Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

с пестрым рисунком на срезе становился последней пулей. На следующий день около двух тысяч выживших в рабстве умерли на свободе от заворота кишок.

Сотрудники Красного Креста с трудом определяли пол и тактично переспрашивали:

– Простите… Мужчина? Женщина?

Человек с дряблой серо-зеленой кожей отвечал с трудом. На его руках отсутствовали ногти, во рту – зубы, в матке – менструальная кровь. Шокированный доктор записывал: «Русская женщина двадцати пяти лет. Мышечного и подкожного жирового слоя нет. Рост – 169 см, вес – 38 кг».

Над лагерем подняли белый флаг, но сил для радости не осталось – слишком много их было потрачено на борьбу за жизнь. Пленные впервые увидели территорию с обратной стороны глазами свободных людей. Оказывается, совсем близко футбольное поле, на котором эсэсовцы после «уколов смерти» и «поедания земли» гоняли в мяч, а еще полевые цветы, старые березы, туго заплетенная коса Дуная. Вот только мир почему-то не производил никакого впечатления, и мужчины настоятельно задавали друг другу один и тот же вопрос:

– Ты счастлив?

– Нет!

– А ты?

– И я нет.

Василий, единственный из всех, упал ничком в траву и зарычал:

– Господи! Как хорошо жить на земле!

Друзья понимающе переглянулись, решив, что парень все-таки сошел с ума. Он всегда казался каким-то чудным, а теперь и вовсе спятил.

Франц Цирайс – неизменный комендант Маутхаузена, неутомимый фантазер и выдумщик, испытатель человеческих возможностей – попытался сбежать и спрятаться в своей охотничьей хижине. Именно там среди коллекции карабинов, капканов и чучел птиц его настигла шустрая американская пуля, и бедолага через двадцать дней скончался от ран. Обнаженный труп, разрисованный свастикой и надписями «Гитлер капут», бывшие узники подвесили на ограде, но легче от этого не стало.

Через два месяца вошла Красная армия, начали формировать колонны. Похорошевшие пленные бодро стали в строй и рассчитались на первый-второй. Маленький толстый командир, напоминающий колобка, в новых яловых сапогах, задал вопрос:

– Среди присутствующих есть бухгалтер?

Василий сделал шаг вперед:

– Я бухгалтер.

Его попросили выйти из строя, а остальных погрузили в поезда и вместо родных городов, поселков и деревень отправили в местные лагеря, рассчитывая холодом и каторжным трудом вытравить вредные американские идеи. Мало ли чего они наслушались за последние шестьдесят дней.

В тот день Василий услышал хранителя в последний раз. «Прощай и научись прощать», – тихо прозвучал его голос и распался на осколки.

Тут же к нему подбежал односельчанин, чудом дошедший до Берлина, и парни кинулись друг другу в объятия.

– Ты как?!

Василий с трудом улыбнулся:

– Как в той шутке: «Чудак покойник умер во вторник, стали гроб тесать, а он вскочил, да и ну плясать!»

Земляк кивнул, похвастался обоссанным Рейхстагом и весело проведенным временем с двумя хорошенькими немками. Притворно задумался и произнес, словно между прочим:

– Слушай, брат, ты не сильно огорчайся, всяко в жизни бывает, но твоя Галя недавно родила дочку.

Василий молча опустился в пышный луговой клевер, и перед глазами поплыли фрагменты из прошлого. Сбор пятничного пота, чья-то просьба купить ботиночки, полтавская бойня, любимая фраза фрау Анны о звенящих маленьких колокольчиках. Лестница смерти, «стена парашютистов», вздутые животы с пятнисто-розовой сыпью и почему-то песня о кипучей, могучей, никем непобедимой Москве. Мужчина пощупал ладонью задеревеневший затылок и зачем-то уточнил:

– От кого?

– От твоего отца.

Василий резко встал, оправился, потрогал бляшку ремня и вспомнил легенду или быль, кочующую по деревням уже много лет.

