Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Больной, бледный, с дрожащим телом, в состоянии, граничившем с безумием, Гитлер сохранял невероятную способность воодушевлять и пробуждать несбыточные надежды у оставшихся с ним соратников. И никто не казался более убежденным его словами, чем Мартин Борман.
Капитан Герхард Болдт, молодой офицер, получивший пять ранений во время русской кампании и находившийся теперь в распоряжении генерала Кребса, имел беседу с Борманом днем 27 апреля. Борман говорил о скорейшем освобождении Берлина 12-й армией генерала Венка. Борман сказал: «Вы остались здесь и продолжаете бороться вместе с нашим фюрером в самые тяжелые времена, когда это сражение закончится победой, вы должны получить высокий пост в государстве и высокое положение в награду за вашу верную службу».
Болдт, знавший о реальном положении дел, был поражен этими словами. «Могут ли действительно эти мысли о «победоносном сражении» занимать его ум сейчас, 27 апреля?» — спрашивал себя Болдт. Действительно ли Борман верил во все сказанное им или его слова были «просто дьявольским смешением лицемерия, мании величия и фанатичного идиотизма»?
Но в эту ночь начала ослабевать даже вера Бормана. Красная Армия, накануне обстрелявшая беспорядочным артиллерийским огнем рейхсканцелярию, сейчас взяла ее в кольцо, окружив непрерывным огневым валом. Борман слышал, как массивные камни здания рейхсканцелярии разлетались на куски и обрушивались в сад и внутренний двор прямо над бункером. Его ноздри заполнило зловоние серного дыма и известковой пыли, которые всасывались в бункер через вентиляционную систему, он видел, как сотрясаются вокруг него толстые бетонные стены. Он уже знал, днем русские захватили два берлинских аэропорта — Темпельгоф и Гатов. Теперь единственно реальный путь, которым можно было выбраться из города, был очень рискованным: небольшой самолет, способный взлететь с импровизированной взлетной полосы, уворачиваясь от стрельбы русских зенитных батарей.
Борман остался на месте. Сидя за столом в своем похожем на камеру кабинете, он, по словам одного из посетителей, летчика-испытателя Ханны Рейч, «записывал важнейшие события, произошедшие в бункере, для потомков». Рейч думала, что тем самым Борман хотел воодушевить их, показав, что они займут свое место «среди величайших страниц истории Германии».
Около двух часов ночи 28 апреля капитан Болдг, направляясь спать, увидел Бормана, занятого отнюдь не написанием книг. Он пил с Кребсом и Бургдорфом. Это было удивительно по двум причинам. Гитлер не употреблял алкогольных напитков, поэтому Борман тоже не пил их, по крайней мере, когда находился рядом с фюрером. Оба генерала имели трения с Борманом, несмотря на то, что они были обязаны своим высоким положением именно ему, подтвердившему их рабскую преданность Гитлеру и нацизму.
Ганс Кребс, в монокле, как всегда был невозмутим. До войны он был представителем военного ведомства при посольстве Германии в Москве и владел русским языком. Он оставался на своей должности только благодаря способности смягчать для Гитлера неприятные факты о положении в войсках. Вильгельм Бургдорф, военный адъютант Гитлера, отказался от своего призвания профессионального офицера и разделил свою судьбу с нацизмом. Именно Бургдорф подал яд фельдмаршалу Роммелю, который принял его после предъявления обвинения в заговоре 20 июля.
Около половины пятого один из офицеров, друг Болдта, разбудил его, чтобы и он услышал самый горячий момент ссоры, разгоревшейся, пока он спал. Болд слышал, как Бургдорф, с багровым от постоянного употребления алкоголя лицом, кричал на Бормана: «Девять месяцев назад я приступил к выполнению поставленной мне задачи со всей своей энергией и идеализмом. Я многократно пытался наладить взаимоотношения между партией и армией. Я зашел так далеко, что на меня стали подозрительно смотреть, даже мои товарищи в армии презирали меня. Я сделал невозможное, пытаясь уничтожить недоверие Гитлера и вождей партии к вооруженным силам. В конце концов, я был назван предателем, изменившим чести офицера. Теперь я должен признаться, что подобное обвинение было вполне оправданным, что мои усилия не только оказались тщетными, а мой идеализм ошибочным, но и абсолютно наивными и глупыми».
