Русалья неделя - Елена Воздвиженская

девчонок. Коль унесёт, то такой же вырастит, как она сама.

Потрясла Арина головой, отгоняя думки о прошлом, тут гром громыхнул, и почуяла она – началось…

Поначалу терпела Арина, после, как невмоготу стало, свекровь разбудила. Та охнула, отправила Власа за бабкой Горошихой, свёкру велела ворота отворять, да баню подтопить, чтоб теплая вода была, а сама принялась всё необходимое готовить, бабье. И вот прикатилась колобком повитуха, увела Арину в баню в дальний угол огорода.

К тому времени уже ох, как больно, было ей. Живот сводило так, что становился он каменным, пальцы сжимались в кулаки, а в глазах темнело.

– Больно шустра ты, девка, – суетилась около неё бабка Горошиха, – Обожди малость, нельзя так быстро-то, и робёночка повредишь и себя.

Да какой тут годить? Разве подождёшь, когда дитя на свет просится?

– Буря-то какая нынче разыгралась, – приговаривала бабка Горошиха, – В недобрый час ты рожать, девка, удумала.

– Нарочно я что ли?

– Да не нарочно, конечно, только нам с тобой осторожными вдвойне надо быть. Кабы младенца не спортили.

– Кто? – простонала сквозь пелену небытия Арина.

– Известно кто, те, не хочу и произносить. Они в такие ночи завсегда рядом с жильём человеческим кружат.

– Ой, не могу я, не могу, – кусала Арина рукав своей рубахи, – Машка говорила, что с ночи началось и до зари она болела, отчего у меня так быстро?

– У кажной по своему, девка, не боись, сейчас дело начнётся, силы береги.

За стеной бани что-то ухнуло, грохнуло, упало.

– Что это, бабушка?

– Гром гремит, не слушай.

В стену застучало, заскребло, завыло по-волчьи.

Закричала Арина от страха и от боли.

– Ничаво, ничаво, – кряхтела бабка Горошиха, – Не получат они своего. Мы тоже не лыком шиты. Делай своё дело, девка, а об остальном не думай.

И когда наконец раздался под низким потолком бани первый громкий крик младенца, и повитуха облегчённо сказала:

– Девочка!

Когда Арина приходила в себя и утирала радостные слёзы, распахнулась вдруг дверь, и ворвавшийся ветер и дождь потушили лучину, наступила непроглядная тьма, в которой послышался шёпот:

– Наконец-то….

Арина испуганно подобралась, сжалась в комочек, в бане не видно было ни зги, и от того, что вошедшего нельзя было разглядеть, было ещё страшнее, липкий ужас сковывал все члены. Потянуло сыростью, промозглый ветер застелился по полу, заклубился паром, по стенам поползло нечто, потянулось к Арине.

Бабка Горошиха закричала вдруг резким голосом, выведя Арину из оцепенения:

– Держи младенца крепче!

Сама же, сунув ей в руки горячий, влажный свёрточек, принялась что-то читать на непонятном языке, словно заклинания из далёкой старины.

Над самым ухом что-то щёлкнуло, Арина почувствовала холодное касание, кто-то цепко ухватился за её плечо.

– Не отдам, – зашептала Арина, прижимая к груди чмокающую крохотную девочку, свою маленькую дочь, – Не отдам! Не отдам! Поди прочь, проклятый!

Хриплый смешок раздался во тьме, в плечо больно толкнули, одновременно потянули за ногу и вцепились в волосы, словно это нечто было тут не одно. Арина закричала, малышка на её руках закряхтела, вздрогнула, и громко заплакала. Бабка Горошиха махала то ли какой-то тряпкой, то ли веничком, в темноте было не разобрать, уже криком крича свои непонятные слова.

И вдруг Арину кто-то укусил в обе руки, раздирая кожу, вонзаясь мелкими острыми зубками в плоть. От резкой боли Арина разжала на миг пальцы, но этого мгновения оказалось достаточно – в следующую секунду она поняла, что малышки в её руках больше нет. Раненым зверем взвыла Арина, с силой оттолкнув от себя невидимых тварей. Разметала руки. Зашарила во тьме по лавке, пологу, стенам. Но лишь пустота оказывалась под её ладонями. Бабка Горошиха вдруг вскрикнула и замолкла.

– Бабушка! Бабушка! – рыдала Арина, – Где ты? Они забрали мою девочку! Помоги!

