Ярость - Карин Слотер

Джон снова поднялся на ноги, огляделся вокруг, чтобы убедиться, что его никто не видел, и открыл дверь. И внутренне сжался, ожидая, что сработает сигнализация. Он не был опытным взломщиком, просто подумал, что Вуди слишком самонадеянный тип, чтобы тратить деньги на систему безопасности.

Ради бога, он ведь все-таки коп!

Джон не задерживаясь прошел через кухню и направился прямо в гостиную. Он подошел к письменному столу в углу, игнорируя телевизор с большим экраном и расставленную по дому цифровую электронную аппаратуру, которые явно указывали, что Вуди хорошо зарабатывает и может позволить себе купить пару дорогой обуви или вкусную еду в любой момент. Черт, он мог позволить себе и кучу других вещей, разве не так? Жизнь под двумя личинами, для начала! На что он еще способен?

Вуди был слишком умен, чтобы оставлять что-то компрометирующее в очевидных местах. Его чековая книжка с совместным с женой счетом лежала на видном месте, в лотке для бумаг были аккуратно сложены счета и квитанции. Им многое уже принадлежало, но зарабатывали они суммы, которые казались Джону настоящим состоянием. Тысячи долларов приходили и уходили каждый месяц. Новенький автомобиль для жены, дорогая школа для ребенка… Джону было слишком трудно осознать все это.

В гараже был любой инструмент, какой только можно себе вообразить, хотя, по наблюдениям Джона, Вуди большую часть времени проводил на диване. Иногда к ним приходил какой-то подросток, чтобы подстригать лужайку, так что оставалось загадкой, зачем Вуди нужна громадная самоходная газонокосилка с непонятным держателем для стакана. Но больше всего разозлил Джона бильярдный стол посреди гаража. Мысль о том, что Вуди приходит сюда со своим ребенком, может быть, с соседями или товарищами по работе, пьет здесь пиво и играет в пул, почему-то раздражала Джона больше всего.

Он прошелся по ящикам верстака, следя за тем, чтобы все оставалось на своих местах. Под съемным лотком в ящике для инструментов он нашел пачку порножурналов, заголовки в которых обещали «практически легальный процесс» и «фейерверк оргазма». Он пролистал их страницу за страницей в поисках подсказок, стараясь не смотреть на молоденьких девочек — некоторые из них были просто детьми, — которые были разложены на обозрение всем желающим. Возможно, в тюрьме что-то выключилось у Джона внутри, потому что единственное, о чем он мог думать, глядя в их пустые глаза, была Джойс и то, какой незащищенной и уязвимой она была в таком возрасте. Он положил журналы обратно под лоток, пожалев, что смотрел их.

Спальня Вуди находилась рядом — громадная хозяйская спальня с двухместной кроватью, где этот отморозок, вероятно, каждую ночь занимался любовью с женой. Ванная комната тоже была огромная, больше, чем лачуга Джона в ночлежке. Даже детская была очень большая — кровать в форме гоночного автомобиля, игрушки, высыпанные из стоящего под окном ящика. В скором времени маленькую кроватку придется менять на большую. Ребенок подрастет, ему нужно будет больше уединения. Он пойдет в школу, познакомится там с девочкой, поведет ее гулять…

Обстановка в детской была какая-то гнетущая, так что Джон снова вышел в коридор и вернулся в спальню, чувствуя, что что-то там пропустил. Он старался думать, как его надзирающий офицер, мисс Лэм, когда ищет запрещенные предметы. Он проверил под матрасами, прощупал подушки на предмет каких-то уплотнений. Затем осмотрел обувь в шкафу и рубашки в ящике комода.

Рубашки. Все с ярлыками известных дизайнеров. Мягкий хлопок, некоторые из шелка. Нижнее белье Вуди было от «Келвин Кляйн», пижамы — от «Наутика».

— Господи… — прошептал Джон, чувствуя, как от ненависти к Вуди перехватывает дыхание. — Думай! — приказал он себе, как будто это могло как-то помочь. — Думай!

На комоде стояли две бутылки мужского одеколона. Но Джона заинтересовали не названия известных брэндов, а то, что лежало перед ними. Большой складной нож. Вуди носил с собой точно такой же, когда они были подростками. Он говорил, это потому, что ему как наркодилеру приходится иметь дело с подлыми ублюдками, и Джон верил ему, представлял напряженные стычки и рискованные сделки по наркотикам, когда кузен демонстрировал ему острое лезвие с зазубринами.

Вуди носил с собой нож. Как он мог об этом забыть?!

— Кто вы?

Джон резко обернулся и был потрясен увиденным: в дверях спальни стояла девушка из соседнего дома. На ней была белая ночная рубашка из шелка и халат. Это одеяние на ее по-детски нескладном теле выглядело словно мокрый мешок, сохнущий на вилах. Голос тоже был детским, пронзительно высоким, почти визгливым.

