Тень победы - Александр Белов

— Нет, не намекаю, — с деланной злостью ответила Лайза. — Говорю открытым текстом. Женатый мужчина выглядит солиднее.

— Хорошо, учту, — поспешно согласился Белов.

Это походило на веселую игру. Вряд ли он мог в чем-нибудь отказать Лайзе; к тому же — она говорила по существу. Но никто не должен видеть, как директора комбината пихают кулаком в бок.

— Так вот, — подытожила Лайза. — Психологическая помощь обязательно должна быть. И я уже нашла хорошего специалиста.

— Своего психоаналитика? — пошутил Белов. — Хочешь выписать его из Штатов?

— Зачем? Станислава Марковича, — ответила Лайза.

— Ватсона?

— Ты знаешь кого-нибудь лучше?

— Честно говоря, нет.

— Тогда чего удивляешься?

Крыть было нечем. Белов задумался. А что, наверное, это неплохая идея. Он уже представлял себе Ватсона: высокого, мощного, с крупной бритой головой и густыми усами, в белом халате. Док пользуется большим авторитетом у женщин. Ему-то уж точно не придется сидеть без работы.

— Сама я хочу организовать бесплатные юридические консультации. Я поинтересовалась: последняя юридическая консультация в Красносибирске закрылась полтора года назад. Теперь людям некуда идти; они не знают своих законных прав. Откуда взяться гражданскому самосознанию?

Белов вздохнул. Он обнял Лайзу за талию и притянул к себе.

— Солнышко мое, ты, похоже, задумала изменить мир?

— Почему бы и нет?

— Видишь ли, это еще ни у кого не получалось.

— Я знаю, — ответила Лайза. — Я и не рассчитываю, что у меня получится. Я просто хочу начать. Кто-то же должен начать.

— Согласен, — Белов поцеловал ее в ароматную щечку — Я помогу тебе. Есть еще какие-нибудь задумки?

— Да! — Лайза повела его к лестнице.

Они поднялись на второй этаж и пошли вдоль длинной стены. Через высокие, в два человеческих роста, окна падал яркий солнечный свет. Лучи играли на голубой поверхности мрамора; было хорошо видно каждую прожилку.

— Смотри, — она показала в дальний угол; пространство, полностью залитое светом. — Там я хочу устроить зимний сад. Посадить всякие экзотические растения. А здесь, — она показала на стену, — устроить выставку.

— Выставку чего? — не понял Белов.

— Твоих фоторабот. Ну, твои снимки вулканов! Извержений, восхождений, пейзажей… Думаешь, это никому не будет интересно?

— Думаю… — Белов замялся, — думаю, будет. Ты прямо как Ленин: искусство должно принадлежать народу!

Лайза пожала плечами.

— Ну, во-первых, он не во всем был неправ. А во-вторых, именно эту мысль он позаимстовал у кого-то из великих. Разве Третьяков или Савва Морозов, став предпринимателями, перестали быть русскими? Почему рабочие — народ, а купцы уже нет? Это ведь абсурд. Искусство принадлежит тем, в состоянии его понимать, вот и все!

Лайза говорила еще долго. Она объясняла, что в первую очередь будет опираться на народную инициативу; хочет заставить людей раскрыться, смягчить озлобленные души, показать самое хорошее, что есть в каждом человеке. Белов слушал ее и понимал, что Лайзе это удастся. Надо только дать ей время развернуться. Время и… деньги..

Он снова подумал, что Лайза решилась на очень рискованный шаг: просить деньги у собрания. Всё-таки было куда проще, если бы он сам подписал резолюцию о выделении необходимых средств из директорского фонда. Правда, в этой ситуации он брал на себя роль этакого царька, который лучше знает, как распорядиться деньгами. Для Лайзы такая позиция была неприемлема. Она хотела, чтобы это была воля всего собрания.

Белов опасался, что мужики, собравшись на площади перед правлением, просто зашикают ее и освищут; даже присутствие рядом директора не спасет. «Ну что же? Это наши, российские реалии. Такой уж мы народ: душевный, но немного диковатый». Белов украдкой взглянул на Лайзу. Она переводила внимательный взгляд с мраморной стены на дальний угол, где собиралась разместить зимний сад.

— Саша, мне кажется, очень неплохо будут смотреться растения, привезенные с Камчатки. А? Как ты считаешь?

— Да, пожалуй, — уклончиво ответил Белов, продолжая думать о своем: «Может, еще не поздно попытаться ее отговорить? Представляю, какой это будет для нее удар!»

Он уже мысленно видел вздрагивающую от рыданий Лайзу, и ему становилось нестерпимо ее жалко. Но и остановить ее не удастся. Она все равно будет стоять на своем.

