Дневник (1918-1919) - Евгений Харлампиевич Чикаленко

и вот после переворота в гетманском правительстве этот человек уже стоит во главе кабинета в роли премьера.

А всему виной Грушевский, который слепо верил эсерам и больше никого не хотел слушать. Я уже записал, как я его предупреждал, что надо изменить социалистическое направление на мелкобуржуазное, чувствуя, — правда, без реальных данных, — что правительство Голубовича долго не продержится, потому что политика Ц. Рады решительно никого не удовлетворяла, и я почти каждый день перед переворотом 29 апреля говорил всем, записывал в дневник предсказания, что немцы разгонят Ц. Раду и возьмут всю власть в свои руки, а может, и своего короля посадят.

Скоропись из своих бесед с местными немецкими генералами понимал, что немцы, недовольные политикой украинского правительства, приступят к формальной оккупации Украины и должны будут разделить ее с австрияками, а в конце концов, когда по окончании войны немцы уйдут с Украины, то Австрия поделится ею с Москвой, как когда-то поляки поделились по Андрусовскому договору{237}. Скоропись пробовал об этом говорить с эсерами и с Голубовичем, но тот и внимания не обратил на эти предупреждения, тогда пришлось просить Д.В.Антоновича, чтобы он собрал совещание эсдеков вместе с министром внутренних дел Ткаченко, но сей государственный муж из этого совещания эсдеков со Скорописем вывел только такую консеквенцию, что Антоновичу хочется снова попасть в министры. Наконец Скоропись решил поговорить с Грушевским, но разговор и с ним ни к чему не привел, потому что все они были тогда ослеплены своей властью и, как Грушевский писал в «Народ. Воле», верили в германский державный разум, который якобы высоко их всех ставит. Когда Скоропись выразил Грушевскому свои соображения, основанные на беседах с немцами, по поводу оккупации и раздела Украины, то Грушевский принял это несерьезно, с какой-то благодушно-иронической миной, как это он и всегда делал в тех случаях, когда считал себя безмерно умнее того, с кем разговаривал. Он с высоты своего величия самоуверенно ответил: «Благодаря нашим усилиям (очевидно, через будущего зятя своего Севрюка) уже Рейхстаг задал перца здешнему командованию, и Эйхгорн должен на днях полететь за свои приказы, которые противоречат универсалам и распоряжениям Ц. Рады», на предупреждение Скоропися «что будет катастрофа» закончил свой ответ словами: — «Посмотрим, что нам история покажет!», а 29-го, то есть через три дня история показала, чья была правда. Очевидно, Грушевский при всей своей, можно сказать, гениальности, глядя в далекое будущее, не видел у себя под ногами того, что видели все, и лучше было бы, если бы он писал историю, а не делал ее. А.Ф.Скоропись рассказывает еще об одной интересной вещи, которую стоит записать, потому что она имеет огромное значение для Украины, а тем временем о ней нигде не упоминается. Как известно, мирное соглашение было подписано в Бресте 9 февраля, и когда дня через три в Брест приехал Скоропись, то он застал там Севрюка, Любинского{238} и Ко, а среди них и Железняка{239}, которого привез туда с согласия гр. Чернина{240} под фальшивым паспортом Савицкого как своего подручного, известный политический мошенник, буковинский парламентский депутат Василько{241}. Скоропись, считая Железняка платным австрийским агентом, не захотел с ним поздороваться, чем, очевидно, отвернул от себя и Севрюка и Любинского и Ко, потому что все они — эсеры, считающие Железняка отцом эсеровской партии. А когда Скоропись заявил Севрюку, что хотя его и прислал в Брест Совет министров для помощи, но видя здесь в качестве советника Железняка, к которому он относится, как к «политической сволочи», он считает себя здесь лишним. Севрюк ответил на это, что хоть Железняк о нем (Скорописе) высказался точно так же, но все же он просит Скоропися остаться в Бресте, потому что они с Железняком вслед за Василько выезжают по важным делам в Вену. — «Очевидно, из нас двоих кто-то действительно сволочь, — ответил Скоропись, — и в интересах дела, Вам стоило бы выяснить это».

18-го февраля галичанин Косаревич рассказал Скорописю, что он, как переводчик с немецкого языка, был с Любинским возле аппарата Юза, по которому Севрюк из Вены сказал Любинскому, что он должен подписать дополнительный протокол{242}, по которому граница Холмщины может быть при необходимости передвинута на восток и просил согласия на это Любинского, что тот и сделал. Тогда Скоропись доказал Косаревичу, что ему, как галичанину, это дело должно быть очень важно, потому что теперь граница идет на Перемышль, а если ее можно будет передвинуть на восток, то она скорее всего пойдет по Бугу, то есть к востоку от Львова, и просил его сейчас же надавить на Любинского, чтобы тот свой голос по этому делу передал Венским украинским парламентским кругам{243}, но Любинский ответил Косаревичу, что Севрюк сам хорошо разбирается в этом деле, и он полностью может ему довериться. Сам Скоропись не хотел говорить об этом с Любинским, ибо тот по своей амбициозности принял бы это за желание со стороны Скоропися поучать его. Скоропись считает, что это дело с Холмской границей провернул в интересах Австрии Василько с помощью Железняка, к которому наши делегаты, почти все эсеры, относились с благоговением и с безграничным доверием.

8 июня

Вчера Александр Филаретович снова виделся с Бринкманом и в разговоре с ним вновь доказывал ему, что этот кабинет все-таки надо распустить, потому что он и враждебен украинской государственности, и совсем не такой деловитый, как это кажется немцам и, например, он до сих пор не выработал законопроекта аграрной реформы, которая так нужна для успокоения населения, и когда зашла речь об аграрной реформе по существу, то он вкратце рассказал о моем проекте установления максимума земельных участков в размере земского ценза по районам. Бринкман заинтересовался им и спросил — кто автор этого проекта и, узнав, что он мой, записал себе это, сказав, что надо будет собрать обо мне широкие сведения из разных источников. Гетманское правительство издало указ или закон, по которому всякому разрешается покупать столько земли, чтобы у него было не более 25 десятин, а государственный банк будет скупать землю в неограниченном количестве и распродавать крестьянам на тех же основаниях, т.е., не более 25 десятин на хозяина. А между тем никаких мер не принимается, чтобы заставить крупноземельных собственников распродавать свои имения. Говорят, что землевладельцы, напуганные революцией, охотно будут сбывать свои земли. Отчасти это так; после революции 1905–1906 годов много земель помещичьих перешло через