Молчать нельзя - Людо Экхаут

— За что сюда попал? — спросил — эсэсовец.

— Справьтесь у него, — кивнул головой Генек в сторону Клейна.

— Проклятый ублюдок, если еще раз осмелишься грубить, я тебя…

— Брось, — вмешался Клейн. — Я проучил его достаточно.

Он снова стукнул Генека своим до смешного маленьким кулачком. Генек не шелохнулся. Писарь отвлекся от своей работы. Карлик готов был убить Генека. В бешенстве он ударил Генека еще раз. Генек упал. Надо выжить. Что толку, если его прикончат? Надо бежать, найти партизан. И мстить. Он вдвойне оправдает свою кличку. Только бы попасть на волю. Он заставит шкопов на своей шкуре испытать все, что они делают здесь с заключенными.

— Запиши — непослушание, — велел Клейн другому офицеру. — Три ночи в карцере и три дня работы в штрафной.

— Я пошлю его в группу Кранкемана. Этот умеет обламывать непослушных.

— Очень хорошо, — одобрил Клейн. — Я, пожалуй, сам отведу его вниз. Пусть прохладится в карцере, а буянить будет — помести в одиночку.

У Генека тошнота подступила к горлу, когда он вдохнул затхлый, спертый воздух подвала. У входа лежали два трупа, за дверями не было слышно ни звука.

«Зеленый» со шрамом на лбу открыл дверь, втолкнул Генека в подвал и захлопнул ее.

В подвале невыносимо воняло. В темноте было трудно различить, сколько еще человек находится там. Маленькое окошечко являлось единственным источником света и свежего воздуха.

— На сколько дней? — спросил кто-то Генека.

— На три, — ответил он.

— А днем со штрафниками?

— Да! Обещали так!

Генек увидел, что у окошка, прижимаясь друг к другу, стоят все заключенные. Лежали лишь те, кому уже не подняться. Один царапал что-то ногтем на стене.

— Что он там пишет? Мемуары? — поинтересовался Генек.

— Это ксендз. Вот уже два дня без перерыва он рисует распятого Христа, хотя времени у него достаточно. Ведь он должен пробыть здесь до смерти.

— Проклятие, — пробормотал Генек, прислонился к сырой стене и тихонько скользнул вниз.

— Встань! Лежать и сидеть не разрешается!

— А те? — указал Генек на пол.

— Им ничего не остается. Это мертвые.

Генек содрогнулся. Недаром здесь пахнет смертью, страхом и обреченностью.

«Нельзя распускаться, — думал Генек. — Надо выдержать и это».

— Ты счастливец, — послышалось в темноте. — Три дня выдержит каждый. А я вот получил три недели, без выхода на работу. Три недели я должен просидеть здесь без воды и пищи.

— Но это же невозможно! — ужаснулся Генек.

— И все же я пробуду здесь три недели. Три дня уже прошло. Пройдет еще дня четыре, и я умру. Но эсэсовцы считают, что каждый должен отсидеть до конца. Поэтому труп будет лежать, пока не истечет срок.

— Да, эсэсовцев даже смертью не проведешь. Хаха-ха!

— Не отчаивайся, — сказал ксендз, не прекращая своей работы, — надо верить и надеяться. Я здесь уже восемнадцать дней.

— Без воды и хлеба? — недоверчиво спросил Генек.

— Я хочу прожить как можно дольше, — ответил ксендз. — Возможно, протяну шесть недель, на которые приговорен.

— Он хочет, чтобы мы исповедовались, когда ослабеваем и за нами приходит старуха с косой, — сказал один из заключенных. Многие исповедуются. Боюсь, что и я этим кончу, хотя плохо себе представляю, в чем мне каяться. Я никогда не причинял никому зла, кроме того шкопа, который опозорил мою дочь. Я убил его молотком, но не считаю свой поступок грехом. Поэтому не собираюсь каяться, даже если отсюда попаду в ад. После этого лагеря он мне не страшен. Одного боюсь — что ад битком набит шкопами.

— Проклятие! — повторил Генек единственное слово, приходившее здесь ему на ум. — Проклятие!

— Три дня пролетят быстро, — подбадривал его ксендз. — Из-за трех дней не стоит отчаиваться, сын мой.

— Я печалюсь не о себе, — ответил Генек. — Мне жаль вас всех.

— Нас пока нечего жалеть. Я видел, как умирают люди от слабости. Они засыпают, чтобы никогда больше не проснуться. Сейчас еще ничего. Будет страшнее, если сюда поместят новых штрафников. Тогда всем не хватит воздуха, и слабые умрут от удушья. Здесь требуется больше мужества для жизни, чем для смерти. Я бы очень хотел умереть. Может быть, там, на небесах, меня причислят к мученикам. Сюда меня бросили за то, что я тайно служил мессу в блоке. Кто-то выдал меня старшему по блоку за порцию супа. Да простит его бог…

— Не болтай о боге, — крикнул Генек. — В нашем блоке тоже есть его преподобие. Только и знает трепаться целыми днями о боге. Я верю в месть!