— Что вы здесь делаете? — требовательным тоном спросила она, но он видел, что она напугана.

— Я мог бы то же самое спросить у вас, — сказал он, накрывая нож ладонью и стараясь говорить авторитетным тоном, каким обычно взрослые разговаривают с детьми.

— Это не ваш дом.

— Но и не ваш, — заметил Джон. — Вы живете в соседнем.

— Откуда вы это знаете?

— Вуди рассказывал.

Она взглянула на его руки: латексные перчатки, нож…

— А кто такой Вуди?

Этот вопрос сбил Джона с толку, и она, заметив его замешательство, бросилась бежать по коридору.

— Эй! — крикнул он и погнался за ней через гостиную в кухню. — Стоять! — рявкнул он, но девушка уже выскочила через открытую заднюю дверь во двор.

Направляясь к забору, она бросила взгляд через плечо. Джон вспомнил, что у него все еще в руке нож Вуди, и остановился. Она споткнулась, но тело ее продолжало двигаться. Двигаться вперед.

Он наблюдал за ее падением, как в замедленном кино: вот ее нога цепляется за поваленный забор, голова бьется о землю… Джон ждал. Она не вставала. Он подождал еще немного. Она по-прежнему не шевелилась.

Он медленно вышел на задний двор, чувствуя под ногами мягкую траву. Он вспомнил свои ощущения, когда, выйдя из «Коустел», впервые за двадцать лет прошелся по траве. Его ноги привыкли к жесткому бетону или местной красной глине, утоптанной тысячами заключенных, ступавшими по ней каждый день, и поэтому твердой, как кирпич. А трава на кладбище казалась такой мягкой, как будто он, следуя за маминым гробом к ее могиле, ступал по облакам.

Прошло двадцать лет, и он забыл, какой на ощупь бывает трава. Двадцать лет одиночества, изоляции от мира. Двадцать лет страданий Эмили во время ежемесячных визитов к сыну. Двадцать лет, в течение которых Джойс жила, снедаемая изнутри мыслью о том, каким чудовищем является ее брат.

Двадцать лет, которые Вуди преспокойно оставался на свободе, за которые обзавелся хорошей работой, женился, заимел ребенка, — одним словом, жил полной жизнью.

Джон осторожно переступил через забор. Он вспомнил, что все еще держит в руке нож Вуди, и положил его на землю, присев рядом с девушкой. В тюремной больнице он научился проверять пульс. Так вот, пульса у нее не было. Но и без такого подтверждения, по тому, как был проломлен череп, он понимал, что она, видимо, умерла в тот момент, когда ударилась головой о большой камень по другую сторону забора. Кварц был вымазан ее кровью, которая пропитала и пряди белокурых волос.

Он сидел на корточках, а воспоминания унесли его к тому моменту, когда он видел Мэри Элис в последний раз. Ее глаза. Он никогда не забудет ее глаза и то, как они смотрели в никуда. Хотя ее тело и так рассказывало, что с ней случилось. Она перенесла ужасные, немыслимые вещи. Он и сейчас мог припомнить какие-то разрозненные сцены суда, выложенные на всеобщее обозрение фотографии изуродованного тела Мэри Элис Финни. Он помнил, как тетя Лидия расхаживала перед присяжными, а он думал, что эти метания адвоката только вредят, потому что этим она привлекает внимание к снимкам, разложенным сразу позади нее.

— Все в порядке, — сказал Джон тете Лидии, когда она приехала к нему в «Коустел» и объяснила, что сроки апелляций миновали и что, скорее всего, он так и умрет в тюрьме. — Я знаю, что вы сделали все, что могли.

Тетя сказала ему, чтобы он не говорил с полицейскими о наркотиках и тем более о Вуди, потому что, если привлечь к этому ее сына, неминуемо всплывет, что Джон злоупотреблял наркотиками, а кому это нужно? Если Вуди вызовут в суд, он скажет всю правду.

А мы ведь не хотим, чтобы Вуди рассказывал всю правду, верно?

В тот вечер Вуди сказал ему: «Без обид», а потом сунул этот пакетик. Может, именно тогда он и решил напасть на Мэри Элис?

Без обид. Никаких обид у Джона не осталось — одна только ярость, которая горела внутри, будто он хлебнул бензина, а потом бросил туда спичку.

Он посмотрел на девушку. Она была совсем ребенком, но одновременно еще и посланником.

Желудок Джона сжало спазмом, когда он сунул руку в перчатке ей в рот и зажал язык большим и указательным пальцем.

Вуди сам принес все это к дверям Джона. И Джон вернет это ему обратно. Самое главное, чему он научился в тюрьме: нельзя прикасаться к чужой собственности, если не хочешь умереть за это.