Мечты камня (ЛП) - Паренте Ирия

Когда я заканчиваю, за дело принимается Хасан: он говорит мне, что может приготовить зелье, которое должно ей помочь, а у меня нет сил, чтобы сомневаться в его навыках. Он открывает сумку Линн и раскладывает растения, которые она собирает во время каждого нашего привала. Выбирает несколько, критически осматривает и убирает обратно в сумку те, что ему не нужны.

Наконец, приняв решение, он встаёт. Мы как будто поменялись ролями: сегодня я растерянный ребёнок, не знающий, куда деть руки, в каком-то чужом для меня мире.

Я ничего не понимаю ни в зельях, ни в растениях. Умею только размахивать мечом, убивать чудовищ. Может, ещё приманивать удачу.

Чувствую себя бесполезным.

— У тебя есть всё, что нужно?

— Нет, но я пойду схожу за тем, чего не хватает. К счастью, это не такие уж редкие ингредиенты.

— Я пойду, — настаиваю, чтобы избавиться от неприятного чувства собственной беспомощности.

Но сразу же понимаю свою ошибку.

— А ты знаешь названия растений? Можешь отличить одно от другого? — я молчу, опустив голову, и Хасан вздыхает. — Останься с ней. Вскипяти воду, чтобы было готово к моему возвращению.

Говорю ему подождать немного и ищу у Линн кинжал, который она всегда носит при себе. Отдаю его Хасану.

— Возьми с собой хотя бы это.

Он выглядит удивлённым, словно не ожидал от меня такого беспокойства за него. Но, кивнув напоследок, Хасан сжимает кинжал и выходит из хижины.

Как только затихают его неуклюжие шаги, я нахожу котелок и наполняю его водой из наших седельных сумок. Пламя неплохо разгорается, но я на всяких случай подкидываю ещё дров. Высыхаю у очага и переодеваюсь, сбрасывая с себя грязные, липкие вещи. Но поскольку мне всё равно ещё холодно, я продолжаю сидеть у потрескивающего огня.

Изо всех сил гоню от себя неприятные мысли, но получается плохо. Не могу найти себе места: как только кожа немного начала согреваться, встаю и начинаю ходить по дому. Избегаю смотреть в сторону Линн, которая по-прежнему лежит неподвижно. И больше никогда не пошевелится, если только не сработает зелье, которое пообещал приготовить Хасан. Но оно должно сработать. И вообще, она не какая-то там слабая девица. С её-то упрямством, я уверен, она победит яд без всяких зелий, просто из нежелания сдаваться.

В итоге, по прошествии несколько минут, пока я не знаю, чем заняться, всё-таки решаюсь подойти к ней. Опускаюсь на колени у её кровати и смотрю на неё. Если бы не болезненная бледность, можно было бы подумать, что она просто спит. Осторожно протираю влажной тканью её лицо. Она не реагирует, и от этого мои внутренности сворачиваются в узел. Осматриваю её, мой взгляд задерживается на почерневшей руке. Аккуратно поднимаю рукав и с глубоким отвращением замечаю, как яд распространился до плеча. Медленно, но верно он движется к самому сердцу.

Это не может происходить на самом деле.

Зажмуриваюсь, но, открыв глаза вновь, я вижу её в том же самом состоянии, без каких-либо эмоций на лице. Колеблюсь, можно ли взять её за руку. Она без сознания, но обычно, когда кто-то сидит у постели больного, то он крепко сжимает ладонь и просит не сдаваться, бороться за жизнь. Но она же не умирает, правда? Я кладу руки на матрас. Мне проще притвориться, что она никогда бы не позволила мне прикоснуться к ней, даже в такой ситуации. Что она тут же вырвала бы руку, а то ещё и пощёчиной наградила бы.

Она ведь даже не знает, что ты здесь, Артмаэль. Можешь уйти, и она не заметит разницы.

Она не откроет глаза только потому, что я так хочу. В конце концов, я сам отказался от того, что мне предлагали: она, согласная на всё, с моей короной на голове. Что было бы, если бы я согласился? Вдруг духи не стали бы её трогать. Может, им хватило бы одного меня, и Линн с Хасаном смогли бы уйти живыми и невредимыми.

Самобичевание слабо помогает.

— Не умирай, — шепчу я.

Собственные слова пугают меня так, что не могу описать. Меня охватывает тревога, в итоге я всё-таки протягиваю руку и сжимаю её пальцы. Они ледяные, и мне страшно, что совсем скоро заледенеет её сердце.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Это приказ принца.

