Театр в квадрате обстрела - Юрий Алянский

Знаменитая решетка Летнего сада. Ее снимали фотографы и кинооператоры всего мира. Но такого кадра нет ни у кого. Мимо заснеженной решетки, с трудом переставляя ноги, бредет закутанный человек. Останавливается. Берется руками за решетку. Качается. Медленно сползает в сугроб. И остается неподвижен. На протяжении этих секунд камера приближается к падающему человеку. Может быть, оператор успеет поднять живого? Нет. Камера снимает мертвого.

Невский завален снегом по пояс человеку. Вдоль проспекта — тропинки как в лесу. Занесенные сугробами троллейбусы разбросали сорванные бугели в разные стороны. Висят гирлянды проводов. Похоже на театральную декорацию.

Табличка на воротах: «Пункт сбора покойников». Кинокамера склоняется над каждым, как в последнем прощании.

Человек в пальто сидит за роялем, пытается играть. Пальцы не слушаются. Но он настойчиво играет. Композитор Асафьев работает.

Зал Публичной библиотеки. На столах, рядом с лампами, чадят коптилки. Бородатые, закутанные люди листают страницы книг, неторопливо делая пометки на бумаге. Один из сидящих аккуратно, но почти не глядя, автоматически, собирает крошки от уже съеденной порции хлеба.

Взрывы. Столбы огня, дыма, известки.

Солдаты стреляют, стреляют, пригибаясь к снежному бугру.

Взмывают в серое небо самолеты.

Заводской цех. Под его пробитыми стропилами плывет отремонтированный танк.

Работают женщины. Ловко, сноровисто подают они один снаряд за другим.

Зоологический сад. Лежит тело убитой во время бомбежки слонихи.

Зал Театра драмы имени Пушкина. Мерцает старинная позолота. Идет спектакль «Раскинулось море широко». В креслах партера — красноармеец в полушубке, перепоясанный ремнями, с оружием; старик в ушанке; женщина с ребенком на руках; хорошенькая светловолосая девушка. Все захвачены пьесой, игрой актеров. На сцене — веселый матросский танец.

Деревянная, но настоящая арка Победы. Под нею проходят воины-победители, освободившие Ленинград, — смущенные, улыбающиеся люди. Рядом с аркой стоит академик архитектуры Никольский.

Девушка играет на рояле. Вам не узнать ее — это Женя Бать.

Эрмитаж. Красноармейцы вносят в залы и тут же осторожно распаковывают ящики с сокровищами искусства. Мимо, придирчиво поглядывая, проходит академик Орбели со всклокоченной бородой.

Кадры, кадры, кадры — живые и мертвые, запечатленные мгновения, которые никогда не повторятся. Торжество факта…

Все это увидели и сняли для людей операторы блокадного Ленинграда и среди них — высокий молчаливый человек в очках, оператор и режиссер Ефим Юльевич Учитель.

Он работал в Ленинграде всю блокаду. Тысячи метров пленки намотались на приемную катушку его портативной камеры «Аймо». Камера стала постоянной спутницей Учителя, в ней заключался смысл и подвиг его блужданий по заснеженным улицам и фронтовым окраинам осажденного города. Оператор укрывал свою «Аймо» от мороза на груди, согревал под полушубком. И камера продолжала работать, фиксируя гитлеровские преступления, запечатлевая сопротивление ленинградцев.

Правда, в видоискателе «Аймо» люди и предметы казались миниатюрными. На пленке оставались отпечатки маленьких разрушенных домов, маленькие люди падали и умирали, маленькие солдаты устремлялись в атаку. Но крошечные кадры сберегли величие запечатленной трагедии. И сотни проекторов во всех странах мира, приняв пленку, снятую старенькой «Аймо», отбрасывают сегодня на белый холст грандиозные здания, охваченные огнем, искаженные ужасом лица детей во весь экран, великанов-солдат, преследующих ненавистного врага.

Работа. Съемки.

Встречи.

События.

Лето сорок первого года. Первые месяцы войны.

Учитель вдвоем с другом и земляком молдаванином Филиппом Печулом, тоже оператором кинохроники, едет в воинскую часть на Карельский перешеек.

По дороге, в штабе части, Учитель должен задержаться на четверть часа.

— Филипп, подожди, это недолго, поедем дальше вместе.

— Зачем мне ждать? Снимать же надо!

— Десять-пятнадцать минут ничего не решают. Подожди.

— Нет, поеду. Пока ты меня догонишь — я сниму самое интересное…

Машина уходит вперед.

Проехали километра полтора, и вдруг из-за сосен — автоматные выстрелы.

Водитель кинулся влево от дороги, Печул — вправо.

Раненый водитель успел заметить, как несколько вражеских разведчиков, стреляя на ходу, бросились вдогонку за кинооператором.

