История Франции т. 2 - Альберт Манфред(Отв.редактор)

Как и в 1793 г., Франция вновь стояла накануне вторжения. Но тогда эта опасность вызвала огромный революционно-патриотический подъем, и призыв Дантона; «Смелость, смелость, еще раз смелость, и мы победим!» — нашел навсегда запечатлевшийся в истории отклик широких народных масс. Наполеон, вернувшись в ноябре 1813 г. в Париж, рассчитывал, что угроза вторжения и на этот раз всколыхнет страну. Но этого не произошло, и прежде всего по вине самого императора.

Слишком дорога была «цена славы», которой французскому народу приходилось расплачиваться за 15 лет наполеоновских побед. Даже по самым скромным подсчетам, с 1800 до 1812 г. призывы в армию коснулись 1,3 млн. человек (из них три четверти на территории старой Франции, без новых, присоединенных департаментов). Только за два последующих года, в 1812–1813 гг. армия во всей Империи поглотила еще миллион рекрутов. Потери составили не меньше миллиона человек[214]. Как бы ни пытались некоторые историки принизить значение этих цифр, они остаются огромными. Французское крестьянство, остававшееся все годы верной опорой императора, в котором оно видело защитника социальных завоеваний революции — мы встретимся еще в дальнейшем с этими бонапартистскими иллюзиями французской деревни, — к 1814 г. устало от этого бесконечного «налога крови».

Последняя конскрипция, объявленная Наполеоном, дала вместо 300 тыс. только около 63 тыс. новобранцев — остальные не явились. Правда, «Марии-Луизы», как прозвали этих безусых юношей, досрочно призванных в армию, сражались превосходно, но они не могли заменить те армии, которые император так опрометчиво погубил в Испании, в России, под Дрезденом и Лейпцигом.

Угроза вторжения не могла вызвать подъема и в рабочих массах. Наполеон, правда, заботился о том, чтобы обеспечить «дешевый хлеб», предотвратить безработицу, хотя как раз в 1811 г. в результате экономических затруднений, вызванных континентальной блокадой, число безработных резко возросло. Но в целом рабочая политика Наполеона носила ярко выраженный буржуазный характер. Стачки и объединения были строжайше запрещены. Введение рабочих книжек, обязательных при найме, дало предпринимателям сильнейшее оружие для борьбы с неугодными им рабочими.

В кругах буржуазии, бывшей 18 брюмера и в последующие годы надежной социальной опорой Наполеона, его политика встречала теперь явное осуждение. Отражением этого недовольства явилась активная оппозиция, с которой императору приходилось все больше сталкиваться в его ближайшем окружении, в сенате и в законодательном корпусе, даже среди тех, кого он выдвинул и осыпал своими щедротами. На сессии законодательного корпуса, созванной в декабре 1813 г., один из депутатов, Лене, выступил с открытым осуждением наполеоновской политики: «Рекрутские наборы стали для всей Франции отвратительным бичом… Вот уже два года по три раза в году собирают человеческий урожай. Варварская и бесцельная война поглощает миллионы людей, которых отрывают от их занятии, от земледелия, от торговли и ремесел»[215]. Эта неслыханно резкая для наполеоновской Франции критика встретила поддержку подавляющего большинства еще недавно столь раболепного законодательного корпуса, постановившего напечатать и расклеить речи Лене по всем коммунам страны. Наполеон приостановил заседания сессии. «Не вы представляете нацию, — возмущенно заявил он депутатам. — Подлинным представителем нации являюсь я… Все власти связаны с троном, все покоится на нем. Но трон это не четыре куска дерева, покрытые бархатом… Трон это человек, и этот человек — я… Францию могу спасти я, но не вы» [216].

В конце декабря 1813 г. австрийцы, нарушив швейцарский нейтралитет, вторглись с юго-востока во Францию и вынудили французские войска отойти за линию Рейна. Наполеон все еще не терял надежды. В январе 1814 г. он вернулся в армию. «Нужно надеть сапоги 1793 года, — писал он маршалу Ожеро, сражавшемуся вместе с ним еще в 1796 г. в Италии, — и проявить такую же решительность. Когда французы увидят, что ваш султан на аванпостах и что вы первым подставляете свою грудь под ружейные выстрелы, вы сделаете с ними все, что захотите» [217]. Но «надеть сапоги 1793 года» значило возродить всю революционную политику времен якобинской диктатуры. Между тем Наполеон сделал слишком многое, чтобы вытравить даже само воспоминание о якобинизме. В этих условиях положение становилось безнадежным. Только «трения в главной квартире коалиции, отчаянная храбрость последних солдат Франции, последние вспышки военной гениальности Наполеона, — все это еще на три месяца отсрочило развязку. Но кампания 1814 г. была уже агонией, и конец ее был заранее предрешен»[218].