В ответ раздался лишь сдавленный смешок и дверь в баню захлопнулась со всего размаху.

***

– Господи, Господи, что же это? – свекровь со слезами в голосе, испуганная и огорошенная, суетилась вокруг невестки.

Арина открыла глаза:

– Маменька, где мой ребёнок? Бабушка где?

– Миленька ты моя, да нешто б я знала то, так не ведаю, дитятко ты моё! Шум мы услыхали, да пока со двора до бани-то добежали, так уж не было там никого из чужих-то. В баню забежали, а там тьма-тьмущая. Кой-как лучину зажгли, ты на лавке лежишь без памяти, а бабка Горошиха у самого порога. Мы поначалу и вовсе было подумали, что вы померли, лица на вас не было, белые обе, бездыханные. После уж на воздух вынесли, да под дождём-то вы и очнулись, задышали. Ох, мамочки, да что ж случилось-то там у вас?

– Не знаю, маменька. Уж закончилось всё, родила я девочку, внученьку вашу, а после… После дверь отворилась, лучину задуло, вошёл кто-то, да не один. Показалось мне, что росточку малого, как дети вроде, только не дети это были. Набросились они на меня, руки покусали, я выронила дитятку свою. Ой, маменька, да где ж она теперь? Пусти, пусти, искать пойду!!

– Что ты? Что ты, милая? Куда ты пойдешь? В тебе и силы-то нет. Уж Влас с отцом убежали искать, и людей подняли. Ты отдохни. Закрой глаза. Я с тобой буду…

На сундуке заворочалась бабка Горошиха:

– Ох, ох, бока болят… Наподдали они мне, повалили, да слова-то их не берут никакие. Не-е-ет, девка, нет, то не Богинка была, не Полуночница…

– А кто же, бабушка?

– Не знаю, Аринушка, я сейчас поднимусь, некогда отлёживаться, да побегу к Аграфене. Ели она не скажет, никто уж тогда нам ответа не даст.

Бабка Горошиха поднялась, кряхтя и охая, с лавки, жадно хлебнула воды из ковша, поднесённого свекровью, и направилась к двери, хромая на одну ногу. Вся она как-то уменьшилась будто скукожилась, и не катилась уж как прежде горошинкой. У дверей остановилась, оглянулась на притихших Арину со свекровью.

– А вы, бабоньки, тут сидите, я к ответом сразу к вам ворочусь. Не вздумайте никуда выходить. Тут недоброе дело затеялось.

Дверь хлопнула и в избе повисла тяжёлая тишина, в которой слышались тихие и горькие Аришкины завывания.

***

Бабка Горошиха воротилась нескоро. Приковыляла запыхавшаяся и, рухнув на лавку у порога, уставилась на Арину. Свекровь тихонько молчала, ожидая, какую весть принесла повитуха.

– Беда, бабоньки, – отдышавшись, вымолвила наконец старуха, – Поведала я всё как есть Аграфене, и вот что она мне ответила. То не простая нежить-то была, оттого и не подействовали мои молитвы на них. Были то дивьи люди.

– Кто? – воскликнули Арина со свекровью.

– Жили давным-давно на земле такие люди среди нас, росточку махонького, нраву доброго, трудились, хозяйство своё вели. Да только в один момент разлад у их какой-то вышел промеж ими да обычными людьми. И ушли тогда дивьи люди под землю.

Поначалу выходили они несколько раз в году наверх, в наш мир. Камни-самоцветы выносили да золото, обменивали на ткани да семена. Остальное-то у них самих было – и стада пасли под землёй, и хлеб выращивали. Говорили, что там, под землёй-то тоже солнце есть. Не тако, правда, как у нас, потусклей малость, как вот на закате. Но трава растёт, и цветы цветут, можно выращивать на пропитание себе всякое.

А потом всё реже стали их видеть. В назначенные дни перестали дивьи люди выходить на поверхность земли. А где к ним вход, того никто не знал из земных-то людей. Входы те так сокрыты, что не найдёшь незнаючи. Но всё-таки, нет-нет, да и слышно было про них. То тут, то там показывались. Только вот не те уже это были люди – добрые и приветливые. Озлобились они. Вредить стали человеку. Детей похищали.

– А начто они им, бабушка? – спросила Арина, – Ведь свои есть у них.

– Есть то есть, – вздохнула бабка Горошиха, – Да только вырождаться стали