— Ну ладно, — вдруг сказала Лайза. — Ты сейчас куда? На комбинат?

— Да…

— Тогда — пока. А у меня еще куча дел. Домой приду поздно, раньше одиннадцати не жди. Будешь меня ревновать?

— Ревновать? — Белов замешкался, пытаясь угадать, какой ответ она ожидает услышать. — Нет.

— Как это нет? — притворно возмутилась Лайза. Она уперла руки в боки и стала похожа на закипающий самовар. — Такую красивую, молодую женщину — и не будешь ревновать? Александр Николаевич, я на вас обижена.

— Я хотел сказать: «Нет, конечно же, буду!» — подкорректировал себя Белов.

— Да? — лицо Лайзы озарилось довольной улыбкой. — Ну и зря. Я тебе верна и вообще… Я пока не давала тебе поводов для ревности. Отелло несчастный! Собственник! — она посмотрела на Белову осуждающим взглядом. Тому осталось только развести руками.

Тогда Лайза бросилась ему на шею и звонко расцеловала.

— Как я тебя люблю, Саша!

— И я тебя…

Они долго целовались, потом Лайза внезапно отстранилась и убежала — только ее и видели. Белов слышал, как стучат ее каблучки по лестнице.

«Ох, девочка! — подумал он. — Боюсь, туго тебе придется. Не знаешь ты России: много она перестройщиков переварила».

Он достал из кармана платок, стер с губ и щек помаду и стал медленно спускаться следом.

XXII

Самые худшие предположения Степанцова, к счастью, не оправдались. Мальчишки восприняли его как безусловный авторитет. Но Сергей прекрасно понимал, что отныне он балансирует на грани: один неосторожный шаг в сторону, и все! Авторитет начнет убывать.

Попросту говоря, бомжата открыли ему кредит доверия, а уж остальное — будет этот кредит расти или, не дай бог, уменьшаться — зависело от него самого.

В день открытия он провел ознакомительную экскурсию. Потом прочитал долгую лекцию об истории бокса, о великих чемпионах, о том, какой это прекрасный и трудный вид спорта, требующий большого мужества и полной самоотдачи. Пацаны, сняв обувь, расположились прямо на настиле ринга. Бомжи из Дома Сорского сидели вдоль стен и на подоконниках.

Пока он говорил, никто не проронил ни звука. Закончив, Сергей спросил:

— Какие будут вопросы?

И тут началось. Он отвечал без передышки полтора часа, и решил, что это была самая трудная пресс-конференция в его жизни. Здесь нельзя было врать ни единым словом: дети очень остро чувствуют фальшь, хотя сами не прочь прихвастнуть и пофантазировать. Ответив на все вопросы, Степанцов взял ручку, толстую тетрадь и записал всех воспитанников. Набралось тридцать шесть человек.

— Значит, так! — сказал он. — Тихо! — Голоса мгновенно смолкли. — Завтра, в десять утра — первая тренировка. В двенадцать — вторая. Когда лето закончится и начнется учебный год, будем назначать время попозже, а пока лучше заниматься с утра. Разделитесь на две равные группы.

Сергей вытянул руку. Пацаны послушно разбились на две группы и встали: одни — справа от Степанцова, другие — слева.

— Вы, — показал он на тех, что справа, — приходите в десять. А вы — в двенадцать. На этом на сегодня все. Жду вас всех завтра. До свидания.

Ребятишки стали расходиться. Сергей стоял и смотрел, как они толкутся в дверях. Первый раунд он выдержал. Каково-то будет дальше?

— Послушай, Федор, — обратился он к Лукину, когда все мальчики вышли. — Чего это тебя вдруг понесло? Богатырь земли русской? А в следующий раз ты меня как назовешь? Ильей Муромцем?

Федор лукаво усмехнулся в бороду.

— Пойми, Сергей: ты больше себе не принадлежишь. Ты для них — герой, на которого они будут равняться. Запомни это, и, как говорится — в добрый час, с богом! — и Лукин ознаменовал его крестом.

«Вот ведь черт бородатый! — подумал Степанцов. — Святого он из меня хочет сделать, что ли?» Но вслух ничего не сказал. Понимал, что Федор прав.

Отныне ему придется быть с собой по строже.

На следующее утро Сергей поднялся в шесть часов и побежал на разминку. Хороший из него будет тренер, если сам он растеряет спортивную форму.

Впрочем, тяжелый физический труд на стройке в течение месяца был ничуть не менее напряженным, чем привычные тренировки.

Для начала он наметил пробежку в пять километров. Потом решил постепенно увеличивать дистанцию. От порога Дома Сорского уходила узкая асфальтированная дорожка. Она упиралась в небольшой лесок, синевший вдали. Степанцов направился туда.