Наполеон на корабле «Беллерофон». Картина В. Орггердсона

В феврале 1814 г. была сделана еще одна последняя попытка мирных переговоров. Чтобы усилить колебания в наполеоновских верхах, союзники вернули из плена одного французского дипломата (Сент-Эньяна). Ему поручено было сообщить, что союзники готовы вступить в переговоры на основе отказа от всех завоеваний Империи, но признания «естественных границ», т. е. сохранения за Францией левого берега Рейна. Но, когда французская делегация, возглавляемая тем же Коленкуром, явилась в Шатийон, никто из дипломатов коалиции уже не вспоминал о «естественных границах»; от Франции требовали отказа от всех ее завоеваний. Еще в декабре 1813 г. Наполеон категорически отрицал возможность мира на таких условиях. Но обстановка все ухудшалась, и приближенные все настойчивее требовали от Наполеона этой, по его мнению, «позорной» уступки. В первые дни февраля у императора был короткий момент «слабости», когда он предоставил Коленкуру «carte blanche» — право подписать мир на этих условиях. Но как раз в этот момент военное счастье в последний раз улыбнулось Наполеону.

Между союзниками существовали разногласия: австрийцы действовали крайне нерешительно, тогда как прусский командующий Блюхер требовал немедленного похода на Париж. Воспользовавшись тем, что Блюхер один начал такой опрометчивый марш, Наполеон устремился против пруссаков и нанес им поражение. Это его немедленно окрылило. «Если судьба и дальше будет на нашей стороне, — писал он 18 февраля Евгению Богарне, — враг будет отброшен в полном беспорядке за нашу границу»[219]. Ему уже казалось, что он снова «будет на Висле». Коленкуру дана была новая директива — затягивать переговоры и не торопиться с подписанием мира. «Сейчас, когда счастье к нам вернулось, — писал император своему брату Жозефу, — я буду диктовать условия».

Неожиданные успехи Наполеона усилили разногласия среди союзников. Австрийский главнокомандующий Шварценберг был готов к отступлению. «Я признаюсь, что дрожу, — писал он. — Если Блюхер, у которого такие же хорошие и столь же многочисленные войска, как у Наполеона, будет разбит, то, я спрашиваю себя, разумно ли принимать сражение. Если и я буду разбит, какой триумф для Наполеона и какое унижение для наших монархов, которые вынуждены будут отступить за Рейн во главе побежденной армии»[220]. Но как ни облегчали положение Наполеона эти разногласия и колебания союзников, его успехи могли быть только временными — армии коалиции имели слишком большой перевес. Атаки немногочисленной наполеоновской армии очень скоро выдохлись.

И все же еще 14 марта 1814 г., за три недели до своего падения, Наполеон совершенно не отдавал себе отчета в том, что Империя переживает агонию. Получив сообщение от Жозефа, оставленного им в качестве «генерал-лейтенанта» при императрице Марии-Луизе, что он и все министры настаивают на заключении мира и готовы сделать такое заявление, Наполеон гневно писал министру полиции: «Пусть знают, что я такой же, каким был при Ваграме и Аустерлице, что я не хочу никакой интриги в государстве… Знайте, что, если бы был составлен адрес, противный авторитету власти, я арестовал бы короля (Жозефа — Ред.), моих министров и всех, кто подписал бы его… Мне не нужны трибуны народа; пусть не забывают, что я сам являюсь великим трибуном… Сегодня, как и под Аустерлицем, я властелин»[221].

Прощание в Фонтенбло. 1814 г. Гораций Верне

Но Наполеон уже совсем не был властелином. Воспользовавшись тем, что та часть армии, которой он командовал, отошла к востоку и что под Парижем оставалась только слабая войсковая завеса, союзники по совету Талейрана, установившего с ними связь, начали наступление на столицу. Узнав о походе союзников, Наполеон в свою очередь устремился к Парижу. 31 марта утром он был в своем замке, в Фонтенбло, в окрестностях столицы, но уже было поздно. Считая оборону города бесполезной, маршалы Мармон и Мортье, командовавшие французскими войсками, подписали 30 марта соглашение о сдаче Парижа. Тщетно император предлагал своим маршалам двинуться на Париж, уверяя, что без особого труда вышвырнет оттуда союзников. Он натолкнулся на каменную стену. Впервые маршалы отказались ему повиноваться.