Станешь моей? (СИ) - Чер Алекс

– Даже если будешь знать, что у него нет за душой ни гроша? – мерит он меня взглядом.

Я вжимаюсь затылком в спинку, потому что мне кажется, что самолёт сейчас развалится на части. Но даже если это последние минуты моей жизни, мне всё равно думается не о доме, не о маме, не о Додике, не о своей короткой и никчёмной жизни, в которой я не успела ничего, а об Адаме.

– Есть вещи куда важнее денег, Эван.

– Например, жизнь и смерть, да? – усмехается он. И к счастью, как по волшебству наш самолёт как раз выныривает из зоны турбулентности и вдруг становится тихо. – Не хочется умирать, правда? Думаю, твой отец тоже не хотел.

– Эван, – всё ещё слегка потряхивает меня от пережитого. – Не смей.

– Не сметь что? Упоминать твоего отца? Или говорить на эту тему? Но мне очень интересно, что бы ты сказала, если бы узнала, что это Адам его убил?

– Повтори, – не веря своим ушам, поворачиваюсь я. Нет, я срываю застёжку ремня безопасности и встаю, чтобы посмотреть ему в глаза. – Что ты сказал? – нависаю я над ним и не думающим смутиться.

– Что это он выпустил те снаряды в пустыне у Ходейды по координатам, где находился твой отец, – задирает он голову. – Шестеро мирных жителей и четверо военных. Они снились ему каждую ночь. Он повторял их имена целый год. Каждый день. В бреду, во сне, по пьяни. Это был он, тот пилот, что нажал на кнопку «пуск» и вы с Давидом остались без отца, а твоя мать без мужа. Он, Ева.

Мы приземляемся на маленьком частном аэродроме в проливной ливень и в темноте. Кто-то держит надо мной зонтик. Кто-то идёт рядом и открывает дверь дома.

Невольно, краем сознания я оцениваю, что это не просто сельский домик в горах, а шикарный особняк. Залитый светом. Пропахший вкусной едой. Сказочный. Поражающий воображение.

Но я словно ничего не вижу, не чувствую и не слышу. Я думаю только о том, что это был Адам.

Адам превратил мою мать, когда-то жизнерадостную и счастливую, в затюканную бесконечной работой женщину, выбивающуюся из сил, чтобы свести концы с концами. Адам состарил мою бабушку разом лет на двадцать. Адом забрал у пухлого и вредного Додика шанс расти здоровым. И я оказалась здесь не по своему выбору, как мне казалось, а по воле судьбы, раскрутившей эту рулетку так, чтобы свести нас лицом к лицу.

Я не помню, что мы ели. Не помню о чём говорили. Не заметила какой в этом прекрасном шале был душ. Я помню только, что не могла вздохнуть от боли, стоя под горячими струями. И не могла заснуть всю ночь, пытаясь принять это.

Утром, едва забрезжил рассвет, я не надеюсь никого встретить в просторной кухне, когда иду за кофе, но Эван уже там.

– Я и забыла какой ты «жаворонок», – не глядя на него, щелкающего как всегда по клавишам своего ноута, выливаю я из стеклянной колбы кофеварки себе остатки его остывшего эспрессо, горького и гадкого как моё настроение.

– Да, в отличие от Адама, который, наоборот, «сова».

– Зачем ты мне это сказал? – сажусь я рядом с ним, держа кружку.

– Затем, что меня тебе ненавидеть будет легче. Я же сволочь, гад, манипулятор, засранец, для которого нет ничего святого. И это я сказал тебе об этом. Обрушь всю свою боль, всё своё справедливое возмездие на меня, – закрывает он ноутбук.

– Хорошее предложение, – выплёскиваю я на него кофе.

Он дёргается. Сидит несколько секунд неподвижно, пока я смотрю как коричневые капли стекают с его лица, а потом берёт со стола салфетку.

– Полегчало?

– Да, – выдыхаю я.

– Всегда к твоим услугам, – берёт он следующую салфетку и вытирает грудь. – А теперь, когда твой первый шок прошёл, я объясню тебе почему я тебе это сказал.

– Я и так знаю, – допиваю я из зажатой в руке кружки оставшийся глоток напитка.

