Друзья и звезды - Михаил Веллер

М.В. То есть вы лично организовали своему послу весь процесс издания книги всесильного члена Политбюро Громыко в Голландии?

В.М. Я просто пошел к издателю и договорился, что он издаст. А тот и обрадовался — ему же наши деньги за этот заказ платили.

М.В. Вот это и есть редактор — в изначальном, первобытном смысле слова.

В.М. Тот год был самый счастливый вообще, я думаю, в жизни нашей семьи. Мы впервые втроем целый год в Голландии. У нас есть машина, на которой я езжу. Дочка ходит в протестантский детский сад. Андропов помирает — я стою в почетном карауле в посольстве. Ну, масса всего интересного было.

Я очень много писал. Я писал в «Советскую культуру», я писал в «Новое время», в «Комсомолку». И плюс я стал очень известен в Голландии, потому что я себе сделал имя на нацистах — на голландском нацисте, который был мультимиллионер и которого с помощью моей статьи посадили на 15 лет.

М.В. Как была его фамилия?

В.М. Питер Ментен.

М.В. Эту громкую историю помню даже я!

В.М. Это я написал статью «Оборотень» в «Комсомольской правде». После моей статьи началось большое следствие в Голландии. Ему дали 15 лет. Потом он бежал.

М.В. С конфискацией?

В.М. Нет. Хотя он украл все, что мог украсть. Все коллекции из Львова, все, что мог во время войны взять. Он расстрелял около 300 человек на Западной Украине. Я раскопал все это. И в знак благодарности за то, что я сделал такое дело для Советской страны, мне разрешили пользоваться архивами Прокуратуры СССР.

М.В. Ого-го.

В.М. Туда я ходил как минимум 2 раза в неделю. Это на Пушкинской, мне надо было всего 300 метров пройти. И дальше я зависал на весь день в этой прокуратуре, где лежали миллионы каких-то пыльных папок с какими-то бумажками, так называемыми ЧГК — Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованиям каких-то преступлений. Я мог брать что угодно. Я даже брал какие-то листики, связанные с моей деревней, где я жил в Старой Рузе. Очень много брал материала по Латвии, по Эстонии. Потом ехал туда, искал.

И когда я приехал в Голландию, они все уже знали, с чем я связан. С Питером Ментеном.

Один раз мне даже визу не давали из-за этого — потому что я обвинил там одного министра в соучастии в этих преступлениях. Но потом министра выгнали.

Везде случай был… Я и Ментена случайно нашел. Я и многих остальных случайно нашел. Одного назвал в «Комсомолке» эсэсовцем из ЦРУ, откуда он и был. Он был черкес, по-моему, по национальности. После чего он прислал мне угрозу, после чего его взорвали в штате Нью-Джерси.

М.В. Ух ты. Хорошо работали. Кто же мог взорвать, кроме наших голубоглазых мальчиков?

В.М. А у нас не было там мальчиков голубоглазых. Это Лига защиты евреев взорвала его. Тогда, помните, была Лига Меира Кахане. Я не могу знать, конечно, это сам Меира Кахане или нет, но его ребята.

Так я про случай в жизни. И на телевидение я пришел случайно. Мы в 86-м году полетели с какой-то делегацией журналистов, где руководителем был мой учитель — Владимир Ломейко. Мой первый главный редактор, которого я очень любил, а он очень гордился, что я его называю учителем.

М.В. Знаменитый был человек.

В.М. Тогда он был спикером. Это называлось «спикер Кремля». Хотя он уже ушел из АПН и был голосом МИДа — Министерства иностранных дел. Я забыл уже, как это называлось официально. Но он все озвучивал. Он очень хорошо говорил.

М.В. Начальник пресс-службы?

В.М. Заведующий отделом печати… или посол он на тот момент был?.. Делегация была очень интересная. Он всегда меня везде с собой брал, очень любил: ему нравилось, как я разговариваю. И вот Кравченко, который руководил тогда телевидением, Александр Евгеньевич Бовин и Ломейко — мы прилетели в Америку. Апрель 86-го, накануне майских праздников.

М.В. С Бовиным-то, зная его любовь к жизни, выпивали по дороге хорошо?

В.М. С Бовиным я выпивал-то не в самолете. Мы с ним ездили несколько раз в поезде до Будапешта, до Праги, по Германии. Александр Евгеньевич у меня в Голландии останавливался. А потом, когда он уже отовсюду ушел и стал завкафедрой журналистики в РГГУ, которая находится в 300 метрах от моего подъезда, Александр Евгеньевич мне звонил и говорил: «Ну зайди, с моими болванами поговори, шампанского выпьем». Я понимаю, что ему лень было выходить к студентам что-то им рассказывать, ему выходить было трудно. У нас очень милые отношения были с Александр Евгеньевичем. Это был умнейший человек, интереснейший человек.

