Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

Спустя две недели после сообщения о смерти короля эльфов прибыл в Сонандан Манакор Гаронман, наделенный полномочиями принести Каэ присягу на верность и вечное служение от имени своего народа. Интагейя Сангасойя встретила его во всем блеске и величии, на которые только была способна. Она бы с радостью отказалась от эльфийского престола, но память о Мердоке ап‑Фейдли и обещание, данное ею при расставании с самим Рогмо, обязывали. Манакор еще гостил в столице, когда явился к Каэтане посланец от хартумского наместника и известил ее, что у могильного холма отныне и навеки поставлен фонтан с веселым дельфином. Удивительно, но именно это письмо Банбери Вентоттена и вызвало наконец горькие слезы у непреклонной прежде богини; а со слезами на смену горю пришла тихая и светлая печаль.

Так или иначе, жизнь постепенно вошла в прежнюю колею. А Каэ с ужасом и тревогой думала о том, какие еще потери придется пережить, прежде чем мир снова обретет покой и счастье.

В тот ясный солнечный день — впрочем, именно такие дни чаще всего случались в Сонандане — Магнус и Астерион долго возились с каким‑то чертежом, а затем скрылись с глаз долой и где‑то пропадали до самого вечера. За множеством дел их отсутствие не было по‑настоящему замечено. И задумались над этим незначительным происшествием немного позже.

Каэтана проснулась оттого, что ее комнату заливал нестерпимо‑яркий свет. Она протерла глаза, но оказалось, что смотреть просто невозможно. Тогда она прикрыла их рукой и так вышла на ступени храма. Со всех сторон уже бежали сюда жрецы, слуги, воины и все ее друзья. Интереснее всех было наблюдать за Нингишзидой. И хотя из‑за слепящего света не было видно выражения его лица, сама его поза и энергичные жесты уже говорили о многом. Рядом с Каэ оказался вдруг Барнаба, хрустя коржиком, — ей иногда казалось, что толстяк воплотился вместе с этим лакомством и теперь оно никогда не закончится, будучи частью его тела.

— И что это за пожар?

— Кто его знает… Какое‑то очередное явление, сейчас поймем.

— Но хоть не враги?

— Нет, злом тут и не пахнет. Просто что‑то непонятное, хотя и до боли знакомое.

— Кажется, я узнаю! — взвизгнул Барнаба.

— Ну…

— Э‑э‑э, нет. Ты сама узнай, — пропел толстяк. — Тут главное — получить море удовольствия.

Каэтана собиралась продолжить эту поучительную беседу, но не вышло. Свет вспыхнул с новой силой, и громовой голос потряс все окрестности:

— Придите и внемлите! Я явился на эту темную и тусклую землю, дабы даровать вам свет! Падите же к моим ногам и трепещите!

Последнее слово как‑то особенно раскатисто получилось у этого неизвестного оратора, и эхо еще долго перекатывало его по соседней роще.

— С ума сойти, — сказала Каэтана. — Что это за чушь?

— Это только начало, — ехидно заметил Барнаба, — цветочки, так сказать. А дальше будет веселее и занятнее.

— Спасибо, вот уж утешил так утешил.

— По мере скромных сил стараюсь, — потупил сразу четыре глаза разноцветный чудак.

Свет немного потускнел, поутих, давая собравшимся возможность рассмотреть говорившего. Надо признать, что смотреть и впрямь было на что; сверкающая расплавленным золотом колесница стояла посреди храмовой площади. Она была запряжена столь же ослепительными золотыми грифонами — существами неземной красоты и грации. И колесница, и грифоны были больше нормального размера, но не гигантские. Даже речи не могло быть о том, чтобы сравнить их с Драконами или Змеем Земли.

На колеснице возвышался юноша.

Подобно Тиермесу, тело которого отливало ртутью, он был словно подсвечен изнутри солнцем. Кожа его янтарного цвета казалась теплой и шелковистой на ощупь. Волосы спускались ниже лопаток, так что с первого взгляда его можно было принять и за юную женщину, но это заблуждение тут же развеивалось, когда взгляд падал на его могучие плечи, мускулистые руки и узкие бедра. На юноше была золотистая, искрящаяся туника и высокие, по колено, сандалии. Он опирался на длинное копье с огненным наконечником. Голову украшал сияющий венец с семью высокими зубцами.

— Падите ниц! — снова загрохотал он, видимо вдоволь насладившись произведенным эффектом. — Придите под мою длань, и стану я защитой и опорой вам, бедным и сирым! Вернулся я, услышав ваши моления…

Тут ослепительный колесничий немного приутих, потому что не было что‑то слышно восторженных криков толпы. Никто не бесновался от счастья и даже просто не радовался. На площади перед Храмом Истины царила гнетущая тишина, нарушаемая только шорохом золотых крыльев грифонов.

