Бунтарка - Бенуа Дютертр

– Ах да, ты же из Амьена! Я знал, но забыл. Я тоже, и приехал повидать родителей. Подумать только, ведь несколько лет назад мы могли бы даже повстречаться здесь с тобой… Слушай, бедняга ты, как эти негодяи из ВСЕКАКО обошлись с тобой!

Элиана чуть не задохнулась от гнева. Для него она не «бедняга», и потому она предпочла оправдать поведение своих патронов:

– Негодяи? Я так не считаю. Они действовали в согласии со своей логикой. Все это можно было предвидеть.

– Это ты так считаешь. Они ненавидят женщин точно так же, как ненавидят геев.

В других обстоятельствах для Элианы это прозвучало бы вполне убедительно, но сейчас параллель между ней и Франсисом была для нее унизительной. Поэтому она опять возразила:

– Вовсе нет. Да, кстати, Менантро заменила женщина. Нет, им враждебны были мои политические взгляды, вот и все.

– По мне, одно другого не лучше. Да, ты знаешь, что после «Охоты на ведьм» Фарид меня бросил?

Ага, кажется, Франсис не считает Элиану виновницей происшедшего и даже вроде полагает, что двойная эта катастрофа их сблизила. Он доверительно объяснял ей:

– Фарид – жертва антигеевских гонений, доминирующего мнения насчет усыновления нами детей, ненависти к супружеским парам…

– Я тоже плохо отношусь к супружеским парам, – буркнула Элиана.

Внезапно экс-журналистка осознала, что разговаривает с мелким служащим, которого бросил любовник, разговаривает в том самом городе Амьене, куда она приехала после увольнения, чтобы собраться с мыслями. Она с ужасом представила себе новую жизнь, что будет подобна той, которой она жила с неистребимым чувством горечи лет десять назад. Стариться в Амьене, ходить на званые обеды, где она будет рассказывать свои парижские воспоминания, а их никто не будет слушать, кроме горстки местных геев, которые будут считать ее героиней. Пронзительный голос Франсиса приводил ее в отчаяние, от его иеремиад ей становилось дурно, она хотела поскорей уехать, чтобы не похоронить себя здесь заживо. Она достала из кармана несколько монет, бросила на стол, встала и холодно промолвила:

– Не убеждена, что нам есть о чем разговаривать.

Она стремительно двинулась к выходу, а Франсис, резко сменив тон, закричал ей вслед:

– Да пошла ты знаешь куда, паскуда! С телевидения тебя вышибли, так что не фиг корчить из себя важную птицу!

Все лица вторично обратились в сторону Элианы.

В тот вечер бунтарка была очень резка с матерью и спать отправилась в страшном раздражении. Еще неделю она, не выходя из дому, пробыла в Амьене, чтобы окончательно убедиться, что ее проекты не прошли. Она возвратилась в Париж, и там опять начался бег по кругу. Следовало подумать, найти какой-то новый путь, нужно, чтобы осенило. Ища временный выход, она все-таки позвонила своей коллеге, режиссеру с «Другого канала», которая неоднократно предлагала ей свой летний домик на острове Йе. Элиана решила провести там две недели. И вот в конце апреля приплыла сюда вместе с Артюром на пасхальные каникулы.

Высадившись в этом маленьком вандейском раю, Элиана почти сразу же наткнулась в местной газете на статью, посвященную Марку Менантро. У него вилла в Пор-Жуэнвиле, и недавно он поселился тут, чтобы работать над своими проектами. Элиана, как жертва преследований, уже собиралась сесть на первый паром и уплыть с острова, но вдруг в мозгу у нее блеснула идея…

Во время прогулок она иногда проходит вдоль каменной ограды и насаждений, окружающих владения ее бывшего ПГД, находящиеся в ландах над самым морем. Это самое красивое место на острове. За воротами стоят шикарные машины. Элиана вспоминает поведение и позы этого нелепого капиталиста, уверившегося, будто он новый Рембо. Она мысленно определяет, олицетворением чего он является: претензий правящих классов; скрытой диктатуры, которая сводит весь мир к денежным отношениям, основанным на силе и коррупции; мрачного капиталистического фарса, разоряющего людей и предприятия, чтобы обеспечить состояние немногочисленным привилегированным. Сводится же это все вот к чему: он имеет то, чего не имеет она, – прекрасное поместье и пожизненную ренту.

