Город падающих ангелов - Берендт Джон

Он внезапно встал, желая более весомо выразить свою мысль.

– Есть существенная разница, – снова заговорил он, – между мной и другими Кертисами – пятью поколениями Кертисов в Венеции, начиная с моего прапрадеда, Дэниела Сарджента Кертиса. И знаете, в чем она, эта разница, заключается? Во всех пяти поколениях я – единственный венецианец! Я – единственный Кертис, в котором течет венецианская кровь. Мой отец был истинным венецианцем, он был рожден и воспитан в Венеции.

Он подошел к окну и выглянул во двор. Потом обернулся и оперся на подоконник.

– Вы знаете, что значит быть венецианцем? Венецианцы очень жесткие, они очень вздорные и задиристые. Они неистово отстаивают свою честь, а их лексика чрезвычайно приземленна. В венецианском диалекте есть выражения столь вульгарные, что их просто невозможно воспринимать буквально, иначе вам придется убить человека, их вам сказавшего.

Но венецианцы хороши тем, что их не волнует, король вы, королева, президент, графиня или граф. Венецианцы очень демократичны. Все они братья. Они помогают друг другу. И то же самое относится ко мне, потому что я венецианец. Для меня булочник – мой брат. Для моих матери, тети и дяди булочник – это булочник.

Я люблю этот дом как венецианец, а не просто как Кертис. Он – часть меня. Если от него что-то отломится, я это сохраню. Я храню все, что есть в этом доме. Вот, посмотрите!

Он подошел к шкафу между двумя окнами и принялся один за другим выдвигать его ящики. Они были заполнены обломками мрамора, истрийского камня, кирпичей, осколками стекла и фрагментами металлических украшений.

Дэниел достал из ящика кусок красноватого камня неправильной формы.

– Этот камешек откололся от верхней ступени лестницы у дверей моей квартиры. – Сказав это, он вытащил из ящика кусок кирпича. – Этот кирпич выпал из дымовой трубы во время шторма, а этот кусок железа – фрагмент оконной решетки. Для меня священно все, что связано с этим домом.

Настанет день – клянусь вам – когда я куплю палаццо Барбаро у Ивано Беджио. Я верну все части дворца, которые были ему проданы. Он очень толковый бизнесмен. Он совершил выгодную сделку и прекрасно это знает. Вероятно, он запросит двойную цену против уплаченной им самим. Превосходно. Я заработаю эти деньги, я их найду, займу у богатых друзей. И почему нет? Не впервые случится человеку по имени Дэниел Кертис купить палаццо Барбаро.

Глава 9

Лебединая песня

Впервые приглашенный в палаццо Барбаро Генри Джеймс был встречен на пристани дворца лакеями, проводившими его от гондолы по покрытым ковровой дорожкой ступеням причала на наружную лестницу внутреннего двора и далее в piano nobile. Он был моментально очарован эти местом: роскошью, полировкой, многочисленными напоминаниями о далеком прошлом, «мерцавшем в пламени множества свечей». Но даже глядя на расписные стены и лепные потолки Барбаро, своим внутренним взором он видел дворец совершенно иного рода.

В то время, в июне 1887 года, он был глубоко погружен в мысли о ветхих развалинах на берегу одинокого канала, развалинах в окутанной меланхолией редко посещаемой части города. Некогда величественный интерьер того дворца давно утратил лоск, покрылся пылью и потускнел. Сад за его стенами превратился в запущенные заросли сорняков и дикого плюща. Во дворце обитали две старые девы, которые редко покидали свое жилище и практически ни с кем не виделись.

Джеймс никому не рассказывал об этом запущенном полуразрушенном дворце и двух его одиноких обитательницах, потому что дворец тот был вымышленным. Дворец и две старые женщины должны были послужить основой сюжета задуманного Джеймсом небольшого романа «Письма Асперна», одного из двух его выдающихся романов, действие которых происходит в Венеции. По утрам он приходил в комнату завтраков Барбаро, садился за лакированный китайский стол под «пышным потолком Тьеполо» и писал несколько страниц. В конце своего пятинедельного пребывания в Барбаро он добавил последние штрихи к роману и отправил его своему издателю.

