И снятся белые снега… - Лидия Вакуловская

— Плохой человек писал, — сказала девушка. — Какие здесь склады были? Щели, снег на товар летел. Мы пустые ящики разбили — склады обшили. Банки консервные у жителей собирали, железо резали — склады обивали. Заведующий с нами работал. Теперь хорошо товару. Зачем плохо писать?

Произнеся такую эмоциональную речь, девушка почему-то смутилась, уткнулась в свои бумаги. А Ася окончательно убедилась в незаурядных деловых качествах и организаторском таланте Тюрикова. Она даже подумала: «Ведь это тоже тема. Корреспонденцию можно так и назвать: «Ответ анониму…» Нужно только повидаться с Тюриковым. Приди Ася чуть раньше, она застала бы его в конторе, но сейчас он находился дома. Его отсутствие — не секрет для сотрудников: заведующий хлопочет дома по хозяйству, готовясь к встрече с женой, которая не сегодня-завтра должна прилететь с материка. Те же сотрудники посоветовали Асе сходить к нему домой.

У крыльца дома мужчина колол дрова — плавник, выловленный из моря, вероятно, еще летом. То, что это именно Тюриков, Ася определила еще издали по приметам: очень высокий, в белой меховой шапке. Кроме этой приметной шапки, на нем были меховые брюки и длинные, за колени, торбаса. Дрова Тюриков колол красиво: при каждом взмахе топора кругляши разлетались на ровнехонькие дольки.

— Здравствуйте! — подошла к нему Ася.

Он распрямился, стал совсем огромным.

— Здравствуйте, если не шутите, — весело отозвался Тюриков, блеснув золотым зубом. Лицо у него тоже было крупное, волевое. Он выжидательно смотрел на незнакомую девушку.

Ася назвалась.

— Вот здорово, что приехали! — сказал он так, словно давно ждал ее появления. — Вашу фамилию я по газете знаю, остро пишете. — Не подозревая, что ей стало неприятно от этой похвалы (Ася терпеть не могла подобных комплиментов), Тюриков сказал: — Заходите в дом, пожалуйста. Я сейчас это хозяйство, — он кивнул на кучу колотых дров, — в чулан перетащу, и весь к вашим услугам.

Ася не пошла в комнату — дверь туда из кухни была закрыта, — а присела у кухонного столика, напротив раскаленной плиты, расстегнула крючки полушубка, достала блокнот и карандаш. Из кухни ей хорошо было слышно, как в сенях возится Тюриков, громыхает поленьями, хлопает дверью.

Ася с интересом разглядывала кухню. Ничего особенного: кухня как кухня, признаков «раскошной жизни» нет и в помине. Цинковый умывальник, под ним таз на табуретке. На окне — аккуратные шторки. За ажурной решеткой над плитой — кастрюли, две сковородки. На стене висит шкафчик для посуды. Он оригинальный, видно, хозяин мастерил его сам. В нем три узких дверцы, и над каждой — дата «выпуска»: число, месяц, год. Цифры выпилены из фанеры, аккуратно наклеены и покрыты, как весь шкафчик, лаком. Но Асю не так восхитил это самодельный шкафчик, как клетка, висевшая рядом с ним. В клетке на тонкой жердочке застыл белый комочек — точь-в-точь живая куропатка. Надо было подойти совсем близко, чтобы понять, что это крохотное чучело. К клетке прикреплена пластинка из жести, на нем серебристая надпись: «Друг пернатых и зверей — Тюриков».

Ася смотрит на шкафчик, на беленькую куропатку, на серебристую надпись на золотистой дощечке и улыбается.

«Надо же, какой выдумщик этот Тюриков!», — думает она.

Впустив в дверь клубы холодного воздуха, входит Тюриков.

— Вот и все! — сообщает он. — Э-э, да вы не разделись. Это непорядок!

— Я ненадолго, — говорит Ася.

— Нет уж, — подходит он к ней. — Раз пришли — будьте гостем. У нас такой обычай.

— Ну, хорошо, — соглашается Ася. Она снимает полушубок и шапку, подает Тюрикову. Потом раскручивает свернутую вокруг шеи косу и отправляет ее на обычное место — за спину.

— Что-то ветерок вроде подул, — замечает Тюриков, вешая ее одежду. И поворачивается к ней: — А я сегодня жену с «материка» жду. По этому поводу пироги затеял. Тесто вон уже подходит, — он показывает на табуретку у плиты, где стоит большая кастрюля, прикрытая холщовым полотенцем. — А радиограммы от нее что-то нету. — И без всякой связи спрашивает: — Не возражаете, если я умоюсь?

— Пожалуйста.

Тюриков Асе положительно нравится: живой, общительный, держится просто. Ася пытается прикинуть, сколько ему лет: «Тридцать — тридцать пять». Потом замечает, что у него седые виски, и щедро накидывает еще пяток.

Вытираться Тюриков уходит в комнату. Оттуда сразу несет холодом.