Бургдорф замолчал, тяжело дыша. Кребс попытался успокоить его, убеждая быть более осторожным с Борманом. Но Бургдорф попросил Кребса оставить его в покое, что все это должно быть высказано именно сейчас, так как, может быть, уже через сорок восемь часов будет слишком поздно. Бургдорф продолжил ссору с Борманом: «Наши молодые офицеры сражались с небывалой в истории человечества верой и идеализмом. Сотни тысяч, они шли на смерть с гордой улыбкой. Но за что? За свою любимую родину — Германию, за наше величие и будущее? За благополучную и чистую Германию? Нет. Они погибли за вас, за вашу роскошную жизнь, за вашу жажду власти. С верой в правое дело восемьдесят миллионов молодых людей пролили свою кровь на полях сражений в Европе. Миллионы людей были принесены в жертву, пока вы, вожди партии, обогащались за счет собственности нации. Вы пировали, сколотили огромные состояния, награбили имущества, купались в богатстве, обманывали и угнетали людей. Наши идеалы, наши моральные устои, наша вера, наши души были втоптаны вами в грязь. Человек для вас был ничем иным как инструментом вашей ненасытной жажды власти. Вы истребили германскую нацию. Это ваша вина!»
Никто и никогда не осмеливался говорить с Борманом в таком тоне, и когда Бургдорф закончил говорить и его последние слова повисли в воздухе «почти как проклятие», воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Бургдорфа. Затем Болдт услыхал голос Бормана, он ответил кратко, в нехарактерной для него мягкой манере, его голос был «холодно сдержанным и масленым»: «Мой дорогой друг, вы не должны обобщать. Даже если другие и обогатились, то не следует обвинять в этом меня. Я клянусь всем, чем угодно, что я остался в стороне от этого. Ваше здоровье, мой друг!»
Спустя четыре дня уже не будет поводов поднять тост за здоровье Бургдорфа, его найдут застреленным. Однако через семь часов после обличительной речи Бургдорфа Болдт увидел их вместе. Молодой капитан явился в конференц-зал Гитлера с докладом и его взгляду открылась следующая картина: Бургдорф, Борман и Кребс развалились в удобных креслах, накрывшись пледами и подушками. Они спали, в комнате стоял громкий храп; Гитлер был вынужден прокладывать себе путь перешагивая через их вытянутые ноги, чтобы взять доклад Болдта.
Доклад обрисовывал мрачную картину положения дел, впрочем, как и все остальные от 28 апреля. Красная Армия продолжала свой путь к центру Берлина, и некоторые ее части уже заняли несколько корпусов рейхсканцелярии. Не было никаких вестей о 12-й армии Венка или о других деморализованных карательных подразделениях, которые, как все еще надеялись обитатели бункера, могли бы прорваться через кольцо окружения и спасти их. Генерал Вейдлинг больше не верил в это. Он пришел к выводу, что с практически разгромленными и плохо укомплектованными войсками, защищавшими Берлин, которые вскоре останутся без боеприпасов, бункер будет взят в ближайшие два дня. На военном совете, запланированном на вечер, Вейдлинг собирался посоветовать Гитлеру прорываться в западном направлении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Герман Геринг — маршал рейха - Генрих Гротов - Биографии и Мемуары
- Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера - Владимир Брюханов - Биографии и Мемуары
- Победивший судьбу. Виталий Абалаков и его команда. - Владимир Кизель - Биографии и Мемуары
- Кровавый кошмар Восточного фронта - Карл Кноблаух - Биографии и Мемуары
- «Дело военных» 1937 года. За что расстреляли Тухачевского - Герман Смирнов - Биографии и Мемуары
- Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой - Элизабет Тейлор - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин - Биографии и Мемуары
- Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера - Джордж ван Фрекем - Биографии и Мемуары
- Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943 - Курцио Малапарти - Биографии и Мемуары
- Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера - Эрик Валлен - Биографии и Мемуары