И в этой звенящей тишине внезапно раздался насмешливый и не менее звучный, чем у колесничего, голос:

— Совсем ошалел братец Кэбоалан! Одичал вдали от родины. Однако сколько величия!

* * *

— Я вернулся, как только смог, — рассказывал Солнечный бог спустя несколько часов, сидя за накрытым. столом в резиденции татхагатхи.

Тот уже и не удивлялся своим гостям, привычно говорил любезности и выяснял гастрономические предпочтения новоприбывшего бессмертного. Оказалось, что Аэ Кэбоалан вовсе не такой уж страшный и нелепый бог. Просто за много тысячелетий он отвык разговаривать со своими приверженцами; да, собственно говоря, тысячи лет назад все было совсем иначе. Каэтана ввела новые правила общения с людьми, и Солнцеликому пришлось быстро подстраиваться под них.

После третьего бокала знаменитого зеленого, столь высоко ценимого Тиермесом, у него стало неплохо получаться.

— Война, говоришь, — обратился он к Каэтане. — Печально. Но никуда не денешься. А что Барахой?

— Нас не интересует, что думает по этому поводу Барахой, — прервал его Траэтаона.

— Но ведь что‑то он все равно думает, — лукаво заметила Каэ.

— Дорогая! Ты уже простила его? — изумился Вечный Воин. — Вот уж не думал, что ты сможешь найти оправдание его поступку!

— Так что, что он сделал? — вмешался Кэбоалан. — Вы учитывайте, пожалуйста, что я абсолютно не осведомлен в ваших делах. Кажется, я отсутствовал даже дольше, чем предполагал.

— Наш драгоценный верховный владыка, все еще погруженный в мировую скорбь по себе, любимому, не придумал ничего лучшего, чем в канун войны поселиться в другом мире — более удобном, более дружелюбном и гораздо менее опасном, — сердито сказал Траэтаона. — Это предательство. Если он не знает, как это называется, то я ему объясню, — пре‑да‑тель‑ство, — произнес он по слогам. — И мне странно, что Каэ говорит об этом так, словно простила его.

— Не то чтобы простила, но думаю, что кое‑что изменилось. Не у меня, не у нас — у него…

— Ты что‑то скрываешь?

— Нет, нет, совсем ничего. — Она подняла руки ладонями вверх, словно сдавалась. — Да и вообще речь сейчас о нашем Солнцеликом.

Аэ Кэбоалан пристально разглядывал Богиню Истины, хмурился.

— А ты совсем‑совсем другая. Так изменилась, что я бы тебя, наверное, и не узнал. Даже если бы встретил. У тебя изменилась сущность, внешность, взгляд…

— И… — подбодрила его Каэтана.

— И знаешь, так мне нравится больше.

— Так это же прекрасно!

Солнцеликий некоторое время хмурился и морщился, стараясь уложить в памяти все новости, лавиной обрушившиеся на него после столь продолжительного отсутствия. Наконец в путанице мыслей, одолевавших его, ухватил одну ниточку.

— Каэ, дорогая, — обратился он к Богине Истины. — Если тебе не трудно, покажи мне этот великий талисман, ради которого ты совершила такое далекое путешествие и потратила столько сил.

Справедливости ради нужно отметить, что Каэтана не успела предупредить Кэбоалана о том, что талисман ей достался не просто говорящий, но и весьма разговорчивый — что не одно и то же.

— Наконец! — скрипучим голосом заявил Ниппи, не дожидаясь, пока его представят. — Я уж думал, все, конец. Все обо мне забыли, всем на меня чихать. Но нет! Нашлась светлая личность, и я с радостью говорю ей: «Привет! «, «Как дела? «А с вами всеми я не говорю, потому что вы меня игнорируете. И хоть имеете на это право, но я возмущен и подавлен…

— Стой! — рявкнул Аэ Кэбоалан, невольно поднося ладонь к лицу. — Молчи! Молчи, говорю тебе! Каэ? — обернулся он к ней. — Неужели ты все время обречена слушать это маленькое чудовище?

— Не все время, — рассмеялась богиня. — Теперь он просто онемел. Ты его раньше не слышал.

— Какое счастье! — искренне молвил Солнцеликий. Несколько раз глубоко вдохнул и обратился к Ниппи:

— Внимай, безделушка! Сейчас я стану спрашивать, а ты — отвечать на мои вопросы и при этом будешь воздерживаться от комментариев, жалоб, поучений и всего остального, что придет тебе на ум.

— Мои поучения было бы не грех послушать, — взвился Ниппи, сверкая ослепительно‑алым. — Некоторым просто необходимо поучиться хорошим манерам.

— Ниппи! — Каэ легонько щелкнула по перстню.