Театр в квадрате обстрела - Юрий Алянский

…Удивительная судьба выпала на долю этого человека! Теперь, когда его бывшие курсанты сражались, побеждали и становились генералами Красной Армии, он, в прошлом — блестящий офицер, крупный военный специалист, превращается в рядового солдата. В дни блокады рядовой артист и рядовой солдат, как и многие в то время, организует сбор средств для советских детей, пострадавших на войне, — и получает благодарственную телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Руководя спасением людей, Левицкий распределяет продукты питания — и сам попадает в стационар для дистрофиков…

А когда Блокадный театр приступил к срочной работе по созданию своего первого спектакля — «Русские люди», Левицкий, снова призванный в армию искусств, получил роль Васина.

Работа в театре отнимала силы — и давала их, Тот, кто бездействовал, быстро сдавал. Необходимость ежечасно что-то делать, ощущать себя членом спаянного коллектива, рождала «второе дыхание». Когда слабый поддерживал слабого, оба становились сильнее. А дел в театре всегда было много. Самим приходилось писать и мастерить декорации. Сами подбирали костюмы. Обязанности рабочих сцены исполняли женщины, горожанки, которые, потеряв близких, тянулись к людям. Эти женщины, еле держась на ногах от голода, не только орудовали тяжелыми конструкциями в антрактах, но порой, во время действия, придерживали декорации — укрепить их по всем правилам театральной техники не представлялось возможным. Левицкий нередко замечал, что декорации на сцене шевелятся.

Есть какая-то закономерность в том, что в одни и те же дни появились на свет драма Симонова «Русские люди» и Блокадный театр, родившийся в тягчайшей обстановке осады города. Они будто возникли друг для друга. Потому-то премьера пьесы Симонова на подмостках этого театра занимает в истории ленинградского сопротивления особое место. В других театрах могли играть пьесу лучше. Там, может быть, тщательнее разрабатывали роли, профессиональнее делали декорации, замысливали острое режиссерское решение. Но в спектакле Блокадного театра жило горячее дыхание боя, актеры не переставали сражаться ни в антрактах, ни после окончания спектакля. И бутафорские взрывы сливались здесь с канонадой, грохотавшей за тонкими стенами театрального зала.

Особое впечатление на зрителей произвел в этом спектакле Васин, которого играл Левицкий. Это отмечали все. И мало кто понимал, что стояло для артиста за этой ролью.

Левицкий читал пьесу с напряженным вниманием и особенно взволнованно следил за развитием судьбы Васина. Левицкому и раньше, разумеется, приходилось играть на сцене людей военных. Но Васин необычайно поразил его.

Васин возникает в пьесе во второй картине первого акта, в самом начале действия, и раскрывается сразу, в разговоре с Сафоновым. В ремарке сказано: «…Очень высокий, сутуловатый, с бородкой. В штатском пальто, подпоясан ремнем. На плече винтовка, которую он носит неожиданно ловко, привычно». А из диалога с Сафоновым выясняется, что Васин участвовал и в русско-японской, и в германской войне. На гражданской сражался в запасных полках, по причине инвалидности.

Сафонов. А в германскую, я слышал, вы награды имели?

Васин. Так точно. «Георгия» и «Владимира с мечами и бантом».

Сафонов. А чем доказать можете?

Васин. В данное время не могу, так как с собой не ношу, а доказать могу тем, что храню…

Сафонов. Вы какое звание в старой армии имели?

Васин. Штабс-капитан.

Так появляется в пьесе Александр Васильевич Васин, старый кадровый офицер, волею судеб снова возвращенный в строй. Васин — благороднейшее лицо в пьесе Симонова. Сафонов назначает его начальником штаба. И Васин выполняет свой долг русского человека, патриота, офицера без лишних слов, спокойно и твердо.

Есть в пьесе сцена, когда ночью, над рекой, встречаются Васин и Козловский — предатель, пробравшийся в штаб Сафонова. Козловский оказывается племянником Васина.

Козловский. Вы должны понять меня, как бывший офицер, как дядя, как брат моей матери, наконец… Зачем вы на этой стороне? Что вам хорошего сделали они, чтобы из-за них губить и себя и меня? Если бы не все это, не эта революция, вы бы давно имели покой, уважение, вы были бы генералом, наконец…

Нет, Левицкий так же не понял бы его, как не понял его в пьесе Васин!

В бою за маленький безымянный русский город Васина смертельно ранят. Последние его заботы — о ходе боя, об успешном завершении задуманной операции. Последние его слова — о самом дорогом, чему отдана была вся его жизнь.

