Друзья и звезды - Михаил Веллер

А вообще самый большой телевизионный провал в моей жизни — интервью с Окуджавой для «До и после полуночи».

М.В. Почему провал?

В.М. Я всегда, когда встречаюсь со студентами или стажерами, привожу этот пример. Я настолько был влюблен в Окуджаву, во все эти песни!.. По-моему, я знал его песни все и даже после третьей рюмки рисковал взять в руки гитару и, перебирая три струны, их петь. И поэтому, когда мы встретились с ним (у нас было огромное по тем временам эфирное время — 20 минут мы могли разговаривать), я не знал, о чем с ним говорить. Я был в него влюблен и знал все песни наизусть. Вот о чем разговаривать?

Когда потом в Америке Окуджава выступал, его спрашивали: ну как же так, мы все тут телевизор смотрим — а вы вышли у Молчанова в студии, и о чем вообще говорили, мы так и не поняли.

И так же с Бехтеревой. Я ее долго снимал, она была очень интересная. Я ее безумно ценил. Да, в общем, как и всех тех, кого я снимал.

М.В. А кто продюсировал этот проект?

В.М. Я тогда работал… ох, эти все маленькие продюсерские компании. Моей продюсершей была Марго Кржежевская. Она потом много работала для канала «Россия», для канала «Домашний», для «СТС». Такая молодая девушка. Они все стали потом известными продюсерами, завели свои компании. Я не помню, как ее компания называлась. Я вообще никогда в эти вещи глубоко не вникал. Жизнь продюсеров и тех, кто делает программы, — она всегда движется как-то параллельно. И эти параллельные линии пересекаются в лучшем случае в день получения зарплаты. Но тогда это было проблематично. (В общем, и сейчас бывает в некоторых случаях проблематично…) Поэтому я не очень часто общался со своими продюсерами.

М.В. Вы сейчас на канале «Ностальгия»?

В.М. Нет, я ушел оттуда вместе со своей женой, которая делала все мои программы четыре года. Мы ушли, немного не доделав наш проект. Я не очень люблю работать с людьми, которые финансово некорректны, непорядочны. Но я думаю дальше…

М.В. Володя, вы же чрезвычайно востребованы как человек, который может на высшем уровне вести какую-то церемонию, какую-то процедуру, юбилей, концерт, что угодно. Вот начиная от застолья на кухне и кончая Кремлевским Дворцом съездов. Вам не предлагали сверху быть чем-то вроде (условно говоря) глашатая государства — ведущим центральных государственных концертов, например?

В.М. Я вел какие-то концерты, но думаю, что государство мне ничего не предложит. Поскольку государство прекрасно знает, что я критически отношусь ко многим чертам государства вообще, и тем более к империи, к власти. Это не для меня. Хотя иногда я с удовольствием что-нибудь торжественное веду. Это мой заработок, когда я веду какие-то там награждения или выступления.

Я вообще очень люблю сцену. Люблю в другом. Я люблю работать с (ныне очень больным) Борисом Красновым, когда он ставит свои театральные действа. Пожалуй, я считаю своими лучшими работами, какие я со своей женой делал, — это две постановки памяти «Бабьего Яра» в Киеве. Одна проходила в Оперном театре, другая — на сцене самого большого зала Украины. Я пишу сценарий, я веду это на сцене среди знаменитейших актеров, таких как Богдан Ступка, Ада Роговцева. Недавно я работал это вдвоем с потрясающей актрисой Юлией Рутберг.

Но я всегда себе роль пишу не как артисту, я не актер. Я пишу себе «от автора», потому что я стою на площадке рядом с великими артистами — и тут надо соблюдать грань! Которую далеко не всем удается соблюдать сегодня.

М.В. «Не всем»? Нынешние ведущие часто норовят все одеяло тащить на себя, полагая, что «я на сцене постоянный, а ты зашел постоять ненадолго».

Вы часто ездите, вас часто приглашают в бывшие советские республики, а ныне независимые государства прокатить ваши фильмы, где-то выступить.

В.М. Выступаю постоянно, если имеете в виду творческие вечера. Причем не только в республиках — в Таллине, в Риге, в Киеве, — в Питере часто бываю, в Москве выступаю в ЦДРИ, много где….

Из последнего, что я показывал на творческих встречах, — это фильм «Мелодия Рижского гетто», который мы с женой снимали в Риге. Мы уже двадцать лет все работы с ней делаем вместе. Это очень тяжелый во всех отношениях для нас фильм. Он пользовался огромным успехом на просмотрах в залах. Его запретили показывать по латвийскому телевидению. Ну как: они публично не запретили, просто сказали, что не будет и всё.

