Слишком поздно - Гувер Колин

– Смотрю, ты не умеешь держать язык за зубами, – и грубо целует меня. Ненавижу мужиков. Ненавижу. Всех ненавижу!

А он пытается просунуть мне в рот язык. Я как можно плотней сжимаю губы, вырываюсь и, вытаращив глаза, смотрю ему за спину. В этот момент дверь распахивается: входит Эйса.

Я одновременно пугаюсь и радуюсь.

Какого дьявола тут творится?

Эйса осматривает комнату и видит нас. Агент все еще лезет языком мне в рот, одновременно лапая за грудь, а я понимаю, в каком больном мире мне довелось жить: я и жду, когда Эйса спасет меня, и боюсь оставаться потом с ним наедине.

Эйса в две секунды соображает, что происходит, и его глаза наливаются гневом.

– Я же тебе, мудак, работу поручил! – кричит он, решительно направляясь к нам. Агент отпускает меня и уже оборачивается, но Эйса приставляет ствол к его голове. – Одно, сука, дело!

В ушах звенит, и больше я ничего не слышу. В глазах щиплет, по щекам текут слезы. Я накрываю уши ладонями и зажмуриваюсь.

Нет, этого не было.

Нет, нет, нет.

Агент падает прямо мне на ногу, и приходится отойти в сторону.

– Эйса, нет. Нет-нет-нет, – повторяю я, не отнимая ладоней от ушей и не открывая глаз.

– Походу, он тебя за шлюху принял, Слоун, – отвечает Эйса, схватив меня за руку. Рывком поднимает на ноги и тянет к двери. