Географ глобус пропил - алексей Иванов

Служкин долго молчал.

— Одна из самых любимых моих рек — река Ледяная на севере, — рассказал он. — Весной я туда в поход собираюсь с пацанами из девятого «бэ». Слышала об этом?

— Рассказывали, — кивнула Маша.

— Хочется мне, чтобы еще кто-нибудь почувствовал это — смысл реки... «Бэшники» так душу мне разбередили своими сборами, что у меня про Ледяную даже стих сам собою сочинился. Хочешь, прочитаю?

— Конечно.

— Раньше по Ледяной шел сплав на барках, везли с горных заводов всякую продукцию... И вот этот стих — как бы песня сплавщиков...

— Да вы не объясняйте, вы читайте, я пойму...

Служкин глубоко вздохнул, огляделся по сторонам

и начал:

— Дальний путь. Серый дождь над росстанью.Как-нибудь беды перемелются.Ледяной створами и верстамиУспокой душу мою, грешницу.Здесь Ермак с Каменного ПоясаВел ватаг удалую вольницу.Будет прок — Господу помолимся.Эй, браток, ты возьми с собою нас.Черный плес. Черти закемарили.Вешних слез белые промоиныНа бойцах, что встают из тальника,Подлецов кровушкой напоены.Плыли здесь струги да коломенки.Старый бес тешил душу чертову.Что же вы, судьи да законники,Нас, живых, записали в мертвые?О скалу бились барки вдребезги.Шли ко дну, не расставшись с веслами.Но, сбежав из постылой крепости,Вновь на сплав мы выходим веснами.Под веслом омуты качаются.Понесло — да братва все выдюжит.Ничего в мире не кончается.Проживем: вымочит — так высушит.Ветхий храм на угоре ветреном...Рваный шрам на валунной пристани...И погост небо предрассветноеПалых звед осыпает искрами.В города уезжать не хочется.Навсегда распрощаться — просто ли?Нам с тобой дарят одиночествоЛедяной голубые росстани.

Маша задумчиво глядела себе под ноги.

— Что такое «росстани»? — наконец спросила она.

— Ну перекрестки, распутья... Там, где дороги расстаются.

— Я и не знала, что вы и серьезные стихи пишете.

— Я не пишу, Машенька. Я сочиняю. Изредка.

— Почему же не пишете? — удивилась Маша.

— Ну-у... — Служкин замялся. — Мне кажется, писать — это грех. Писательство — греховное занятие. Доверишь листу — не донесешь Христу. Поэтому какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, но никогда не воспитывала. В отличие от жизни. Можешь преподнести эту мысль Розе Борисовне.

— А при чем тут она? — словно бы даже обиделась Маша.

— Как «при чем»? Она же у вас литературу ведет.

— А-а...

Служкин и Маша подошли к старой сосне у самого обрыва.

— А вот теперь посмотри, — велел Служкин, указывая пальцем.

Вешние воды, дожди и ветер вынесли почву из-под сосны, и она стояла, приподнявшись на мощных, узловатых корнях. Одни корни вертикально ввинчивались в землю, а другие, извиваясь, как змеиные волосы Горгоны, веером торчали в пустоту.

— Ух ты! — ахнула Маша, присаживаясь на корточки, чтобы разглядеть получше. — Это и есть ваша сосна на цыпочках? А я столько раз была там, внизу, на пляже, и никогда не замечала!..

Служкин подошел к сосне и похлопал ее по стволу.

— Давай обойдем ее с той стороны? — предложил он.

Маша поднялась, подошла к нему и заглянула вниз.

— А не опасно? — наивно спросила она.

— Смертельно опасно, — ответил Служкин. — Но ты делай, как я.

Он обнял сосну, прижался к ней грудью и животом и по корням засеменил вокруг ствола. Маша засмеялась, тоже обняла ствол и смело стала переступать по корням вслед за Служкиным, глядя в обрыв через плечо.

Служкин остановился на полпути, и Маша, дойдя до него, тоже замерла. Они стояли над пропастью, Служкин обнимал сосновый ствол, и Маша обнимала сосновый ствол. В тишине было слышно, как сосна чуть поскрипывает, и высоко над головами плавно покачивались темно-зеленые, ветхие лапы кроны.

Маша упрямо смотрела куда-то вниз, куда-то вдаль по ледяной Каме. На висках ее и на розовых от мороза скулах проступили яблочно-бледные, нервные пятна.

— Виктор Сергеевич, — негромко сказала Маша, — мы с вами упадем...