Помните, как в одном фильме замечательном, артисты потом умерли с интервалом буквально в неделю — Сергей Николаевич Колосов и Людмила Ивановна Касаткина, которую я Люсенькой всю жизнь звал. Так в нем Ролан Быков ходит, кого-то допрашивают и говорят: «справку предъяви», — а он говорит: «Мне НКВД справок не давало. Срока давало. А справок нет». Так и никто из тех, кто запрещает, они же вам не пишут, что запрещено.

М.В. На рубеже восьмидесятых — девяностых годов вы делали замечательную, уникальную, я бы сказал — головную программу. Не считая еще двух отличных программ одновременно. Сейчас, когда все-таки на телевидении можно позволить себе намного больше, чем тогда, вы на нем по причинам как субъективным, так и объективным работаете мало. Да почему же? Или я мало телевизор смотрю…

В.М. Я работаю последние 5 лет на телевидении, в общем, еженедельно. Просто на спутниковом — том, которое смотрит достаточно такой узкий круг. Но я всегда вспоминаю театр в Паневежисе, где работал Банионис. Маленький театр, в который ехали со всей страны, чтобы посмотреть, что они там творят, эти несоветские литовцы.

М.В. Очень знаменитый был театр, все приличные люди знали.

В.М. Я совершенно лишен комплексов. Комплекса славы или чего-то там. Вы заблуждаетесь, думая, что сегодня на телевидении можно делать гораздо большее, чем делали мы. Я-то как раз уверен, что в наше время, когда существовали ЦК партии, и обкомы партии, и КГБ, и все прочие организации, то бишь в 86-м — 91-м годах крушения Союза, — мы были гораздо более свободны, чем нынешние журналисты. У нас было гораздо меньше самоцензуры — плюс мы все понимали, что такое журналист.

Мы, наконец, в те годы впервые в жизни смогли стать журналистами, которые реально говорят. Говорят то, что хотят, что думают. Я, кстати, сейчас не всегда согласен с тем, что говорил тогда. Что поделаешь, вот иначе многое понимаю.

А сейчас другое время, сейчас другая публика. Потом — вам же тогда нечего было смотреть. Вы и смотрели меня, «Взгляд». Что еще было смотреть? Не ленинские же «университеты миллионов». Ну, были какие-то отдельные любимые передачи, трогательные: путешествия — Юры Сенкевича, животные — дяди Коли Дроздова.

М.В. Эти передачи были очень энергетически накачанные. И дело не только в этом. Они были чрезвычайно плотные эмоционально и информационно. И на весьма интеллектуальном уровне все подавалось. Не рыхлое изображение — а плотная подача, как яблоко. Сейчас этого практически нет, за редчайшими разовыми исключениями.

В.М. Так всё изменилось. Я помню, как-то снимал одного очень известного писателя для своего цикла. И он сказал там мне фразу…

М.В. Если не секрет, кто?

В.М. Сейчас. Он сказал мне одну фразу. Которая произвела на меня большое впечатление. Я часто ее использую, когда меня спрашивают: а почему вы не работаете на главных каналах, почему вы так сознательно ушли куда-то, скажем, радио «Орфей» некое, где транслируют классическую музыку. А просто со многими я не хочу работать. Я не люблю работать с мышами. И тот писатель мне сказал: «А мышки-то выросли и стали начальниками страны». Вы не помните этого писателя?

М.В. Простит-те великодушно. Это мы с вами давно были… Еще в той вашей родительской квартире. Очень бы не хотелось заканчивать разговор на этой печальной, в сущности, ноте.

В.М. Это не страшно. Потому что у нас с вами наверняка случится продолжение.

Андрей Макаревич

Повороты птицы цвета ультрамарин

«Новый поворот — что он нам несет?»

Михаил Веллер. Экий у тебя чудный френч. Он маде ин где?

Андрей Макаревич. Он маде ин Австрия, Тироль.

М.В. Тироль… Я никогда не был в Тироле!..

А.М. Это потрясающие места.

М.В. Пуговки такие костяные, с чернением… отличные.

А.М. Я, честно говоря, хотел их заменить на тусклые металлические, потому что френч мне очень нравится… Как солдат из черной планеты «Звездных войн».

М.В. Нет-нет, правильные пуговки. И сочетание этого тусклого черновато-серого, который отдает синим в сочетании с зеленым. Это сделал человек с правильным пониманием и вкусом.

А.М. Это тот мистический случай, когда в витрине висит один-единственный пиджак, и ты думаешь: хорошо бы его купить! А магазин закрыт. Потом ты понимаешь — завтра придешь, магазин будет открыт, но точно не окажется твоего размера. И назавтра не идешь. На третий день опять проходишь мимо. Магазин открыт.