоне, — но ничего, еще немного, и мы опять будем вместе! Не забывайте, что Вы принадлежите мне, а я — страшная собственница! И своих прав не уступлю! Не оставляйте же меня надолго, милый мой, старайтесь приблизить день и час свидания. Какое блаженство, Джон, говорить Вам о любви и знать, что мы чувствуем одно и то же!

Люблю, люблю!

Ваша Кейт.

P.S. Вилли Кост шлет Вам привет и тоже надеется на скорую встречу».

Джессика писала:

«Мой ненаглядный, мой бесценный Джон, это — всего лишь очередное из моих ежедневных посланий, в которых я пишу о том, что тебе и без того известно: что безумно люблю тебя. Ты был так невероятно добр ко мне вчера после моей безобразной сцены — знай же, как я невыразимо благодарна, что ты остался! Целый час потом лежала на кровати и плакала благодарными слезами. Видишь, любовь в конечном счете всегда заставит нас уступить! И потому я дня не пропущу, чтоб не послать тебе подтверждение своей любви! Я верю, что у нас с тобой есть общее будущее! Тысячу раз твоя

Джессика».

Проклятье, выругался про себя Дьюкейн. До чего же ему не хотелось, чтобы эти две женщины увидели письма друг друга! Бесполезно было бы объяснять Джессике, что у Кейт просто восторженный склад натуры, или объяснять Кейт, что Джессика обитает в придуманном ею мире. Письмецо Кейт выглядело в точности как записка от любовницы. Джессика будет уверена, что он ей лгал, и мысль об этом была нестерпима! Разлуку с Джессикой он мог пережить спокойно, но чтобы она так дурно думала о нем — не мог… С письмом от Джессики обстояло еще хуже. Пожалуй, можно было бы попробовать признаться Кейт во всем начистоту, но нежное романтическое очарование их отношений будет утрачено безвозвратно, и Кейт, вполне справедливо, будет чувствовать себя обманутой. Да и поверит ли она ему до конца? Во всяком случае, прежнего между ними уже не будет никогда. И в то же время Дьюкейн с пугающей ясностью сознавал, что выхода нет. Пойти на сделку с Макрейтом было нельзя, положение создалось бы невозможное, не говоря уже о предосудительности такого шага. Оставалась одна надежда: припугнуть негодяя.

— Усвойте себе твердо, Макрейт, — сказал Дьюкейн, — я не соглашусь на ваше гнусное предложение. Вы не получите от меня ни гроша. А если вздумаете отослать эти письма упомянутым двум дамам, я немедленно отправляюсь в полицию и предъявляю вам обвинение в шантаже. Не убежден, что длительное пребывание в тюрьме придется вам по вкусу.

— Зачем же так-то, сэр, — не стоит, — сказал Макрейт, всколыхнув ухмылкой припухлости своего лица. — Вы это, думается, не серьезно. Потому что при таком раскладе, сэр, мне просто останется рассказать эту историю ребятам из газет. Вы представляете, как расстроятся обе молодые дамы!