М.В. Он был знаменит, кроме прочего, тем, что мог…

В.М. Восемь бутылок шампанского.

М.В. Человек же был! Как наклеветали Горбачеву: ведь он много пьет! На что Горбачев дивно ответил: зато много и закусывает.

В.М. И много думает…

М.В. Мы с ним познакомились, когда он был послом в Израиле, а я оказался в Иерусалиме, и у меня была читательская встреча в русской книжной лавке. Знаменитая была книжная лавка Шемы Принц. И он тоже туда пришел, тихо так, скромно, как все. Причем в этот момент ему делали операцию на коленях, меняли коленные чашечки на титановые. Ему трудно было стоять, он там садился на любую лавочку. Потом он пригласил меня к себе, и пригласил еще Дину Рубину с мужем, объяснив, что ему врачи пока запретили пить, но тебе же одному будет скучно, а так есть с кем чокнуться.

В.М. Он точно так же приходил, когда я в Израиле выступал. Идет мое выступление, и тут я вижу — а народу масса была, — Александр Евгеньевич заходит. Думаю: Боже мой! Я как-то продолжаю выступать и вдруг говорю: «Вот тут пришел Александр Евгеньевич Бовин, человек, которого я безумно уважаю, с которым я много летал куда на международные дискуссии». Весь зал повернулся ко мне задницами и начал аплодировать Бовину. Он смутился и сказал: «Ну, я вообще пришел дождаться окончания этой встречи, потому что я очень хочу с Володенькой выпить по рюмочке».

М.В. Мне рассказывали, что его в Израиле, как, впрочем, и везде, страшно любили, потому что он был человек абсолютно непосредственный и простой — при том, что умница редкостный. Он любил сесть иногда прямо за столиком в кафе на улице…

В.М. Или на рынке, на рынке Кармель. Просто садился там… За что его мидовцы, в общем, и не любили — он был совершенно другой. Иной, чем все там.

М.В. Вообще лучшие мемуары дипломата — это бовинские «Пять лет среди евреев и мидовцев». Когда он выпустил эту блестящую книгу, где вдобавок все называются без уверток прямо своими именами, — ну, в МИДе проповедовали ополчение против Бовина!

В.М. И вот в 86-м мы вчетвером прилетаем в Америку. Нас встречает более сотни американских журналистов. (И мой учитель Ломейко говорит: «О! Какие мы стали знаменитые».)

Мы выходим — и нам задают вопрос о Чернобыле. А никто: ни глава телевидения, ни Бовин, который писал речи всему руководству, ни мой учитель, который спикер Кремля, — не только не слышали об этом, — мы вообще не знаем, что такое Чернобыль. Оказывается, Чернобыль позавчера случился…

Позор был полный. Что доказывало, что вся эта перестройка, гласность, — все это чушь! Скрыли даже от людей, отвечающих за информацию, представляющих страну за границей. Ну, мне не положено было знать — а от них скрыли.

Восемь дней мы провели там. Стыдно было. Ну, хорошо ребята эти американцы все, в общем, понимали…

М.В. Врачи, которые жили и работали — нормальные врачи! — в зоне поражения: юг Белоруссии, север Украины, Брянская область, — говорили мне, что в начале июня 86-го года они получили секретный циркуляр Минздрава за подписью Чазова с запретом легально, письменно, официально ставить диагноз «лучевая болезнь». Списывать это на ОРЗ, гепатит, кишечные расстройства и так далее.

В.М. Потом уже все равно стало невозможно это скрывать. Мы летим обратно, Ломейко с Кравченко сидят в первом классе, я в экономическом, меня зовут, и Кравченко говорит: «Давай приходи ко мне на телевидение, надо же что-то менять». Я еще поартачился, говорю: «Меня, может, в Англию отправят». Я все за границу хотел, понимаете. Ужасно хотел за границу.

Но в Англию не отправили, потому что наш посол там Замятин терпеть не мог моего тогдашнего руководителя Валентина Фалина. Валентин Фалин посылал меня собкором в Лондон — а Замятин закрыл эту должность! Но это их игры, я-то тут был ни при чем…

Вот так я чуть-чуть подождал — и пошел к Кравченко комментатором. Опять случай! В международный отдел программы «Время».

М.В. Программы «Время» — это которую в 9 часов смотрела вся страна, такты музыки из фильма «Время вперед» по Катаеву, и вот туда вы пришли в программу «Время» в 86-м году.