Сорок третий номер… - Дмитрий Герасимов

Между тем, приятели завидовали Голоте.

– Повезло тебе, Дрон, – сказал как-то Владик Петрушевский, в недавнем прошлом неизменный собутыльник и участник всех рюмочных посиделок своего друга. – Ты их там всех чпокаешь по очереди?

– Кого? – не понял Андрей.

– Ну… баб, – Владик подмигнул. – В кинобудке – самое оно!

Андрей нахмурился.

– Они же кино ходят смотреть, а не чпокаться.

У Петрушевского округлились глаза.

– Ты серьезно, кореш? Ну тогда, извини, ты – полный осел! Уж я бы не растерялся!

– Мне не по себе как-то, – неохотно признался Голота. – Не знаю, с чего начать, как подступиться… Словом, робость какая-то…

– От кого я это слышу?! – театрально изумился Владик! – От героя войны! Храбреца-фронтовика! Послушай меня, мужчина, тебе и подступаться не нужно. Стоит только приобнять голубу, как бы невзначай, рукой провести, где надо – и она твоя!.. К науке брать штурмом высоты и крепости это не имеет никакого отношения.

Через пару дней, глотнув для храбрости портвейна, Голота пригласил в кинобудку смазливую юную особу по имени Оля Морозова. Это была улыбчивая рыженькая девушка лет восемнадцати с красивыми карими глазами и широкими скулами, заметно выступающими на миловидном загорелом лице. Морозова жила по соседству с Голотой, и он частенько ловил на себе ее игривый взгляд, когда шел через двор на работу или когда стучал с мужиками в домино под старыми, пыльными липами.

– Сегодня привезли французскую картину, – сказал ей Голота. – Приходи ровно в семь. Я встречу.

И Оля пришла.

Она сидела на табурете в легком цветастом сарафане, сложив руки на загорелых коленках, пока Андрей заряжал пленку в проектор, и в тесной кинобудке тяжело плавал приторный запах ее духов.

Голота ловко управился с первой катушкой, проверил затвор, потом открыл следующую банку, отмотал пленку и стал пристраивать ее на второй проектор.

– А зачем два аппарата? – спросила Морозова.

– Подойди, покажу, – кивнул Голота.

Девушка охотно встала с табурета, подошла к проектору и наклонилась к окошку, вглядываясь в матовую темноту зала.

– Фильм состоит из нескольких частей. – Андрей встал у нее за спиной, чувствуя, что сердце выпрыгивает из груди. – Когда подходит к концу первая часть, – он невзначай положил руку девушке на бедро, – то на экране в правом нижнем углу появится такой кружок… – Он встал вплотную к девушке и, тоже наклонившись, скользнул рукой по ее животу к груди. – Такой… кружочек…

– Кружочек? – переспросила Оля, не шевелясь и не убирая руку Андрея.

– Кружочек, – подтвердил он хрипло, одной рукой ощупывая упругую грудь девушки, а другой пробираясь ей под подол. – Такой белый… кружочек.

– И что? – в стекле окошка было видно отражение Олиного лица. Она закрыла глаза.

– Этот кружочек означает, – Голота провел рукой между ног девушки, – что я должен включить второй проектор… Но – пока без изображения…

– Как же можно?.. – еле слышно спросила Морозова, – … без изображения…

Она чуть-чуть раздвинула ноги, чтобы Андрею было удобнее хозяйничать под подолом.

– А для этого существует… – у Голоты закружилась голова. Он зацепил пальцами Олины трусики и потянул вниз, – …второй кружочек, – прошептал он, с жадностью лапая прохладные ягодицы своей гостьи. – На втором кружочке я должен запустить изображение…

– Запускай… – выдохнула девушка.

Андрей задрал ей подол, обнажив розовую попку с родинкой, и принялся судорожно расстегивать собственные штаны. Подол сполз обратно. Голота опять его поднял и стал удерживать одной рукой, другой пытаясь справиться с предательски тугим ремнем.

– Запускай! – нетерпеливо повторила девушка, прогибаясь на манер кошки и потираясь щекой о собственные руки, сложенные на краешке киноамбразуры.

– Щас я, щас… – Андрей наконец одолел застежку на ремне и приспустил штаны до колен. – Запуска… аю…

Через несколько минут он отпрянул, вытер ладонью лицо и неуклюже натянул штаны.

Девушка достала носовой платок из накладного кармана сарафана, протерла им между ног, ловко подцепила туфелькой с пола сползшие трусики и, обернувшись к Андрею, весело поинтересовалась:

– А зеркало здесь есть?

– Нету… – Голота вдруг почувствовал неловкость. – Знаешь, я… ну, словом…

– Что? – в Олиных глазах прыгали озорные искорки.

– Я ведь… и жениться могу, – выдавил наконец Андрей.

Девушка расхохоталась, чем привела его в еще большее смущение, потом неожиданно посерьезнела:

– Можешь или хочешь?

Андрей пожал плечами:

– Хочу…

Ольга медленно подошла и обвила его шею руками. Трусики, зажатые между пальцами, теперь свисали у Голоты с плеча.

– Ну тогда – женись, – прошептала она.

– А ты… – Андрей не сразу нашел нужные слова. – Ты разве… любишь меня?

– Конечно, люблю, – девушка смотрела ему прямо в глаза. – Ты разве не понял?

Голота даже забыл, что до сеанса остались считанные минуты, и зал, тонущий в полумраке за тусклым, запотевшим окошком кинобудки, нетерпеливо гудел.

– Давно? – спросил он, чувствуя, что выглядит глупо.

Девушка поправила на запястье аккуратные часики с тонким ремешком:

– Уже почти пятьдесят минут.

Андрей хмыкнул.

– А теперь, – Морозова улыбнулась, – включай свою бандуру, – она кивнула в сторону проектора. – До белых кружочков у нас еще есть время…

Они расписались той же осенью.

– На ком? – переспросил участковый тетю Таню. – На Морозовой? Из четвертого дома? – Он поджал губы. – Не везет парню…

Татьяна Михайловна махнула рукой:

– Да хоть прикладываться к бутылке перестал! И то счастье.

Голота, действительно, забыл дорогу в пивную. С появлением в его несуразной судьбе рыженькой Оли Морозовой что-то поменялось в сознании, щелкнул невидимый тумблер, как в кинопроекторе, и закрутилась другая жизнь – яркая, новая и будто бы невзаправдашняя. Уж кто, как не он, должен был знать, что светлое чудо длится недолго. Его хватает лишь на одну катушку пленки – до белых кружочков в нижнем правом углу…

Но тогда Андрей полюбил Ольгу. Она была его первой женщиной и, возможно, поэтому оставила след не только в трусах, но и в душе. Он носился с молодой женой как с писаной торбой, и, казалось, мир вокруг стал понятнее и лучше. К Андрею вдруг со всей очевидностью пришло прозрение: он хочет детей. Его собственное, задушенное в слезах и страхе детство теперь рвалось наружу всей силой нерастраченной любви, нежности и тепла.

– Роди дочку, – умолял он Ольгу. – Не будет на свете человека, счастливее меня.

Та пожимала плечами:

– Всему свое время…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});