— Заходите сюда, здесь не так жарко, — зовет он ее.

— Что вы, я, наоборот, тепло люблю, — отвечает Ася и раскрывает блокнот, готовясь без промедления взяться за дело.

— Слышите? — спрашивает он из комнаты. — Вот это да!

Ася не понимает, что он имеет в виду. Но Тюриков уже на кухне.

— Похоже, пурга начинается, — говорит он.

Она прислушалась. Такое впечатление, будто на крыше кто-то неуверенно приплясывает. Ася приподняла занавеску на окне: стекла затянуты синим смерзшимся снегом. Тогда она открыла форточку. Снежный вихрь ворвался на кухню, форточку отчаянно стукнуло о стенку.

— Я пойду, пока не поздно, — говорит Ася. — А то мне не попасть в гостиницу.

— Может, переждете? Обо всем поговорим.

— Нет, — решительно отвечает Ася. — Если уж пурга зарядит, не переждешь. Я потом приду к вам.

Она застегивает крючки полушубка, прячет блокноты.

В сенях светло: горит электрическая лампочка. Тюриков приоткрыл дверь на улицу. В тот же миг ветер вырвал из его руки дверь, распахнул ее во всю ширь. И сразу какая-то неведомая сила отшвырнула Асю с порога в глубину сеней. Лицо залепило снегом. С гвоздя сорвалось, полетело на пол корыто, задребезжали какие-то железные банки. Все это длилось одно мгновенье. В следующую минуту Тюриков уже справился с дверью. В сенях становится тихо и светло. Неожиданно Ася видит жестяную табличку, прибитую на низкой дверце: «Туалет». А рядом еще одна табличка на смежной дверце: «Кладовая». И еще одна: «Топливо». Ася тихонько засмеялась: нет, он все-таки чудак, этот Тюриков.

— Вот они, северные штучки. — говорит Тюриков, подпирая вздрагивающую дверь железным засовом. — Никуда вам не придется идти.

А в доме жара. В большой зеленой кастрюле подходит тесто. И если бы не свистело за окнами, не пританцовывало на крыше, не стучало в стены, можно было бы подумать, что никакой пурги вообще не существует на свете.

Ася снова снимает свой полушубок. Неужели пурга затянется надолго? Лучше бы она не ходила к Тюрикову, ведь и так все ясно. Лучше бы сразу шла в правление колхоза, в крайнем случае сидела бы сейчас там вместе с Бабочкиной. Бабочкина, конечно, тоже не пойдет в такую погоду в гостиницу.

— Считайте, что вы моя пленница, — голос Тюрикова оторвал Асю от размышлений. — И пора нам познакомиться, а то так и не знаем, как кого зовут.

— Вас — Лука Семенович, — отвечает она.

— Совершенно верно. А вас?

— Ася.

— А вы умеете, Ася, катать тесто и печь пироги? — неожиданно спрашивает Тюриков.

Ася не умеет этого делать. Но, не желая ударить в грязь лицом, храбро говорит:

— Еще бы! Я любые пироги сварганю.

— Тогда закатывайте рукава, мойте руки и приступим! — шутливо приказывает он.

«А здорово, что я здесь осталась, — неожиданно решает Ася. — С ним куда интереснее, чем с Бабочкиной».

— Ох ты, совсем забыл! — говорит Тюриков. Он подхватывает свисающий с гвоздика штепсель динамика, вставляет в розетку.

В комнату врывается громкий и довольно монотонный мужской голос:

— Внимание! Говорит местный радиоузел. Граждане, жители поселка Северного! По случаю того, что надвигается пурга, всякое хождение по поселку запрещается, так как оно опасно для жизни. Повторяю…

Тюриков весело хохочет:

— Вот деятели! «По случаю того, что надвигается!» Опять проспали.

Ася хохочет вместе с ним.

6

«Будет пурга!» — определяет Бабочкина, выйдя из правления.

Она не раз видела, как начинается пурга. Сперва где-то в стороне, далеко-далеко мяукнет ветер. И умолкнет. Потом отзовется с другого боку. Опять умолкнет, словно и не было его. Опять откликнется — уже сверху. Снова пропадет.

— У-у-у-у… — и тихо.

— У-у-у-у-у… — и замрет.

Потом оторвет от земли горсть снега, подбросит кверху, прижмет к земле снежную пыль. Пройдется по крыше, швырнет на крыльцо снежинками. Опять успокоится, притихнет. И вдруг погонит, погонит по улице редкие змейки поземки, длинные, юркие, стремительные. Еще раз швырнет снегом, вскинет его к небу тучкой, закружит ее. А потом завоет, засвистит — и пойдет! Уже не змейки, не облачка — крутая снежная лавина поднимется над землей. Завертится, понесется, как тысячи голодных собак, напавших на след медведя. И не остановить, не унять, не успокоить бешеную снежную карусель. Все поглощает тогда это ревущее и стонущее белое месиво: дома, людей, оленьи стада…