Глава 37

ПОСЛЕДНИЕ ХОЛОДА

Седьмого марта в детском садике устраивали утренник в честь Восьмого марта. Служкин пришел один — Надя не смогла.

Небольшой зал на втором этаже садика был уже заполнен бабками и мамами в шубах. Поскольку мест не хватало, воспитательница отправила Служкина, как единственного пришедшего на утренник папу, за скамейкой. Служкин приволок скамейку — длинную, как пожарная лестница, — и поставил ее так, чтобы отсечь ею зрительскую часть зала. Он первым уселся на эту скамейку и оглянулся, разыскивая взглядом Лену Анфимову. Лена стояла у стенки среди тех, кому не досталось места. Служкин махнул ей рукой. Здороваясь со знакомыми, Лена пробралась через плотно заставленные ряды и села рядом со Служкиным.

— Привет, — сказал Служкин. — С праздником тебя. И кстати, с прошедшим днем рождения.

— Ты даже помнишь? — улыбнулась польщенная Лена.

— Конечно, у меня отличная память, — похвастался Служкин. — К тому же все записано.

— Как у тебя дела? — спросила Лена, спуская на плечи шаль.

— Да так себе. Как обычно. Горе со щами, счастье с прыщами.

— Ты уж расскажи, — засмеялась Лена.

— Рассказывать долго, особенно если учесть, что нечего. Вроде ерунда одна, а вроде и лопатой не перекидаешь. Ногу вот сломал.

— Поэтому тебя долго не было видно, да? Я хотела у Нади спросить, да постеснялась, больно она у тебя строгая... Как нога, хорошо срослась?

— Какое там!.. — Служкин безнадежно махнул рукой. — Отрезали к чертовой матери на фиг, как Мересьеву... Кстати, угадай загадку про него: кто такой — ползет, ползет, шишку съест, опять ползет?..

— Дорогие наши мамы! — прервала Служкина воспитательница, выгоняя в зал табунок детишек и выстраивая их. — И дорогой папа, — добавила она, посмотрев на Служкина.

Женщины в зале дружно засмеялись.

— Это мой папа, Витя! — крикнула Тата.

— Сегодня ваши дети приготовили вам выступление и подарки!

— Й-и!.. — за пианино взвизгнула, как лошадь, музруководительница так, что Служкин вздрогнул, и ударила по клавишам.

Детишки и воспитательница нестройно запели. Точнее, сперва запела воспитательница, потом начали неуверенно подключаться дети. Мамы, растрогавшись, притихли, только в углу какая-то бабка бубнила: «Раньше молоко было двадцать семь копеек, булка белая — восемнадцать, булка черная — четырнадцать...»

Утренник начался. Дети хором старательно читали стихи, громче всех с выражением орала воспитательница. Потом стихи стали читать поодиночке: кто звонко тараторил, кто невразумительно мычал. Воспитательница шепотом на весь зал подсказывала слова забывчивым. Андрюша рассказал свое четверостишие, глядя в пол, почти беззвучно. Лена виновато пожаловалась Служкину:

— Он дома хорошо читал, а на людях стесняется...

Тата тоже едва слышно, тоненько прочла:

— Весенний праздник радостныйпришел сегодня к нам,И ярко светит солнышкодля наших добрых мам.

В стихах также упоминались «весенние деньки», «звонкая капель» и прочее, что выдавало детсадовскую самопальность этих опусов.

— Значит, Витя, ты не знаешь про двенадцатое число? — тихо спросила Лена.

— А что было двенадцатого? Драка или революция?

— Ирида Антоновна умерла.

— Чекушка?..

Служкин долго молчал, глядя, как смешно танцуют дети под барабанные аккорды изношенного пианино — парами, с приседаниями, уперев руки в бока.

— Нет, я не знал, — сказал Служкин. — Я вообще ее после школы не видел... Чем она занималась на пенсии?..

— Летом на даче копалась, зимой на рынке рассаду продавала.

— Ну и ну... — Служкин покачал головой. — А я к ней даже в гости не ходил... Слышал, что наши собирались, а не пошел... Виноват я перед ней...

— Да все мы виноваты, — заметила Лена. — Чего уж там...

Утренник заканчивался. Воспитательница снова построила детишек.

— А сейчас, дорогие мамы, — объявила она, — ребята подарят вам подарки, которые они сами смастерили!

Другая воспитательница быстро раздала детям аппликации, читая фамилии авторов на обратной стороне картонок.