Дурак. Ей никогда не нужно было твоё разрешение. Ей никогда не нужен был ты. Возможно, именно поэтому ты здесь. Поэтому она, а не какая-то другая… верно?

— Не умирай, тебе ведь столько всего ещё нужно сделать… Мы ведь ещё не добрались до Идилла. И не спасли сестру Хасана. Разве ты не хочешь познакомиться с женщиной-магистром? Ты ведь всегда говорила, что женщины тоже могут пробить себе дорогу в этом мужском мире. А она вон как высоко забралась… И я знаю, что ты хочешь творить великие дела. Я верю, что ты можешь. Если только захочешь, ты сможешь всё. Но для этого тебе нужно открыть глаза.

Ничего не происходит. Её дыхание по-прежнему слабое. Её грудь поднимается и опускается, стеснённая корсетом. Её пальцы всё такие же холодные и неподвижные.

Перед глазами всё плывёт. Моргаю.

— Ты… ты нужна мне, Линн.

Закрываю глаза.

Мне нужна твоя помощь, чтобы стать королём. Потому что ты знаешь больше, чем я. Потому что ты лучше ориентируешься. Потому что мне нравится твой смех. Потому что ты можешь рассмешить меня и всегда подбодришь, когда никому другому нет до меня дела. Потому что ты веришь в меня, а я верю в тебя.

Но я не говорю этого вслух.

Эти слова поглощены тишиной.

* * *

Воодушевлённый Хасан возвращается с белым колючим цветком, держа его так, будто это его величайший трофей. Не говоря ни слова и желая, чтобы время текло быстрее для меня и медленнее для Линн, я наблюдаю за его действиями. Сейчас он выглядит не таким глупым, как когда размахивает палочкой, а серьёзным и собранным, и даже немного более взрослым. Добавляет в котелок всякие травки и помешивает. Хотя мне это напоминает обычную готовку, возможно, это тоже своего рода магия. Он использует кинжал Линн, что разрезать и измельчать, иногда лезвием, иногда рукоятью.

Мне кажется, проходит несколько часов, как вдруг он объявляет о готовности.

Следуя его указаниям, приподнимаю Линн, и он заставляет её сделать несколько глотков, надавливая пальцами на её челюсть, а затем на горло.

— И что теперь?

— Теперь ждём.

Так и делаем. Поддерживаем огонь и по очереди выходим из душного дома на свежий воздух. Изучаем окрестности и находим воду, чтобы умыться. Что-то едим. Время от времени Хасан подходит к Линн и закатывает рукав. Когда он сообщает мне, что яд вроде бы проходит с её кожи, меня тянет улыбнуться от облегчения. Но я сдерживаюсь — не хочу радоваться преждевременно. Я видел, когда всё внезапно становилось плохо и в более благоприятных обстоятельствах.

Ждём.

Мальчика нет в комнате, когда она делает глубокий вдох. Отпускаю её потеплевшую руку, которую сжимал в своих ладонях. Никто не должен узнать об этом. Поднимаюсь, как раз когда она открывает глаза.

Спасена.

— Линн?

Вздрагиваю, хотя в хижине уже так жарко, что можно вспотеть, и наклоняюсь к ней. Её взгляд встречается с моим. Слегка улыбаюсь. В её глазах отражается узнавание.

— Принц.

Моё лицо краснеет, хотя не должно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень уставшей… А что?

— Ты чуть было не умерла.

Задерживаю дыхание. Надо было хорошенько подумать, прежде чем вываливать правду вот так. Она выглядит растерянной, и я её понимаю. Слабость и растерянность — это нормально в её состоянии. Она поднимает руку к голове. У меня руки чешутся прикоснуться к ней, но я не позволяю себе лишнего.

— Умерла? — повторяет она, и у меня создаётся впечатление, что она ещё не до конца понимает значение этого слова. — Нет, я просто… — пауза. — Я просто была…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Замолкает, не сумев подобрать слова. Опускает взгляд. Уж не знаю, от смущения или просто от дезориентации после обморока. Может быть, от всего понемножку.

Сажусь рядом.

— Мы ехали на лошадях. Помнишь туман? Из него вышли женщины… Хасан сказал, что их называют «гулами»: они заманивают людей, обещая им исполнение сокровенных желаний. Если пойдёшь у них на поводу и прикоснёшься к ним… То будешь медленно умирать от яда. Ты… — колеблюсь. Если я не стану ничего говорить, это ведь всё равно ничего не изменит. А я бы предпочёл забыть это, как страшный сон. — Ты приняла то, что они предлагали, и едва не погибла.