Больше Печула никто никогда не видел.

Учитель долго искал в лесу тело друга.

Не нашел ничего, кроме изодранной в клочья куртки…

26 декабря сорок первого года. Комната в студии кинохроники у Мельницы Ленина.

Звонит телефон. Учитель берет трубку.

— Ефим Юльевич? Здравствуйте. Говорит командир авиаполка пикирующих бомбардировщиков Сандалов.

— Здравствуйте.

— У нас просьба. Сегодня в нашем полку праздник: первое вручение орденов за бои по обороне Ленинграда. Приехали бы со своей камерой!

— Хорошо, приеду обязательно.

— Эх, Ефим Юльевич, а Клавдию Ивановну Шульженко не уговорили бы? Такой праздник. Все мечтают ее послушать, да и я, грешным делом…

— Постараюсь. Если смогу — привезу.

— Вот спасибо! До встречи!

Дом Красной Армии. Учитель входит в подъезд, бродит по лестницам и коридорам, открывает дверь бильярдной. Здесь на огромном зеленом столе с лузами по бокам — место жительства артистки Шульженко, ее мужа и сына.

Клавдия Ивановна «дома».

— Поедемте к летчикам? Мечтают видеть и послушать вас на своем празднике. Без вас меня просто не пустят.

— Поедем. С удовольствием.

Они едут с Литейного проспекта, из центра города, — в авиаполк. Редеют дома. Деревянных осталось мало: одни сгорели, другие разобраны или разбираются на дрова. В машине согреться невозможно: мороз пробирает насквозь. Учитель держит свою «Аймо» под полушубком.

Машина въезжает в расположение авиаполка. Их встречают радостно-возбужденные летчики. Ведут в большую землянку, где сразу ослепляет забытый электрический свет, дурманят голову тепло, запахи еды. Посреди землянки — накрытый стол: летчики два дня экономили пайки, чтобы устроить этот праздничный ужин.

Клавдию Ивановну встречают по-рыцарски. Сажают на почетное место. Звучат тосты. Люди едят — одни с жадностью, это в основном гости, а хозяева, как и положено, стараются не особенно налегать — не гостеприимно.

Летчики все чаще и все нежнее поглядывают на певицу. Пусть бы уж она спела!

Ей подставляют табурет. Сцена готова. Множество сильных рук тянется помочь артистке взобраться на миниатюрные подмостки. Аккордеон заводит мелодию.

Артистка поет о матери и о ее больших сыновьях.

Мама, когда у нас радость, когда весело, мы способны позабыть о тебе. Но стрясется беда, и мы зовем тебя — мама! И мама приходит. И не вспоминает, что ты не позвал ее раньше, когда было хорошо.

Таких слов нет в ее песне. Но об этом думают большие сыновья. Они сидят за столом, отодвинув тарелки и стаканы. Они не видят слепящего света юпитеров. Не слышат, как стрекочет маленькая кинокамера «Аймо». И многие из них плачут. От воспоминаний. От мелодии, проникающей в те глубины, что давно закрыты на замок. От остроты этих мгновений, когда прошлое — уже нереально и невозвратимо, а будущее — неведомо и глухо. Каждый — на островке этих минут. А вокруг — переплетение жизни и смерти, сигнальные ракеты в черном небе, разрушение привычных представлений о тишине и святости мира…

Снова повел аккордеон, опять запела певица.

Теперь она поет о женских руках, о двух больших птицах. И недозволенное, самим себе запрещенное рвется из сердца.

Майор Владимир Сандалов, с виду человек суховатый и к чувствительности не склонный, слушает любимую певицу, но внутренне собран: каждую минуту может зазвонить телефон. Он, Сандалов, командир полка, отвечает за все. Да какое там, полка! Еще вчера его по команде «смирно!» назначили командиром всей дивизии. Приказ есть приказ. Теперь охрана ленинградского неба — на нем…

Он думает и слушает одновременно. Песня, пожалуй, помогает размышлять, снимая с твоих забот их обычный лихорадочный ритм. Руки — как две большие птицы… Какое! Сейчас эти руки — обтянутые кожей, тонкие, с синими жилками — тащат из проруби ведра с ледяной водой, огрубевшими пальцами осторожно режут на дольки хлеб. Последнее свое тепло отдают снарядным гильзам, винтовочным патронам. И все-таки пой, Клавдия Ивановна! И спасибо тебе за эти слова и за эти воспоминания!

Летчики оглушительно хлопают артистке. И она поет «Синий платочек» на новые слова, написанные кем-то из командиров. И кто-то уже пытается подпевать…

Сандалов подходит к Учителю, который снимает, едва успев поесть.

— Если что получится — сохраните для нас! Приятно будет вспомнить после войны.