Идея романа пришла Джеймсу в голову во время посещения Флоренции ранее, в том же 1887 году. Один из друзей Джеймса рассказал ему о недавнем открытии: оказалось, что бывшая любовница лорда Байрона, Клер Клермонт, сводная сестра Мэри Шелли и мать незаконнорожденной дочери Байрона Аллегры, в безвестности живет во Флоренции. В то время женщине было уже далеко за восемьдесят, она слыла затворницей, а ухаживала за ней пожилая племянница. Некий бостонский литературный критик, почитатель Шелли, называвший себя капитаном Силсби, подозревая, что у Клер Клермонт могут быть письма от Байрона и Шелли, отправился во Флоренцию, чтобы отыскать старуху. Он снимает комнаты у мисс Клермонт, «надеясь, – как записал Джеймс в своей записной книжке, – что старуха, ввиду ее возраста и хрупкого здоровья, умрет за время его пребывания и он сможет завладеть вожделенными документами». Когда Клер Клермонт действительно умерла, причем именно в то время, когда капитан Силсби снимал комнаты в ее дворце, он явился к ее племяннице и сообщил ей о своем намерении получить письма. В ответ племянница сказала: «Я отдам вам все письма, если вы на мне женитесь». Силсби предпочел бежать.

Эта история очаровала Джеймса. По его мнению, она могла послужить основой сюжета отличного романа. «Несомненно, – записал он в своем дневнике, – что на самом деле сюжет довольно скуден: изображение двух увядших, странных, обедневших и скомпрометированных пожилых англичанок, продолжающих жить в окружении людей чуждого для них поколения, в заплесневелом уголке чужого города с этими знаменитыми письмами как самым ценным своим достоянием. К этому еще сюжет фанатичного почитателя Шелли – его соглядатайство и ожидание…»

Для того чтобы окончательно оторвать историю от реальности, Джеймс перенес действие в Венецию – как он выразился, «чтобы замести следы» и одновременно воспользоваться таинственной аурой этого города и атмосферой его липкого прошлого. Выдумал Джеймс и действующих лиц, создав образ американского Байрона (Джеффри Асперн) и американской Клер Клермонт (Джулиана Бордеро). Алчный капитан Силсби стал безымянным рассказчиком «Писем Асперна», американским издателем, давним почитателем давно умершего Джеффри Асперна, приезжающим в Венецию, чтобы заполучить любовные письма Асперна.

По версии Джеймса, рассказчик приезжает к Джулиане Бордеро в ее полуразрушенный дворец в богом забытом уголке Венеции и просит ее сдать ему комнаты под тем предлогом, что он обожает цветы и потому хочет жить во дворце с садом; но сады в Венеции большая редкость, и он, если поселится в ее доме, наймет садовника, восстановит задушенный сорняками внутренний двор и заполнит дом цветами. Старуха соглашается. Он поселяется в доме, восстанавливает сад, засыпает женщину охапками цветов и даже приглашает младшую мисс Бордеро провести с ним целомудренный вечер на площади Сан-Марко. После смерти старой леди он просит ее племянницу отдать ему письма тети, но та нервно отвечает, что, возможно, отдала бы ему эти письма, если бы он был «членом семьи». Ошарашенный рассказчик отвергает предложение, но на следующее утро говорит женщине, что передумал: он готов принять предложение. Но уже поздно; она тоже изменила свое намерение. «Я сделала важную вещь, – говорит она. – Я уничтожила письма… Этой ночью я сожгла их, одно за другим, на кухне… Это отняло у меня массу времени – их было так много».

«Письма Асперна» скорее новелла, чем роман, – психологический триллер, очень короткий по сравнению с «Крыльями голубки», и к тому же намного легче для восприятия. Какими бы разными ни были два эти произведения, их объединяет, по меньшей мере, одна важная тема: притворная любовь как средство обретения чего-то ценного. В «Крыльях голубки» на кону деньги, в «Письмах Асперна» – письма знаменитого поэта.

«Письма Асперна» долго были моей любимой книгой, и в мои прежние визиты в Венецию я частенько прогуливался вдоль Рио-Марин, чтобы бросить взгляд на палаццо Капелло, обветшавший розовый дворец, который Джеймс использовал как образ угасающего приюта Джулианы Бордеро. Здание казалось совершенно запущенным и необитаемым. Было впечатление, что его к тому же и разграбили. Насколько я мог судить по виду интерьера, глядя сквозь грязные оконные стекла, в комнатах ободрали все – от каминных плит до карнизов. Когда я однажды смотрел в окно, открылась калитка в садовой стене и оттуда вышла женщина с суровым лицом. Я спросил, можно ли мне взглянуть на сад.