Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

– и хотел бы провезти его умело, искусно правя лошадьми, тем более, что в третьем отделе капитан был его начальником…

Тот не заговаривал с Антоном. Лишь поинтересовался сухо:

– А ты комсомолец?

– Да, товарищ капитан.

А потом еще наказал, чтобы он непременно постоял у плетня в тени, а то могут, чего доброго, и эту лошадь заарканить. И, прямой, как жердь, горделиво двинулся в дом, занимаемый комендатурой.

Комендатурная охрана – двое бойцов – издали с нескрываемым любопытством поглядывала на Антона.

Когда высокий Шведов возвратился, в нем заметней выделились усилившаяся сумрачность и волнение. Разве только с неизменной прежней аккуратностью и неспешностью, отличавших его, он, отводя черные лихорадочные глаза, опять воссел в легкую коляску – она колыхнулась под ним чуть.

– Поворачивай, пожалуйста, скорей! – была его просьба.

Но Антону не терпелось – поскорее хотелось узнать, выпустят ли незадачливого Кузина и Максимова, – то, за чем они ехали сюда. И, пустив назад буланку, резко затрусившую домой, он спросил недипломатично:

– Что, товарищ капитан, их не отпускают?

– Что? Кого не отпускают? – Он будто только что очнулся.

– Ну, арестованных ездовых.

– Сейчас их отпустят. Наш отъезд не терпит отлагательства… Но вот что худо… – Он попридержал дыхание… – В Белостоке, говорят, убит сержант Хоменко. Коменданта известили…

В первое мгновение, едва Антон услышал от расстроенного Шведова то, что он услышал, повернувшись на козлах к нему, тупо смотрел на него – силился умом своим понять, что же значили его пугающе непонятные слова про смерть и что же означает эта смерть, вдруг каким-то образом соединенная со знакомым именем Хоменко. Не Хоменко ли не далее как позавчера дружески передал ему материнское письмо.

– Как же так… убит?.. – голос Антона упал.

– Сообщили: вышел из кафе – и замертво упал. Неладно… Нужно срочно выехать туда… Ну, ты подгони кобылку-то свою. – И Шведов легонько дотронулся до плеча Антона, напоминая ему о его теперешних обязанностях кучера.

– Он, что, там почту получал, товарищ капитан?

– Да. И еще подыскивал для нас квартиры новые… Я прошу: живей гони. – Капитан поморщился, снял фуражку и, глянув на сиявшее в белесоватом небе солнце, платком вытер лоб.

Тем неожиданнее для Антона прозвучал, когда он уже довез его обратно и тот поблагодарил его, вопрос:

– Ну, ты видно, уже в Белостоке снова в наш отдел перейдешь?

– Ой, конечно, да, – ответил Антон скорее машинально: при несчастье грех носиться с собственной персоной…

Все, удрученные случившимся, вернулись в Белосток.

Многие предполагали лишь одно – умышленное отравление; факты все сходились – налицо. Как узнали, в тот час сержант Хоменко точно вышел из кафе и, сделав несколько шагов, упал на тротуаре; успел только подоспевшему к нему прохожему солдату назвать номер своей части и себя. При нем уже не было ни воинских документов, ни свежей, только что полученной им, почты. Просто его подвела излишняя доверчивость и открытость души с теми, с кем он встречался на своем пути.

На окраинной белостокской улице, где Управление госпиталей расположилось вновь, Антона ничто уже не радовало. Хоть и появилась опять у него новая мальчишеская компания.

Его все сильнее угнетала нецелесообразность делаемого им – он сиднем сидел целыми днями на выгоне и караулил пасущихся лошадей. Вдобавок же к тому еще ловил на себе косые, как ему казалось, взгляды сослуживцев, как будто говорящих ему недвусмысленно: «Загораешь? А другим-то каково!» А однажды Анна Андреевна, которая больше не возилась на кухне, напрямик посетовала ему, что ей жалко Настю: там теперь совсем тяжело – ворочать бачки одной…

– Отчего… одной, Анна Андреевна? – поинтересовался он.

– А ты еще не слышал? Да нашего Петрова сегодня шальной пулей ранило. В плечо. Когда он сел к окну позавтракать. Пуля пробила стекло…

– Ну, напасти посыпались. Где же он?

– В госпиталь его отправили. Легкое ранение.

На самом деле кухарничать одной Насте было нелегко, – Антон, обедая, убедился в том достаточно: она ни с чем не управлялась, вследствие чего жутко суетилась. Между тем желающих ей пособить почему-то не было, словно солнце не затмилось – ничего в том необычного, серьезного не находили. И ему стало искренне жаль ее, беременную, беспомощную, суетливую. Он вознамерился как-то облегчить ей тяжкое бремя.

Случай способствовал осуществлению его намерения.

Максимов и Кузин разъехались. На поляне паслись, выщипывая позднюю травку, лошади, и Антон, вновь окруженной галдящей толпой польских мальчишек, с удовольствием болтал с ними обо всем. Как насторожился почему-то, завидев, что к ним приближается скорым шагом плотный и ладно одетый мужчина-поляк. Едва он увидел, что его заметили, – он грубо, с осознанием своей грубой силы, властно крикнул, разгоняя мальчишек от Антона, и прямо, самоуверенно-нагло двинулся к нему с какими-то намерениями. Как ни парадоксально это может показаться, но Антона спасла от могущей быть неприятности именно алчность, горевшая в маленьких глазах поляка, и какая-то его самоуверенность, а также сказанное кем-то из ребят полушепотом, что он – очень злой и опасный человек. А главное, Антона донельзя озлил его окрик, с каким он разгонял мальчишек. Ему что-то было нужно. И только потом он, обнаружив, верно, что насторожил Антона, громко сказал ему на ходу, чтобы тот продал ему винтовку. А сам, как ни в чем не бывало, не сбавляя шага, продолжал идти вперед с тем же недобрым огоньком в глазах…

Антон опомнился. Поблизости никого из сослуживцев не было в этот момент и ему приходилось верно действовать самому. Тут пришла на ум трагическая смерть Хоменко.

– Здесь пост. Не подходить! – сказал он, взяв оружие на изготовку, и повторил: – Стой! Не подходить!

Самоуверенный незваный гость все продвигался к нему, игнорируя предупреждение, с самодовольно-иронической ухмылкой и твердил еще, что хочет осмотреть винтовку.

– Стой! Стреляю! – вскричал Антон и немедленно дал выстрел в воздух – над его чернявой головой. В мгновение ока снова загнал в патронник патрон, клацнув затвором.

Поляк ступил еще шаг.

И Антон уже наставил на него винтовку:

– Еще шаг – и я стреляю!

Тот остановился в нескольких шагах от Кашина. Глаза его бесновались.

– Назад! – скомандовал Антон тотчас. – Считаю до трех: раз! Два!

И самоуверенный поляк, более не мешкая, попятился послушно; он отступал на безопасное, по-видимому, расстояние, потому как лишь после этого он разразился площадной бранью. И ушел ни с чем, восвояси.

В частности, удаляясь от Антона, грозился пожаловаться старшему лейтенанту, кого знал хорошо, и пугал, что добьется того, чтобы его наказали. Однако, Антон, радуясь тому, что так благополучно отделался от нахала, без урона, уже не вступил с ним перебранку – для