Васин. Последний раз в жизни хочу сказать: слава русскому оружию!.. Вы слышите: слава русскому оружию!..

И он умирает.

Каждый без труда поймет, какие чувства испытывал артист Левицкий, читая пьесу, повторяя про себя реплики Васина. Эта роль заставляла снова и снова вспоминать прошлое. Произошел тот редкий случай, когда актеру не требовалась обычная подготовка к роли. Текст ложился в памяти легко и свободно, будто действительно был своим. Драматург угадал его жизнь почти в точности, шаг за шагом. И Левицкий сыграл Васина так, что заставил зрителей увидеть на сцене большого, настоящего человека.

Театр требует от актера беспредельных жертв: отдачи всего себя, всей жизни. И за эти жертвы иные не получают взамен ничего. Искусство не всегда исправно «платит долги», не всегда бывает благодарным.

Левицкий принес в жертву театру первую, любимую профессию, в которой он мог бы сделать так много, высокое положение, которое он мог бы заслужить на военном поприще. И театр отблагодарил его с редкой щедростью. Театр привел его к роли Васина, привел именно в тот час жизни, когда Левицкому хотелось одного: взять в руки винтовку. Он защищал осажденный Ленинград все девятьсот дней блокады как рядовой боец и гражданин. Он защищал свою Россию и тогда, когда, надев шинель и взяв винтовку, выходил на подмостки Блокадного театра, чтобы с глубокой взволнованностью повторять слова Васина, давно ставшие для него своими:

— Слава русскому оружию!..

Глава 9. Не отводите глаз от них, живые!

…Они живут на лентах кинохроник.Они умрут лишь через пять минут.Лишь через семь минут их похоронят.А через часони опять живут!..

……………………………….Не отводите глаз от них, живые!Не для себя —для вас они живут!

Лев Мочалов

Мирной белой ночью сорок первого года оператор Ленинградской студии кинохроники Ефим Учитель решил сделать несколько кадров для очередного киножурнала о ленинградском лете, о белых ночах.

Оператор идет по спокойно засыпающему городу. Светло почти как днем. Нева одного цвета с небом и, так же как оно, мерцает странным, всегда непривычным блеском. Крыши, шпили, троллейбусные провода рисуются на фоне неба графически четкими очертаниями.

Вот в просвете улицы — афишная тумба. Аппарат приближается к ней. Снимает афишу. Сначала целиком — видны крупные буквы: «Ромео и Джульетта», балет Сергея Прокофьева, танцует Уланова… Аппарат все приближается и теперь снимает только верхний угол афиши, только дату: «22 июня».

Цифры запечатлеваются крупно и многозначительно. Зритель, не забудь! Запомни эту дату! 22 июня состоится балет «Ромео и Джульетта»!

Это — последний кадр кинохроники, снятый в мирном, довоенном Ленинграде.

Это — первый кадр, с которого начнется бесконечная вереница других, военных, блокадных съемок.

Блокадная хроника — живой памятник времени. Остановленные, способные возрождаться мгновения. Их не всегда назовешь прекрасными: в них причудливо перемешаны горе, страдания, боль и кровь умирающих, динамика борьбы и статика смерти, торжественность прекрасного и сурового города и будничность повседневного блокадного быта.

Замерли в задумчивости ополченцы — сейчас они уйдут на фронт. Хмурые, небритые, очень разные лица. У них только одна общая черта: возле правой щеки — прямая линия штыка.

Пулково. Разрушенная башня обсерватории. Окоп. Солдат с винтовкой. Он защищает здесь от фашизма науку. Вселенную. Это профессор Огородников, астроном.

В госпитале перевязывают раненую девочку — Женю Бать.

Старая женщина несет в дрожащих руках тарелку супа; споткнувшись, падает. Суп разливается. Женщина неподвижна.

Академик архитектуры Никольский рисует в дневнике арку Победы — для встречи войск-победителей. Архитектор сидит в шубе и валенках, обмотан шарфами. Рядом с ним — холодная буржуйка.

Знаменитая решетка Летнего сада. Ее снимали фотографы и кинооператоры всего мира. Но такого кадра нет ни у кого. Мимо заснеженной решетки, с трудом переставляя ноги, бредет закутанный человек. Останавливается. Берется руками за решетку. Качается. Медленно сползает в сугроб. И остается неподвижен. На протяжении этих секунд камера приближается к падающему человеку. Может быть, оператор успеет поднять живого? Нет. Камера снимает мертвого.