Книга воспоминаний - Великий Князь Александр Михайлович

Март 1917 г. – отречение Императора Николая II.

2.

Этого лаконического отречения, однако, недостаточно, чтобы охарактеризовать невероятное легкомыслие и бесконечную безответственность тех общественных кругов, которые в течение двадцати трех лет прилагали все усилия для того, чтобы расшатать устои Империи.

Знаменательно то, что ни одному из лидеров русского освободительного движения 1894-1917 г. не удалось пережить в России грозу 1917-1918 г. г. Все они были или же убиты большевиками или же находятся ныне в эмиграции. Только шатающееся правительство Николая II могло уступить их напору.

Я привожу слова одного из публицистов освободительного движения Михаила Гершензона: Русская интеллигенция должна быть благодарна царскому правительству, что оно своими тюрьмами и штыками защищает ее от народного гнева; горе всем нам, если мы доживем до того времени, когда падет Царь. Это было напечатано в сборник Вехи (П. Б. Струве, Изгоева, Франка, Гершензона и др.) в 1907 г.

Но кто же были эти люди, которые с энергией, достойной лучшего применения, составляли заговоры против существующего строя? Какое странное самоослеплениe заставляло их верить в то, что разразившийся хаос революции, в своем неистовстве разрушения, ограничится территорией императорских дворцов? То, что они состояли членами различных политических партий: социал-революционной, социал-демократической, народно-социалистической или конституционно-демократической, имело очень мало значения для человека, знающего русскую историю. Блестящий лидер партии социал-демократов, большевиков и интимный друг Ленина, Малиновский получал ежемесячно содержание от департамента полиции.

Попробуем смыть блестящей слой политической фразеологии с лица русского революционного движения, и мы получим истинный облик его оловянных богов, фанатиков, авантюристов, которые претендовали на министерские посты, столбовых дворян-революционеров и др. разрушителей Империи.

Лев Толстой, без какого бы то ни было основания, если не считать нескольких вышедших из под его пера неудачных политических памфлетов, а также наивной враждебности к православной церкви, величайший литературный гений современной России, почитался нашей молодежью апостолом революции.

Ученые и крестьяне-ходоки делали тысячи верст, чтобы побывать в аристократическом поместье графа Ясной Поляне, и его проповедь нового христианства была воспринята, как призыв к немедленному восстанию. Время от времени, когда душа Толстого была растрогана всеобщим обожанием, он писал вызывающие письма Царю. Он страстно хотел, чтобы правительство начало его преследовать, арестовало и сослало в Сибирь. Но ни Александру III, ни Николаю II и в голову не приходило сделать подобную глупость: их глубокое восхищение по адресу автора Войны и Мира помогало им игнорировать пафос этого мудреца, трогательного в желании пользоваться своим гениальным пером для того, чтобы писать статьи и памфлеты, изобличавшие тирана.

Толстой специализировался в разоблачениях жестокостей Императора Николая I. Однажды брат мой, историк, Николай Михайлович в длинном, строго обоснованном и очень учтивом письме указал Толстому на неосновательность его бессмысленных обвинений. И получил из Ясной Поляны курьезный ответ: Толстой признавал свое глубочайшее уважение пред патриотической политикой нашего деда, и благодарил моего брата, за интересные исторические сведения. А тем временем никто не мешал продаже памфлета Толстого, традиции же нашей семьи не позволяли издать полемику Великого Князя Николая Михайловича с владельцем Ясной Поляны.

Немедленно но получении известия о смерти Толстого, Император Николай II послал дружескую телеграмму его вдове, выражая свои искренние соболезнования и глубокую печаль по поводу кончины великого писателя. Однако, наша интеллигенция выразила крайнее неудовольствие по поводу этого, вполне естественного образа действий российского Самодержца, опасаясь, что телеграмма эта могла бы сорвать грандиозную демонстрацию, которая должна была быть устроена в день похорон Толстого.

В день похорон писателя, которые состоялись ноябрьским днем 1910 г., были произнесены бесконечные речи, порицавшие существующей строй, а также на темы, не имевшие никакого отношения к событию. Если бы графиня C. А. Толстая не присутствовала на похоронах с заплаканным лицом, все участники этого революционного митинга забыли бы, что находятся на погребении человека, которого весь мир чтил исключительно, как гениального романиста, и который родился в семье, своим титулом, положением и богатством всецело обязанной этому самому, им столь жестоко ненавидимому Царю России.