– Да ни черта ты не знаешь, – выкидывает он мокрую салфетку. – И даже не представляешь себе, каково ему с этим жить. Каково это вообще каждый день просыпаться, имея такой груз на душе. Найти того, кому хуже, чем тебе – безнадёжно больную девочку и сражаться до последнего вздоха за её жизнь, а потом и её потерять. Знаешь? Уверен – нет. И я не знаю, – забирает он мою кружку и приносит мне новую порцию кофе, теперь горячего и ароматного. – Но, если ты не сможешь принять его таким как есть – уезжай, Ева. Я дам тебе денег, за которыми ты приехала. Восстановись в университете, учись, живи, люби. У тебя вся жизнь впереди. Но не смей разбивать ему сердце. Ты слишком молода, слишком наивна, чиста и неопытна, чтобы справится с демонами, что живут в его душе. Что раздирают его изнутри. Уезжай! Он – моя печаль. Моя плоть и кровь. Моя семья. Мой долг. Мой брат. Мой крест. Я знаю как, и я сам о нём позабочусь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Но разве ты… – не лезет мне в горло густой и крепкий напиток.

– Что? Думаешь, ненавижу его? Думаешь, держу его в кандалах, чтобы он зарабатывал мне деньги? – выдыхает он и забирает у меня кружку, чтобы самому промочить горло. – Да я даже шоу это дурацкое придумал только чтобы вернуть его к жизни. Чтобы он чувствовал себя при деле. Занимался тем, что у него действительно получается. Мёртвых людей, я к сожалению, воскрешать не умею. Но я надеялся, что он справится хотя бы с одной своей проблемой – аноргазмией. А, кому я это говорю, – отмахивается он от меня и тяжело вздыхает.

– Это же неспособность… – нервно сглатываю я, вспоминая нашу встречу с Адамом в кабинете врача.

«Но он… но мы…» – дальше я вслух произнести не могу, хотя точно знаю, что там было.

– Да, неспособность испытывать оргазм. Только при дополнительной стимуляции, – заставляет он меня покраснеть, показывая характерный жест.

– Наверно, мы не должны это обсуждать, – забираю я у него свою кружку.

– Не должны. Но я привёз тебя сюда, чтобы ты поняла одну простую вещь: я никому не позволю морочить ему мозги. Ты приехала за деньгами – я дам тебе денег. Одна ночь, единственная, как написано в договоре, и ты их получишь. Но если рассчитываешь на большее – о деньгах забудь.

– И это тоже написано в договоре. Но мне не нужны деньги, Эван, – отхлёбываю я кофе. – Просто заплати за операцию моему брату, если уж ты сам предложил. И я… мне больше ничего не надо.

– А если я скажу, что уже заплатил? Что твой брат сейчас в клинике и поправляется?

– Такими вещами не шутят, – качаю я головой.

– Я и не шучу, – открывает он ноутбук и повернув ко мне, включает запись.

Глава 34. Ева

У меня наворачиваются на глаза слёзы, когда я вижу Додика, играющего машинкой на больничной койке. И маму, заплаканную и счастливую, разговаривающую с врачом.

«Мы ещё понаблюдаем Давида пару дней, чтобы убедиться, что операция прошла успешно, – сжимает доктор в своих крупных красивых руках её маленькие ладошки. – И, конечно, какие-то время ему ещё придётся попить лекарства. Но могу с уверенностью сказать, что сейчас его основная проблема – лишний вес. Но начнёт больше двигаться, а ему теперь можно, и она, вероятно, пройдёт сама собой».

И потом они говорят о режиме питания, о реабилитации и лекарствах, а я плачу, потому что не могу поверить, что это происходит со мной.

– Эван, – поднимаю я на него глаза, когда запись заканчивается.

– Теперь тебе действительно ничего не надо, Ева? Всё?

– Всё, – киваю я.

– Ну вот и славно, – словно резко потеряв ко мне интерес, встаёт он. – Весь дом на два дня в полном твоём распоряжении. Здесь нет только сотовой связи и заблочен вай-фай. Уж прости, правила. Библиотека, видеотека, рояль, повар, бассейн, внизу есть даже игровые автоматы.

– А ты?

– А я не нанимался тебе в няньки. И всё, что хотел тебе сказать, уже сказал, – подхватывает он со стола свой ноутбук и уходит.

И я даже рот не успеваю открыть. Да, собственно, мне и не за чем. Всё и так понятно, что он думает обо мне. А что я обо всём этом думаю, его не интересует.

Целый день я брожу по огромному дому как прокажённая. Смотрю через панорамные окна на зеленеющие холмы. Сплю. Листаю какую-то скучную книгу.