— Ну, вот и все, — произнес ксендз и отошел от стены.

Слабый свет упал на нарисованную ногтем фигуру Христа. В камере стало очень тихо. В облике Христа чувствовалось не только огромное внутреннее страдание, он излучал также надежду и веру.

У одного из стоявших у отдушины подкосились ноги. Он хотел удержаться за стену, но сил больше не было. Как в замедленном кино, он опустился на пол.

— Видно, конец, — прошептал бедняга. — Наверное, мне не мешает причаститься, отец. Должна же быть какая-то правда в том, что вы здесь плели?

— Что случилось с Генеком? — спросил Януш Рихтера.

— Может быть, он заблудился? — высказал тот свое мнение. — А может быть, ему проломили череп?

— Ты знаешь точно, где он. Я вижу это по твоей поганой роже, распутник.

— Я только что от баб, — увел разговор в сторону Юп. — После того как мы обучали двести русских балету, захотелось к бабам. Ну и потеха была, черт возьми! Я заставил пятерых передраться за кусок хлеба. Победительнице достался хлеб, и я в придачу. Эти шлюхи были готовы растерзать друг друга.

— Где Генек? — настойчиво спросил Януш, перебивая рассказчика. — Если не скажешь сейчас же, то я не буду за тебя работать. Распределяй заключенных сам по командам.

Януш не хотел пока использовать свой главный козырь — фотографию.

— Сидит в карцере, — ответил Юп.

— За что?

— Не знаю. Карлик сказал, что он напал на капо. Ему повезло, что дежурил Клейн, и Генек потрафил ему, свалившись от его удара. Иначе Генека давно бы уже расстреляли.

— Напал на капо? — удивился Януш. — Какая непростительная глупость! Сколько же ему сидеть в карцере?

— Три ночи. Днем он должен работать в команде Кранкемана.

— В команде смертников? — ужаснулся Януш.

— Да, но и там иногда удается кое-кому выжить, — безразличным тоном произнес Юп.

Кранкеман был тоже заключенным. Огромного роста, с лапами, как у гориллы, и мощными бицепсами, с квадратной головой на короткой толстой шее, он пользовался печальной славой убийцы и садиста. Начальник лагеря Гесс называл его «энергичным капо».

Януш обдумывал план своих действий, чтобы помочь Генеку. Может быть, припугнуть Рихтера фотографией и заставить его вызволить Генека из блока смерти? Но какому старшему по блоку разрешат забрать из бункера заключенного, посаженного туда эсэсовцем?

Януш решил подождать до утра и на утренней поверке попытаться поговорить с Генеком.

— Ты позоришь наш блок! — кричал Януш на Генека утром. — Я гордился, что у нас почти нет взысканий.

— Я выдержу эти трое суток, — ответил Генек, сразу сообразив, в чем дело. — Не тревожьтесь обо мне.

— Заткни свою поганую глотку, — орал Януш. — И смотри, черт тебя подери, веди себя смирно в штрафной команде.

— Он выполнит твой наказ, писарь, — захохотал Кранкеман. — Будь уверен. У меня все ведут себя смирно. Иногда так тихо, что даже не дышат.

Заиграл лагерный оркестр.

— Бегом! — закричал Кранкеман на свою команду. — Быстрей! Быстрей!

Половину его команды составляли обычно евреи и священники. С ними он обращался особенно жестоко, но и другим доставалось не многим меньше. Недаром Гесс назвал его «энергичным». Обессиленные узники с трудом бежали мелкой рысью. Сердце готово было выскочить из груди, воздух из легких вырывался со свистом. Чтобы не упасть, они цеплялись руками за кусты, растущие вдоль тропинки. Упавшие уже не поднимались. Мертвых складывали в «мясную лавку», телегу, которую толкали перед собой заключенные в начале колонны. Капо и эсэсовцы, как охотничьи псы, сновали вдоль колонны, осыпая бранью бегущих и размахивая дубинками над их головами. По пути на работу штрафников старались не трогать, чтобы выжать из них как можно больше пользы. Более дешевой рабочей силы не было в Освенциме. Ведь тех, кто сидел в карцере, не полагалось даже кормить! Евреи и священники — основной состав команды Кранкемана — получали мизерную порцию. Среди них Генек увидел Мариана. К ксендзам, похожим в их длинных сутанах на женщин, он, борец по натуре, всегда чувствовал некоторое презрение. Мариан был иным. Генек уважал в нем особую силу. Мариан шел на три ряда впереди Генека, сжав высохшие руки в кулаки и держа их перед грудью, как боксер. Он твердо ступал по тропинке, подбадривая шепотом идущих рядом. Худой как щепка, он совсем не был похож на отупевших «мусульман». В его глазах, сверкавших на полупрозрачном лице, таилась вера.