Молчать нельзя - Людо Экхаут

Он посмотрел на потухшую сигарету, от которой сделал всего одну затяжку, стряхнул пепел и положил ее в карман.

— Парни из крематория поковыряли для вида в печке и вышли. Я понял, что в газовой камере им делать было нечего. Эти дегенераты находят удовольствие в убийстве, и им просто приятно побывать в помещении, где убивают людей.

Вскоре началось. Первыми стали загонять детей и женщин. И оказалось, что, несмотря на все, в тайниках души у людей теплилась еще какая-то надежда. Когда первые вошли и обнаружили, что это совсем не баня, они подняли крик и бросились назад, навстречу людскому потоку. Поднялась паника. В дверях образовалась пробка. Эсэсовцы посмеялись над дерущимися голыми людьми и начали «обрабатывать» несчастных сапогами и кнутами. Им помогали крематорские. Они с наслаждением били кулаками по голым женским телам. Понимаете?

Вскоре порядок восстановили. За женщинами погнали мужчин. Они держались с достоинством, видно, не хотели доставить удовольствие эсэсовцам, показав свой смертельный страх. Железную дверь закрыли. Эсэсовцы дали крематорским коробочки, и те пошли к люкам. Я понял, что сейчас они пустят газ. Что творилось в камере, можно было только представить по немногим звукам, долетавшим до нас: молитвам, проклятьям, плачу. Эти звуки били по нервам. Несколько ребят из нашей команды пошли за дом, я с ними. Эсэсовцы со скучающим выражением лица смотрели сквозь окошко в газовую камеру, крематорские облепили их, как мухи. Эсэсовцы посмеялись немного и отошли. Тогда стали смотреть заключенные. Понимаете?! Заключенные!. .

Он грубо выругался и со злостью глянул на Януша.

— Я тоже смотрел!. . Ведь ты хотел все знать! Не так ли? Тебе нужен был точный отчет обо всем, что здесь происходит! Я смотрел через окошечко и не забуду об этом до самой смерти…

Он весь дрожал. Глаза округлились от ужаса.

— Умерли они не сразу. Зерна «циклона Б» бросали в камеру через люк. Стоявшие вблизи схватились за горло и почти мгновенно упали. Остальные испугались. Они пытались устроиться как можно дальше от опасных люков. Таким образом, борьба со смертью превратилась в страшную пытку, которая длилась больше пятнадцати минут. Особенно много несчастных скопилось у дверей. Они дрались друг с другом, чтобы стать ближе к выходу, прижимаясь ртами к щелям, пытаясь вдохнуть свежий воздух. Но безуспешно. Эсэсовские специалисты знали, что они строили!

— Ах! Да замолчи же ты! — прервал его Тадеуш со страхом. — Хватит того, что людей убили. Большего нам знать не нужно. Не нужно говорить об этих подробностях…

— Видел бы ты, как широко раскрывались рты, хватающие воздух! Видел бы ты, как от ужаса исказились лица, когда люди поняли, что обречены! Посмотрел бы ты на руки, срывающие одежду, которой не было! Хаха-ха! Посмотрел бы, как они бились, ходили под себя от страха и…

Внезапно Казимир замолчал. Он не плакал. Просто, совершенно обессиленный, замолчал. Затем глубоко вздохнул и продолжал:

— Минут через пять после того, как умер последний, открыли обе двери и все люки. Наступил черед действовать нашей команде. Все пошло обычным порядком. Искали золотые зубы. Стригли. Знаете, эсэсовцы продают человеческие волосы по пфеннигу за килограмм. Когда «зубодеры» и «парикмахеры» закончили, мы перенесли убитых в ров.

Казимир пытался скрыть свои чувства под маской циничного равнодушия.

— Затем их стали сжигать. Я никогда не видел такого пожарища. Сперва занялись тряпки, но скоро стали гореть и трупы. Мы с любопытством заглядывали в ров. Я тоже, чтобы не упустить что-либо из «удовольствия». Мертвецы в пламени дергались как сумасшедшие. Эсэсовцы зубоскалили, когда видели, как корчится тело молодой женщины. Персонал крематория угодливо вторил их смеху, так что все превратилось чуть ли не в праздничное зрелище. Но вскоре языки пламени поднялись высоко надо рвом, и мы вынуждены были отойти в сторону.

Мои ресницы и брови тоже остались там, во рву, но это не так важно, если учесть, что случилось с теми, которые находились в нем.

Огонь поднялся вверх на десятки метров. Невероятно! Треск пламени, вонь, дым. Когда, кроме бушующего пламени, ничего не стало видно, эсэсовцы погнали нас назад, к бункерам.

Туда на машинах прибыли новые группы эсэсовцев. Офицер зачитал номера. То были номера крематорского персонала. Половина эсэсовцев ушла в лес. И тогда офицер, зачитавший список, сказал крематорским, что они хорошо поработали и заслужили свободу, поэтому могут бежать в лес и там спрятаться. Какой добряк этот эсэсовец, не правда ли? Я никак не мог понять, почему эти парни дрожат как осиновый лист и отказываются бежать. Мне объяснили. Это «охота на зайцев». Оказывается, в крематории рабочие работают от четырех до шести недель. Затем их заменяют. Иногда их отправляют в газовую камеру, но если эсэсовцам приспичит повеселиться, устраивают «охоту на зайцев».