Домик, который снимает Элиана, расположен далеко от моря. Из кухни ей виден сосновый лесок, но в основном то самое строение из сборных блоков, где трудятся рабочие. Она обдумывает стратегический план, но ее раздражает шум: то бетономешалка, то пилы, то шлифовальные круги… И она продолжает бродить часы напролет на невысоких береговых скалах, исхлестанных ветром, нависающих над каменистыми островками. Проходит мимо овец, которые щиплют серую траву, поглядывая на океан; вдалеке видны руины замка, рыбачьи суда. Элиана открывает зонтик: опять начался ливень. Уже целый месяц над всей Европой почти без передышки льет дождь. Элиана обеспокоена: уж не несется ли человечество к катастрофе по причине слепого наращивания производства и безудержного потребления? Она задается вопросом, не являются ли транснациональные финансовые корпорации, порождающие непомерную страсть к потреблению, могильщиками человечества. И думает о том, что надо бы вернуться к простой жизни и, быть может, описать свой опыт женщины, живущей в гуще заблудившегося человечества.

Иногда, возвращаясь с прогулки, она заходит на пор-жуэнвильское кладбище, идет по дорожкам среди надгробий до могилы маршала Петена,[25] который мирно покоится здесь, словно порядочный человек. «Такой чистенький и такой гад», – думает Элиана в воинственном задоре. Менантро и Петен – это практически одно и то же; ВСЕКАКО и Виши[26] – принцип практически один и тот же; нацизм и капитализм – практически та же самая система, стремящаяся поработить человека. Ах, с каким наслаждением она нагрянула бы сюда с народными массами и била бы этот надгробный камень, чтобы он разлетелся на осколки. Однако она отправляется домой и улыбается, оттачивая детали своего плана.

2

Ори-ги-нал,Орн-ги-нал,Да, я большой оригинал!

В доме звучит ария Оффенбаха, которую радостно распевает несильный тенорок. Марк Менантро с детства любил петь: эстраду, рок, оперу и даже куплеты из оперетт, которые мурлыкала его бабушка. Нагруженный грудой папок, он проделал несколько танцевальных па и стал подпевать певцу, чей голос шелестел на пластинке. Чем дольше жил Марк, тем больше он сетовал на отсутствие фантазии, на недостаток воображения. Потому-то в это утро он слушал Оффенбаха, потому-то надел вместо халата яркое пончо, которое купил во время деловой поездки в Боливию. Правда, внутри его вилла свидетельствует скорее о классическом вкусе. Стены гостиной обшиты дубовыми панелями – стиль «английский адмирал». В камине потрескивают поленья. Кожаные корешки Полного собрания сочинений Вальтера Скотта украшают библиотечные полки. Деревянная лестница с резными перилами ведет в длинный темноватый коридор к комнатам второго этажа. Марк сделал выбор: здесь, в этом доме, он начнет новую жизнь. Он хорошо чувствовал себя у моря, отделенный от континента широким проливом, среди спокойного комфорта, который позволял заниматься чтением великих писателей (он только что приступил к Маргерит Дюрас), прежде чем задремать над страницами своего собственного романа. Он запел второй куплет, изменив слова:

Нет никого оригинальней,Чем я, такой оригинальный!

Марк вошел в небольшой кабинет, где его ждал друг:

– Вот мои архивы ВСЕКАКОНЕТ. Не знаю, что ты сможешь из них извлечь, но это все, что у меня сохранилось.

За несколько месяцев Менантро полностью изменил свой облик. Начать хотя бы с очков: впервые в жизни он изменил классической модели прямоугольной формы ради треугольных стекол в оранжевой оправе, что придавало ему модный вид, прямо с рекламной картинки. Равно и жесты: уже не такие сдерживаемые воспитанием, не вполне соответствующие требованиям делового сообщества. А его ужимки в этой гостиной – если учесть еще и пончо – выглядели сверхнепринужденными. Он покачивался в ритме музыки, потом стал замирать в театральных позах. Лишь белокурые пряди на голове да волевой подбородок по-прежнему придавали ему вид отличника, решившего преуспеть во всем. Сейчас он желал блистать на поприще гомосексуализма.

Эта мутация ошеломила окружение Менантро. Патрон ВСЕКАКО в частной жизни слыл благоразумным отцом семейства, любящим жену и двоих детей, а ко всему прочему слишком занятым своим делом, чтобы заводить любовные интрижки на стороне. Никто не обращал внимания на любострастные взгляды, какие он иногда бросал, по большей части неосознанно, на молодых менеджеров из ВСЕКАКО, а чаще на красивых парней, встреченных на улице. Его простоватый облик как бы не вызывал подозрений. Сам он долго думал, что это автоматическое влечение в конце концов само прекратится, тем паче что моральное давление полученного воспитания, а главное, память о матери (которая ненавидела педиков) мешали ему сделать первый шаг.