На одной станице в церкви поднимали новый колокол. Мужики заходили то справа, то слева, подставляя под него свои поясницы, плечи, головы. Пыхтели, и от спин поднимался плотный желтоватый пар. Напрягали чресла, рвали жилы, кряхтели, но тяжеленный, вылитый из колокольной бронзы инструмент не поддавался. Тогда вызвался один приезжий и крикнул со всей мочи: «Люди добрые, это Господь нас наказывает за тяжкие грехи, поэтому все, кто живет со своими невестками, отойдите прочь!»

И прочь отошла вся станица.

В тот же вечер Василий сфотографировался в ателье и отправил снимок домой. На обратной стороне черкнул пару фраз:

«Здравствуй, папаша, муж моей жены. Я жив-здоров, чего и тебе желаю. Скоро вернусь, если мне еще есть куда возвращаться».

Поставил дрожащей рукой точку, зачеркнул в небе только ему видимую графу и открыл бухгалтерскую книгу.

Глава 4

Анна

Немец любит природу, но природа в его представлении – это знаменитая Валлийская арфа. Своему саду он уделяет максимум внимания: сажает семь розовых кустов с северной стороны и семь – с южной, и, если они, не дай бог, выросли неодинаковыми по размеру и форме, немец от волнения теряет сон.

Каждый цветок подвязывается к колышку. Природная красота цветка теряется, но немец доволен: ведь главное, чтобы цветок был на своем месте и вел себя прилично.

Джером Клапка Джером. Трое на четырех колесах.

Во время третьего урока произошел неприятный инцидент. Две учительницы сошлись в «смертельной схватке» и взбудоражили всю школу. Анна Ивановна в этот момент обсуждала с детьми рассказ «Мальчики» Чехова, но, опасаясь, что по стенам от высоких вибраций пойдут трещины и сорвется с петель классная доска, с опаской выглянула в коридор.

Две ее коллеги и по совместительству лучшие подруги стояли у окна и отчаянно ссорились, обвиняя друг дружку в профнепригодности. У одной тряслась голова и нижняя губа и периодически прорывались рыдания, у второй ходило ходуном все тело и даже ягодицы, пытающиеся исполнить уличный тверк. Они визжали, говорили одновременно, прикидывая, с какой стороны лучше вырвать клок волос, и не обращали внимания на шастающих без дела детей и трусивших дружной тройкой завуча, директора и организатора.

Девушки занимали соседние кабинеты. Одна руководила школьной методической комиссией, а вторая служила рядовой учительницей. В этот день сделавшая карьеру заглянула к подруге на контрольный диктант, и ей показалось, что та чересчур разжевывает слова. Ссора вспыхнула в два счета и вышла из-под контроля. «Начальница» обвинила «подчиненную» в халатности: та не проверила перед началом урока наличие ручек и не потребовала расписать их на промокашках. Каждое предложение диктовала четыре раза, а не положенные три, а во время диктовки прохаживалась по классу, а это категорически запрещается. Вторая обзывала подругу занудой, нытиком и буквоедкой. Упрекала в придирчивости и омерзительном характере. Под конец с особым удовольствием объяснила причину одиночества и подчеркнула придурковатость, которую не выдержит ни один мужик.

Женщины выкатились кубарем из класса, приняли идеальные боксерские стойки и оборвали коридорный тюль. Одна из них, заметив Анну, рявкнула:

– Чего уставилась, клоунша? Танцуешь со своими гавриками, вот и танцуй. Посмотрим, до чего допляшешься!

Вторая мгновенно забыла о предмете спора и с удовольствием переключилась на коллегу:

– Все выпендриваешься? Поработаешь с наше, забудешь и о летке-енке, и об экскурсии на страусиную ферму.

Анна беззаботно рассмеялась. С любовью взглянула на свое изобретение и подмигнула двум дамам в одинаковых юбках с клиньями годе и желтоватых блузках от слишком долгой носки.

У