Свободная любовь. Очарование греха - Якоб Вассерман

Совсем уж некстати вечером пришел Стиве. Анна рассказала ему о горе Ренаты; он удрученно покачал головою и, засунув руки в карманы, стал ходить гигантскими шагами по комнате. Рената вскоре пожелала им доброй ночи и ушла, чтобы остаться одной, так как заснуть она не надеялась. Раздеваясь, девушка заметила, что ее одежда начинает ветшать. Эта мелочь еще больше расстроила ее; она поспешно потушила свечу, чтобы ничего не видеть, легла в холодную постель и никак не могла согреться. Ей так хотелось остаться одной хоть на одну ночь. Она боялась той минуты, когда придет Анна и ляжет около нее с грубой шуткой, или с каким-нибудь замечанием, или, того хуже, снова возьмется ее ласкать. Но это было неотвратимо, как прошлое или грядущее. Не оставалось ничего другого, как только притвориться спящею.

Следующий день прошел как во сне. На завтра была назначена свадьба Гизы с братом Анны. До сих пор считалось само собой разумеющимся, что Рената примет участие в торжестве. Теперь все думали, что она откажется. Поэтому Анна была очень удивлена, когда Рената спокойно объявила, что пойдет с ней. Она купила маленькую мраморную статуэтку Венеры Ми-лосской в подарок невесте. Статуя Венеры считалась классическим свадебным подарком в ее кругу, и Рената никак не ожидала того эффекта, который произвел ее подарок на новобрачную.

2

Рано утром пришел Рихард Уибелейзен. Лицо его было серое, борода взъерошена. Он бросился на стул и закрыл лицо руками. Анна и Рената уже оделись, чтобы идти в мастерскую Катарины Герц, где решено было праздновать свадьбу. Они с удивлением переглянулись. Наконец Уибелейзен отнял руки от лица и мрачно сказал:

— Зёдерборг бежала.

— Бежала? Как?

— С графом Рейфенштулем. А ребенка оставила Гизе. Гиза, мне кажется, тоже не в здравом уме. Я видел ее сегодня перед венчанием и могу сказать, что встречал более веселых невест. Лицо у нее точно восковая маска. Между ней и Рейфенштулем что-то произошло.

— Из чего ты это заключаешь? — спросила Анна.

— Из того, что вчера я видел ее, сияющую от счастья, и подумал, что причина радости — свадьба. Не следовало ее оставлять в том проклятом доме. Но теперь уже ничего не поправишь.

Он поднялся и ушел. Рената смотрела ему вслед широко раскрытыми глазами. Жизнь представилась ей зияющей бездной, над которой нити судеб переплетались в запутанный узел. Анна вдруг стала бледна и молчалива. Она была неравнодушна к Уибелейзену, и ее неприятно поразило слишком страстное отношение Рихарда к исчезновению Зёдерборг. Анна совсем перестала обращать внимание на Ренату, которая вдруг показалась ей, как это иногда случается с истеричными женщинами, причиной всех несчастий.

Мастерская Катарины Герц была причудливо убрана цветами, лентами, кусками ковров и японскими ширмами. На окнах висели в виде гирлянд светло-голубые драпировки. По углам стояли в высоких канделябрах свечи, стены были украшены этюдами, выполненными углем и красками, — работами учениц. Муж Катарины, литератор Герц, во фраке, с бутылкой коньяка в руках, ходил от шкафа к шкафу, отыскивая рюмки. У него был вид напряженного ожидания, как будто тщательно подготовленная речь, которую он собирался сказать на торжестве, должна была стать поворотным пунктом его жизни. Его волновало присутствие Гудштикера, который лениво развалился в кресле, с глубокой складкой между бровей и сострадательно-усталой улыбкой на красивых губах. Несколько чрезвычайно услужливых молодых людей озабоченно сновали взад и вперед. Фрау Гедвига была здесь с раннего утра, помогала украшать комнату, а теперь ждала своего мужа, отсутствие которого сильно беспокоило ее. В соседней комнате соорудили нечто вроде буфета из составленных вместе кроватей, на которые были положены доски, покрытые скатертью. Сюда заранее забрались два актера и две актрисы, которые вели очень громкий и легкомысленный разговор.

Вошли Гиза и Ксиландер, уже новобрачные. Церковного венчания не было. Лицо Гизы было белее ее платья; единственное, что было в ней ярким, — это зеленые листья в венке. Когда с нею заговаривали, она улыбалась, и улыбка так и оставалась на ее сухих губах, как будто она забывала ее убрать. Гости находили, что вид у нее совсем не свадебный, но утешались общим оживлением и радостью Ксиландера, который с сияющим лицом пожимал всем руки, принимал поздравления, обнимал женщин и не говорил, а только заикался от избытка счастья. Он подвел актеров к статуэтке Венеры, присланной Ренатой, приложил в виде заклинания два пальца к ее груди и пролепетал что-то о великой тайне любви. Потом он хлопнул по мраморному животу Венеры, обнял своего коллегу и воскликнул с влажными глазами:

— О, если бы это мраморное тело растаяло для тебя, мой презирающий зависть друг! Мужайся, Горацио, мужайся!

Коллега в недоумении хлопал глазами.

Анна и Рената вошли незаметно. Ренате показалось, что она попала в зверинец. Посредине комнаты она увидела Гизу, которая казалась выше ростом, чем обычно. Перед ней стоял литератор Герц и что-то нашептывал; при каждом движении полы его фрака раскачивались то вправо, то влево. Гиза стояла, как олицетворение невинности, и время от времени смотрела на свои руки, как будто на них было что-то написано. Катарина Герц громко говорила одной из актрис о терниях брака, а безбородый юноша, издали смахивающий на поросенка, кричал: «Да здравствуют женщины!» Стиве стоял рядом с Анной и грациозным жестом поправлял свои жидкие волосы. Мартин Ксиландер от восторга готов был обнимать самого себя, потому что сегодня он находил восхитительным быть Мартином Ксиландером. Рената стала поправлять перед зеркалом волосы и вдруг заметила дыру на рукаве платья. Она испугалась. «Куда ведешь ты меня, судьба?» — прошептал в ней какой-то голос. Кто-то поклонился ей через головы гостей. Ей вспомнился Вандерер; с такою же важностью кланялся и он. «О, как давно это было!» — подумала Рената.

Вдруг перед нею очутилась Гиза. Ее лицо было перекошено, глаза закатились, так что совсем не было видно зрачков, а одни белки.

— Вы не смеете презирать меня! — пронзительно взвизгнула она и дважды повторила эту фразу тем же пронзительным тоном.

В мастерской воцарилась тишина, и даже шум дождя по крыше казался грохотом сыплющихся камней. И среди этой тишины Гиза грохнулась на пол в страшных конвульсиях и стала колотить руками по полу, разбила пальцы до крови и испачкала кровью свое белое платье; она стонала так, точно умирает, и тело ее извивалось, как будто было без костей.

— Унесите ее отсюда! — закричал только что пришедший Рихард Уибелейзен. — Отнесите ее в мою квартиру, там ей будет спокойно, я сбегаю за доктором.