Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

Царь – пальцем по карте – провел их в столице.

И в Польше, куда бы тот перст ни попал,

Встречался ли замок, иль дом, или хата

Их лом разбивал, их сносила лопата,

И царь по развалинам путь пролагал.

В полях не увидишь дорог под снегами,

Но тотчас приметишь их в чаще лесной.

На север уводят они по прямой,

Светлы в полутьме, как река меж скалами.

Кто ездит по ним? Вот выходят полки,

То конница скачет, за нею пехота

Змеей растянулась, за ротою рота,

А там артиллерия – пушки, возки.

И все они посланы царским указом

Тех гонят с восточных окраин сюда,

Те с Запада вышли, на битву с Кавказом,

Не знают, зачем, почему и куда,

Не спросят о том. Ты увидишь монгола

Скуласт, косоглаз, отбивает он шаг,

А далее бледный, больной, невеселый,

Плетется литовский крестьянин-бедняк.

Там ружья английские блещут, там луки,

И дышит калмык на озябшие руки.

Кто их офицеры? Немецкий барон.

В карете ездой наслаждается он,

Чувствительно Шиллера песнь напевает.

И плеткою встречных солдат наставляет.

Француз либеральную песню свистит

Бродячий философ, чиновный бандит

С начальником занят беседой невинной:

Где можно достать по дешевке фураж?

Пускай перемрет солдатни половина

Деньгам не ущерб. Если маху не дашь,

Рассудят, что это – казны сбереженье,

Царь орден пришлет и в чинах повышенье.

Но мчится кибитка – и все перед ней

Шарахнулось в сторону: пушки, лафеты,

Пехота и полк кирасир-усачей,

Начальство свои повернуло кареты.

Кибитка несется. Жандарм кулаком

Дубасит возницу. Возница кнутом

Стегает наотмашь солдат, свирепея.

Беги или кони сшибут ротозея!

Кто едет в кибитке? Не смеют спросить.

Жандармы сидят в ней, и путь их – в столицу.

То царь приказал им кого-то схватить.

"Наверное, взят кто-нибудь за границей?

Кто б мог это быть? – говорит генерал.

Французский король то, саксонский иль прусский?

Кого самодержец не милует русский,

Кого он в тюрьму заточить приказал?

А может быть, в жертву и свой предназначен?

Быть может, Ермолов жандармами схвачен?

Кто знает! Бесстрашен и горд его взгляд.

Хоть он на соломе сидит, как в темнице.

Из крупных, как видно! За ним вереницей

Возки, точна свита в них едет, летят.

Но кто ж эти люди? Как держатся смело!

Сверкают их очи, отвагой горя.

Вельможи ль они? Камергеры царя?

Нет, мальчики, дети! Так в чем же тут дело?

Иль принцы они и король, их отец,

Дерзнул покуситься на русский венец?"

Так, строя догадки, начальство дивилось;

Кибитка меж тем в Петербург уносилась.

ПРИГОРОДЫ СТОЛИЦЫ

И вот уже слышно столицы дыханье.

Дорога отлична – ровна, широка.

Дворцы по бокам. Точно сена стога,

В соломе, под снегом, стоят изваянья.

Большая часовня с крестом золотым,

Античного стиля портал, и за ним

Дворец итальянский под кровлею плоской,

А рядом японский, китайский киоски.

Екатерины классический век

Воздвиг и руины в классическом стиле.

На южных развалинах – северный снег.

Решеткой дома, как зверей, оградили,

Дома всех размеров и стилей любых,

Строения всякого вида и рода.

Но где же свое, самобытное, в них,

Где нации гений, где сердце народа?

А зданья чудесны! Искусной рукой

Взнесен на болоте их каменный строй.

Для цезарей цирк воздвигали когда-то,

И золото в Риме струилось рекой,

А в этих снегах, чтоб дворцы и палаты

Воздвиглись на радость холопам царя,

Лились наших слез, нашей крови моря.

И сколько измыслить пришлось преступлений,

Чтоб камня набрать для огромных строений,

И сколько невинных убить иль сослать,

И сколько подвластных земель обобрать!

Слезами Украины они оплатили

И кровью литовской и польской земли

Все то, что сюда из Парижа ввезли,

Чем в Лондоне их магазины прельстили.

И моют в их замках шампанским паркет,

И модный его залоснил менуэт.

Но зданья пусты. Двор в столице зимой.

И мухи придворные радостным роем

Во след ему ринулись, к царским помоям.

В домах только ветер танцует шальной:

В столице вельможи, и царь их в столице.

В столицу стремит и кибитка свой бег.

Бьет полдень. Морозно, и падает снег.

А солнце уж к западу стало клониться.

