Любовь и сон - Джон Краули

— Правда?

— Они переместили солнце. — Пирс выставил вперед ладони: что и требовалось доказать. — Заставили Землю вращаться.

Наконец Джулия рассмеялась — от удовольствия, подумал или понадеялся Пирс.

— Да, но почему? — спросила она. — То есть почему эта перемена должна происходить именно сейчас? Если она вообще бывает. Что это, звезды или…

— Нет, похоже, не звезды. О звездах шло много разговоров в тысяча пятьсот девяностых годах. Были предсказания больших событий — согласно астрологии, они ожидались в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом и тысяча шестисотом. Но это не был переломный пункт новой эры, даже по их собственной астрологии. И наше время — тоже.

— Водолей.

— В двух столетиях отсюда. Не то.

— Ладно, что тогда.

— Не знаю. Просто это происходит, как будто. Время от времени. — В нем заиграла дьявольская веселость. — Времечко от времечка.

Джулия глядела на Пирса, катала между пальцами хлебный шарик и ждала, пока прояснится смысл. Но эта часть Крафтовой теории Пирса не смущала. Он не видел, почему материя реальности не должна иметь швов или почему истинные причины вещей не могут быть сокрытыми, недоступными разуму. Ему думалось, что очень на то похоже.

— Не знаю, — сказала Джулия. — Это похоже на шарлатанство.

— Это не шарлатанство. Это повесть.

Он пересказал ей повесть Крафта, основную идею, о том, как дважды за последние два тысячелетия случался сдвиг, смятие почвы, на которой стоит бытие, и наблюдатели по всему миру поняли, что сеть пространства и времени не совсем устойчива, а, подобно подвижным плитам и расплавленному ядру матушки-Земли, может смещаться под стопами повседневности; может сдвигаться, сдвигалась прежде и будет сдвигаться.

Пирс рассказал, что только величайшие знатоки мироустройства способны заметить мельчайшие его изменения, но и они обычно сомневаются, пренебрегают свидетельствами, не доверяют своим инструментам или самим себе; если они пытаются поделиться тем, что узнали, современники их не понимают, а в последующем веке их слова или книги истолковывают неправильно, принимают за аллегорию или несбывшееся пророчество.

Чем они и становятся, когда перемена свершится.

Пирс рассказал, как, согласно мысли Крафта, между старым миром вещей, какими они были, и новым миром вещей, какими они становятся, всегда имеется некий промежуточный период, хаос несформировавшихся возможностей, когда наблюдаются самые разнородные явления. Безопасная старая магия и чародейство внезапно обратились против самих магов, уничтожая их; из множества мелких обитателей небес сформировались гигантские существа, включившие в себя мелких как части и органы; вновь явился великий Эгипет, и дети его узнали друг друга по приметам, никому прежде не внятным.

И в то время собрались мудрецы и приготовились.

— Эгипет, — проговорила Джулия. — Ага.

Последний из таких переходных периодов совпал со сменой веков, шестнадцатого и семнадцатого века нашей эры, время действия книги Крафта; и не в эти ли дни энциклопедист Жан Воден пожаловался (неведомо откуда взявшееся в мозгу Пирса воспоминание — как клок овечьей шерсти, застрявший в кусте шиповника) на внезапное жуткое засилье злых духов, творивших вокруг всяческие пакости? Боден винил в этом самонадеянных магов, которых призывали демонов воздуха, огня и воды, а те завладевали телами неосмотрительных заклинателей. Слова Крафта: время перехода, множащее духов, как солнце плодит пчел во внутренностях мертвого льва.[148] Элементали, dæmonii,[149] инкубы и суккубы, саламандры. Загляни в кристалл или в блюдо с прозрачной водой — наткнешься на чей-то ответный взгляд.

— Ведьмы, — сказала Джулия.

— Вервольфы.

Пирс увидел мысленно целую стаю серых вервольфов, они бежали по выжженной почве и вертели головами, выслеживая добычу.

— Потом их не стало, — добавил Пирс.

Потом их не стало, поскольку миновало время перехода, когда они могут являться; и все они, или почти все, вернулись в землю, воздух, воду и огонь, как не только не существующие, но явно никогда не существовавшие; пришли новые законы, новые силы, такие же исполинские, но другие; небеса теперь бесконечны и пусты.

— И все устаканилось, — заключил Пирс.

— Все устаканилось. — Но голос Джулии звучал неровно, в нем слышалась теперь возбужденная, может, восторженная нота.

— Но теперь пришел наш черед, — мягко добавил Пирс. — Если пришел.