– Дорогой Лев Николаевич, память о вас будет вечно жить в сердцах благородных крестьян Ясной Поляны гласила надпись на колоссальном плакате, который несли на похоронах его почитатели. – Семь лет спустя благородные крестьяне Ясной Поляны осквернили могилу дорогого Льва Николаевича и сожгли его имение. На этот раз ясно-полянcкиe мужики внимали речам представителя местного совдепа, и последний объяснил, что, несмотря на все, Толстой был аристократом и помещиком, т. е. врагом народа.

После Толстого в рядах угодников революции следует отметить князя Петра Кропоткина, Веру Засулич, Брешко-Брешковскую (так называемую бабушку русской революции) и многочисленных политических убийц, отбывавших сроки наказания в Шлиссельбургской крепости. Князь Кропоткин проповедовал свою, довольно безобидную теорию анархизма, на розовой воде, из собственного комфортабельного дома в Лондоне. Далее к лику угодников революции принято причислять целый ряд женщин за содеянные ими, главным образом, в 70-х годах прошлого столетия террористические акты.

Убежденный феминист мог бы радоваться этому преобладанию слабого пола в русском революционном движении, однако, биографы Шарлотты Корде нашли бы мало привлекательного в образах русских кровожадных старых дев, которые были скорее объектами для наблюдений Крафта или Фрейда, чем подлинными героинями. Тем не менее революционный хороший тон требовал от каждого уважающего себя либерала, чтобы он вставал при упоминании имени Веры Фигнер.

Ведь эта почтенная дама принимала ближайшее участие в покушении на жизнь Царя-Освободителя, и жестокий Император Александр III осмелился засадить в тюрьму убийцу своего отца! Как это, однако, ни странно, но большевики отказались признать, божественную сущность оловянных богов революции, и первая годовщина советского режима застала их в тюрьме или же в изгнании. Можно смело сказать, что закон возмездия избрал в лице большевиков неожиданных эмиссаров для исполнения своей воли.

Убийцу В. Плеве – Сазонова и полоумного юношу Каляева, который бросил бомбу в карету Великого Князя Сергея Александровича, нужно отнести к разряду революционных фанатиков. Они и ему подобные служили пушечным мясом для Бориса Савинкова – этого спортсмена революции. – Принц Гамлет, старавшийся быть Цезарем Борджиа, сказал про Савинкова Радек во время суда над первым в Москве, в 1925 году.

Ландскнехт, поэт, великий любовник, блестящий рассказчик, любитель поесть, мастер и раб громких слов, Борис Савинков боролся со всеми строями только во имя борьбы. Он подготовил убийство Великого Князя Сергея Александровича, он был в числе заговорщиков на жизнь Императора Николая II, он занимался интригами против Временного Правительства совместно с генералом Корниловым, он продал того же генерала Корнилова Временному Правительству, он работал как тайный агент союзников против большевиков, он призывал к священному походу против советов, он явился к большевикам с повинной и предал им их противников, он претендовал на роль диктатора крестьянской России и докончит свою беспокойную жизнь, выбросившись из окна Лубянской тюрьмы в Москве.

– Революция и контрреволюция мне безразличны, – сознался он одному моему знакомому в 1918 году. – Я жажду действия! Единственное мое желание, это дать работу самодовольным бездельникам, которые слоняются на задворках без толка и отбить у них охоту заниматься любовными похождениями.

Народное воображение, не подозревая, что представляла собою на самом деле личность Савинкова, причисляло его к лику святых революции и приписывало ему все политические убийства, происшедшие в первом десятилетии двадцатого века. А говоря по правде, убил он собственноручно всего одного старого городового, оказавшегося безоружным. Он умел разыскивать истерических молодцов, падких до его красноречия и готовых умереть за революцию. И они действительно погибали, а, тем временем Савинков благополучно выбирался в Париж, чтобы продолжать свою приятную жизнь. Там он боролся со всеми существовавшими правительствами, сидя ежедневно от 12 до 2 в ресторане Ларю и запивая воспоминания о своих чудных побегах бутылкой превосходного бордосского Мутон-Ротшильд. Рассказывая историю покушения на жизнь Великого Князя Сергея Александровича, Савинков приводил трогательный мотив, почему покушение совершил не он.