Безжизненно светел и чист небосклон,

Ни тучки, ни облачка в бездне пустынной.

Все бледно и тускло, ни краски единой,

Так взор замерзающих жизни лишен.

Но вот уже город. И в высь небосклона

Над ним воздымается город другой,

Подобье висячих садов Вавилона,

Порталов и башен сверкающий строй: ..

То дым из бесчисленных труб. Он летит,

Он пляшет и вьется, пронизанный светом,

Подобен каррарскому мрамору цветом,

Узором из темных рубинов покрыт.

Верхушки столбов изгибаются в своды,

Рисуются кровли, зубцы, переходы,

Как в городе том, что, из марева свит,

Громадою призрачной к небу воспрянув,

В лазурь Средиземного моря глядит

Иль зыблется в зное ливийских туманов

И взор пилигримов усталых влечет,

Всегда недвижим и всегда убегает…

Но цепь загремела. Жандарм у ворот.

Трясет, обыскал, допросил – пропускает.

ПЕТЕРБУРГ

С рожденья Рима, с древних дней Эллады

Народ селился близ жилья богов

В лесах священных, у ручья наяды

Иль на горах, чтоб отражать врагов.

Так Рим, Афины, Спарта возникала.

Века промчались, готика пришла,

И замок стал защитою села,

Лачуги жались к башням феодала

Иль по теченью судоходных рек

Медлительно росли за веком век.

Бог, ремесло иль некий покровитель,

Вот кто был древних городов зиждитель.

А кто столицу русскую воздвиг,

И славянин, в воинственном напоре,

Зачем в пределы чуждые проник,

Где жил чухонец, где царило море?

Не зреет хлеб на той земле сырой,

Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно,

И небо шлет лишь холод или зной,

Неверное, как дикий нрав тирана.

Не люди, нет, то царь среди болот

Стал и сказал: "Тут строиться мы будем!"

И заложил империи оплот,

Себе столицу, но не город людям.

Вогнать велел он в недра плывунов

Сто тысяч бревен – целый лес дубовый,

Втоптал тела ста тысяч мужиков,

И стала кровь столицы той основой.

Затем в воза, в подводы, в корабли

Он впряг другие тысячи и сотни,

Чтоб в этот край со всех концов земли

Свозили лес и камень подобротней.

В Париже был – парижских площадей

Подобья сделал. Пожил в Амстердаме

Велел плотины строить. От людей

Он услыхал, что славен Рим дворцами,

Дворцы воздвиг. Венеция пред ним

Сиреной Адриатики предстала

И царь велит строителям своим

Прорыть в столице Севера каналы,

Пустить гондолы и взметнуть мосты,

И вот встают Париж и Лондон новый,

Лишенные, увы! – лишь красоты

И славы той и мудрости торговой.

У зодчих поговорка есть одна;

Рим создан человеческой рукою,

Венеция богами создана;

Но каждый согласился бы со мною,

Что Петербург построил сатана.

Все улицы ведут вас по прямой,

Все мрачны, словно горные теснины,

Дома – кирпич и камень, а порой

Соединенье мрамора и глины.

Все равно: крыши, стены, парапет,

Как батальон, что заново одет.

Языков и письмен столпотворенье

Вам быстро утомляет слух и зренье,

Афишам и таблицам счета нет:

"Сенатор и начальник управленья

При комитете польских дел, Ахмет,

Киргизский хан". А рядом, не хотите ль:

"Monsieur Жоко, начальных школ смотритель,

Придворный повар, сборщик податей,

Играл в оркестре. Взрослых и детей

Парижскому акценту обучает".

Другая надпись миру сообщает:

"Миланец Джокко, поставщик колбас

Для царских служб, уведомляет вас,

Что в этом доме он откроет вскоре

Девичий пансион". А на заборе

Афиша: "Пастор господин Динер,

Трех орденов имперских кавалер,

С амвона проповедует сегодня,

Что царь – наш папа волею господней,

И совести и веры господин

Вас призывает, братья кальвинисты,

Социниане и анабаптисты,

Признать закон всевышнего един

И, как велит вам император русский

И верный брат его – владыка прусский,

Отныне веру новую приняв,

Единой церкви соблюдать устав".

Вот вам "Игрушки", "Дамские наряды",

"Кнуты".

– Мелькают магазины, склады,

А на полозьях, быстры и легки,

Как призраки в волшебной панораме;

Проносятся бесшумно перед вами

Кареты, колымаги и возки.

Сидит на козлах бородач-возница,

Все в инее: армяк, усы, ресницы.

Кнут щелканет. А впереди возка

Несутся на конях два казачка

И гикают, дорогу расчищая.

Как от фрегата – белых уток стая,

Испуганный шарахается люд.

От стужи здесь не ходят, а бегут.