Сорок третий номер… - Дмитрий Герасимов

Пулемет лежал рядом.

Через полчаса появилась связь со штабом Корпуса. Топчущемуся на площади батальону пехотинцев поставили задачу сформировать из боевых расчетов патрульные группы по три человека.

– В городе – особое положение, – объявил замполит, – и введен комендантский час. Центральные улицы заблокированы нашими танками. Улицы поменьше, переулки и подворотни должны подвергаться тщательному патрулированию. Населению запрещено собираться группами более трех человек. Стихийные митинги, шествия, демонстрации подлежат разгону, открытое неповиновение властям наказывается без предупреждения. Вплоть до применения оружия… Нарушителей порядка, провокаторов и мародеров – задерживать и препровождать в штаб дивизии. В случае сопротивления – открывать огонь на поражение!

Андрей и Гришка Сырцов оказались в одной патрульной группе.

– Маршрут следования: от площади Лайоша Кошута, по набережной Сечени – к базилике Святого Иштвана, далее через площадь Эржебет – к площади Вёрёшмарти, и обратно! – объявил взводный. – Старший патрульной группы – сержант…

– Отставить! – капитан Ховрин сложил карту, и спрыгнул с бронетранспортера. – Я сам пойду старшим. – И, поймав удивленный взгляд взводного, пояснил: – Маршрут уж больно знакомый. С войны…

Некоторое время шли молча. Крохотные, словно игрушечные, улочки перекидывали друг другу, наподобие шариков, эхо солдатских шагов. В этот ранний час город хранил тревожное молчание.

Ховрин остановился у невысокой водонапорной башни, увитой странными безлиственными растениями, и вздохнул:

– Здесь Сашку накрыло взрывом… Башню раскурочило всю, и вода хлынула на мостовые… Фрицы вон там держали оборону. – Ротный показал рукой куда-то поверх домов. – Хорошая была огневая точка. Много наших полегло…

Голота обвел взглядом позолоченные рассветным солнцем крыши и медленно стащил с головы пилотку. Сырцов поспешно последовал его примеру.

– Родина – это не пустой звук, ребята, – продолжал Ховрин задумчиво и совсем беспафосно. – Она и Москва, и Ленинград, и Харьков… И мама, которая ждет сына… Для меня родина – и вот эта водонапорная башня, – капитан провел ладонью по холодной кирпичной кладке. – И вот эти улицы, политые нашей кровью без меры… – Он понуро опустил голову и замолчал.

– Понимаю… – неуклюже вставил Голота.

Капитан вдруг вскинул голову, и глаза его заблестели:

– Она – одна! После двадцатого съезда будет двадцать первый и двадцать пятый! Может, еще что-нибудь поменяется… А родина – останется! И там, и здесь! – И Ховрин с размаху хлопнул ладонью по кирпичной стене.

Путь продолжили молча. Всю оставшуюся часть маршрута топали, понуро опустив плечи, словно под тяжестью неведомой вины за чьи-то слезы, за пролитую кровь, и за ту, которой еще суждено пролиться.

За площадью Святого Иштвана Ховрин объявил остановку.

– На прием пищи – пятнадцать минут! – скомандовал он, скидывая с плеча вещмешок.

Только сейчас Голота почувствовал, что смертельно устал. Перипетии бессонной ночи и жуткого рассвета вымотали его так, что он даже забыл о голоде.

Андрей грузно сел на край тротуара, отложил в сторону АК-47, расковырял пальцем узел на вещмешке и достал пачку галет. Сырцов проворно вскрыл ножом банку с тушенкой и протянул ее офицеру:

– Подкрепитесь, товарищ капитан…

Ховрин опустился на бордюрный камень рядом с Голотой, ослабил портупею и покачал головой:

– Ешь, солдат. Вам, молодым, требуется больше, чем мне. А я покурю…

Он потянулся к нагрудному карману, но в то же мгновение задержал руку, увидев что-то неожиданное в глазах Сырцова. Тот замер с протянутой банкой, таращась куда-то поверх головы ротного, и внезапно побелевшими губами прошептал:

– Мадьяры…

Ховрин не шелохнулся. Ледяным прозрением обрушился на него весь ужас положения, в которое он поставил себя и своих подчиненных. Со стенографической точностью в его мозгу прозвучали сухие строчки будущего рапорта: «Находясь на боевом дежурстве, группа, возглавляемая капитаном Ховриным, потеряла бдительность и, не закончив патрулирование района, расположилась на отдых… Не выставив дозорного, все трое патрульных отложили в сторону оружие и принимали пищу… Ни у одного из автоматов не было патрона в патроннике… Командир группы утратил способность оценивать обстановку и, как следствие, создал ситуацию, в которой свел к нулю боеспособность расчета…»

В одно мгновение Ховрин осознал, какую страшную, нелепую, бессовестную ошибку он допустил. Ошибку, непростительную даже зеленому, необстрелянному бойцу. Ошибку, возможно, самую роковую в своей жизни и, что еще ужаснее, – в жизни этих хороших, доверившихся ему мальчишек.

Патрульных окружили хмурые люди, вооруженные немецкими «Шмассерами».

– Оставайся на месте, советские! – услышал Ховрин над головой резкий голос с сильным акцентом. – Руки в гору!

Ротный мрачно усмехнулся:

– А десять лет назад нас называли «русские»… – Он сделал вид, что собирается подняться с тротуара.

– Сидеть, говно! – долговязый венгр ударил русского капитана ногой в спину. – Свинья советский!

Сырцов как стоял с банкой нетронутой тушенки в протянутой руке, так и продолжал стоять, не шевелясь и даже почти не дыша. Андрей тоже замер на месте с недожеванной галетой во рту и с ужасом таращился на небритых повстанцев.

Венгры проворно подобрали с асфальта русские автоматы и теперь чувствовали себя в полной безопасности, а потому не спешили с расправой.

– Коммунисты? – весело поинтересовался голос над головой ротного.

– Я – коммунист, – хрипло ответил тот, – а мальчишки не идейные вовсе, а так… по приказу. – И добавил тихо: – Отпустили бы вы их…

– Хороши мальчишки! – не унимался голос. – Моя мальчишки играют в солдатов такие маленький, деревянный… А твой – сами солдат.

– Мои тоже играют, – пробормотал Ховрин, косясь в сторону.

«Семь человек, – лихорадочно соображал он, – и, наверное, еще трое – за спиной. Четыре автомата, три винтаря… Ничего не сделать… Покрошат в укроп».

– Я всегда надеялся, – продолжал он громче, – что наши дети будут только играть в войну…

– Тогда зачем вы сюда пришел? – Венгр вышел из-за спины ротного и присел на корточки прямо перед ним. – С автоматы.

– Ну ты тоже не с рогаткой, – пробормотал Ховрин, кивая на «Шмассер».

Долговязый венгр, увлеченный начавшейся дискуссией, в которой, вероятно, ему было что сказать, не заметил, что загородил русского офицера от своих товарищей.

«Это твоя ошибка, герой, – спокойно подумал ротный. – Если взялся за оружие, научись сначала воевать. И не с безоружными людьми, а с советским солдатом!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});