— Тогда не исключено, что все это действительно возвращается. — Джулия произнесла это так, словно, говоря о том же в прошлый раз, сама себе не верила. — Магия вновь возможна.

— Ну, неизвестно. Известно одно: вновь приходящее будет отличаться от нынешнего, устройство мира изменится. Может, магии в нем станет больше. А может, и меньше. Джордано Бруно не сомневался, что в его время магия прежнего века возвращалась. Но время перехода миновало, а магия не вернулась. Новый век вызвал к жизни новые силы, о каких никто не догадывался. Так будет и со следующим.

— Что за силы.

— Будь настороже. Может, они не станут продолжением и развитием наших прежних знаний, и в лабораториях с миллионным бюджетом их искать бесполезно. Может, это будет нечто принципиально новое, ныне непредставимое. Может, они обнаружатся не где-нибудь, а в тебе.

Пирс улыбнулся и подмигнул, но он высказал что думал; ему не приходило в голову, что говорить будет так трудно — словно выставить столбик фишек, когда на руках у тебя ничего, кроме пары двоек. Есть все же одно дело, с которым магия, дурная магия, справляется, можно сказать, неплохо: это убеждать других, что законы физики не столь уж неколебимы и ты знаешь, как их обойти, тогда как не имеешь об этом ни малейшего понятия.

И все же это было верно: его миф (поскольку именно он предлагал Джулии этот миф, миф Крафта) в самом деле описывал то, что произошло в шестнадцатом и семнадцатом веках, когда шла война систем, с внезапными отступлениями, провалами, и некоторое время исход был неясен.

Это было верно и сейчас: во всяком случае, имелись доказательства и Пирс мог бы их привести, что тот же переход осуществляется сегодня, старые физика и механика хиреют и не способны уже объяснить наблюдаемую реальность, все жаждут новых истин, нетерпеливо их ждут, видны признаки обновления, иной парадигмы (новое слово, без которого теперь не могут обойтись мыслители — проходящее время бросало его за спину, чтобы оно росло и множилось, подобно девкалионовым камням[150]), новых законов, которые в будущем тоже будут сломаны.

Грядет нечто совершенно новое.

— А этому поверят? — Джулия почти шептала.

— Не знаю. Не знаю даже, верю ли сам.

— Как же ты собираешься убедить других? А ведь ты должен.

— Ну, предположим, я представлю свидетельство. Подлинное, осязаемое свидетельство. Отыщу где-нибудь что-нибудь, что-нибудь эдакое, выжившее, сохранившееся в прежнем виде от прежнего положения вещей, такое что-нибудь.

— Вроде чего?

Чтобы лучше было слышно, они склонились друг к другу, как заговорщики, сложенные руки почти соприкасались в середине столика.

— Так вот, — сказал Пирс, — Допустим, это будет история этой книги. Допустим, история этой книги является подлинной историей того, как искали такие вещи…

— И как отыскивали.

— Ну да.

— Пирс. Ты в самом деле уверен, что такая вещь имеется? Этого он бы не сказал. Но он глядел Джулии прямо в глаза и широко улыбался.

Ответом на это мог послужить только один слог, и когда с ее губ слетело округлое восклицаньице удивления и восторга, сердце Пирса забилось сильнее, и он чуть не засмеялся от нежности и воспоминания, потому что тут же перенесся мыслями в квартирку менее чем в сорока кварталах отсюда, где десять лет назад они с Джулией любили друг друга — в дни большого Парада, когда распахнулись двери рассвета и ничто на свете не могло уже стать прежним.

Глава шестнадцатая

После ланча Пирс весь день шагал пешком по направлению к центру города, не замечая ничего вокруг, а перед его умственным взором разворачивалась кинолента, создание которой шло параллельно с показом.

Собирается ли он и вправду намекнуть в своей книге, что в прежние времена бесполезные магические процедуры срабатывали, свинец превращался в золото, мертвецы восставали из могил; но затем мир («тогдашний мир») прошел некий космический турникет и на обратной стороне оказался иным, так что теперь старые магические ритуалы не только не действенны, но и не были действенны никогда? Собирается ли он заявить об этом?

Он подумал, что да, собирается. Определенно, он намерен намекнуть на это, огласить это, подобрать двусмысленные, но свидетельства, заинтриговать читателя поиском доказательства, той единственной вещи — события, артефакта, места, слова, — которая, несомненно, в отличие от всего прочего, перешла из старого века в новый неизменной. Чем бы эта вещь ни оказалась.