Заключенных загоняют в лес, который со всех сторон окружен немцами. Начинается «потеха». Можно прятаться в ямы, забираться на деревья, зарываться в землю, от этого лишь веселей идет «охота».

Кнутами пленников заставили бежать в лес. Эсэсовцы подождали несколько минут и тронулись тоже. Офицер велел нам внимательно смотреть, так как и мы скоро. тоже примем участие в этой забаве.

Мы видели немного. Мешали деревья, но слышали все. Выстрелы, проклятия, когда пуля не попадала в цель, и вопли раненых.

— Завтра ты пойдешь в карьер, — сказал Януш. — Попытайся не думать о том, что видел сегодня.

— Черт возьми, ваше преосвященство, сегодня вы должны благословить меня трижды, иначе я совсем не усну.

— То, что видел ты, и наполовину не так ужасно, как то, что случилось этой ночью в одиннадцатом блоке, — ответил ему ксендз.

— На сегодня хватит! Молчите! — сказал Тадеуш. — Вы сами говорили, отец, что лучше молчать.

— Может быть, все же лучше знать, — прошептал Мариан.

Глава 6. АННА ЛИВЕРСКАЯ

В воскресенье вечером, когда Стефан Яворский сошел с поезда в Билаутах, он привлек внимание нескольких поляков, находившихся на станции.

Здесь все знали друг друга, и появление нового человека в маленькой деревушке не останется незамеченным.

Конечно, Ливерским можно предъявить свой документ из тайной полиции и разговор с ними вести только по-немецки. Но это опасно. Могут заинтересоваться им самим. Нет! Это не годится. Нужно что-то придумать, и он придумал.

Когда стемнело, Стефан направился к домику ксендза, стоявшему рядом с маленькой церквушкой. Тощего ксендза, на котором сутана болталась, как на вешалке, он буквально вытащил из постели. Стефан знал, что слуги церкви умели молчать, если надо. Знал, что в этой священной войне они не могли быть на стороне шкопов, которые оскверняли церкви оргиями и убийствами, а паству за малейшую провинность бросали в концлагерь.

Ксендз оказался не из разговорчивых. Он не предложил Стефану сесть и сурово смотрел на него огромными, резко выделявшимися на испещренном морщинами лице глазами.

— Что вам нужно от Ливерских?

— Меня прислал Казимир Полчанский.

— Казимир Полчанский, как я слышал, убит. А если он и жив, то находится там, откуда с визитом не ездят!

— Он жив, — ответил Стефан. — Находится в Освенциме. Работает за лагерем вместе с вольнонаемными. Я один из них.

— Интересно, как вы сюда попали. Ведь в поездах все время проверяют документы?

— У меня есть справка из тайной полиции, — сообщил Стефан.

— Вон! — закричал ксендз. — Ливерские достаточно пережили. У них расстреляли отца, когда бравый Казимир спятил, а мать… Оставь их в покое, нацистская собака! Сажай меня, если тебе кто-то нужен. Я скорей откушу себе язык, чем скажу, где они живут. Иди расспрашивай своих дружков-убийц.

— Я помогаю Казимиру, — ответил спокойно Стефан. — Он хочет бежать, а для этого нужна его фотография. Она есть у Анны. Приехав сюда, я рискую своей головой, — добавил он с гордостью. — Завтра, в шесть утра, мне нужно вернуться.

— Рассказывай все! — приказал ксендз.

— Тогда я должен рассказать и о своем позоре.

— Неважно, о чем ты будешь говорить. Я хочу слышать правду и сразу пойму, если ты будешь лгать.

— Поклянитесь, что вы будете мо…

— Хоть я и в юбке, но я не баба, — со злостью перебил его ксендз.

— Моя жена живет с немцем, — сгорая от стыда, начал Стефан. — Я был трусом, молча терпел и жрал вместе с ней то, что приносил этот шкоп. Затем…

И он рассказал все.

Суровое лицо ксендза выражало сочувствие. Он с жалостью поглядывал на Стефана.

— Садись. Давай выпьем. У меня есть немного водки. Довоенной.

— Не могу. Нет времени. Я должен уехать чуть свет. А у Ливерской тоже, может быть, придется рассказать все с самого начала.

— Если они не натравят на тебя собак, — задумчиво проговорил ксендз. — Я пойду с тобой. Так будет вернее. После расстрела мужа Ливерская слегка помешалась. Да и по деревне тебе сейчас не пройти. Недавно кто-то перерезал здесь телефонный кабель, и теперь после десяти вечера появляться на улице запрещено. Расстреливают на месте. А сейчас уже десять. Подожди, я надену рясу. Если нас задержат, я скажу, что иду соборовать старуху Ливерскую.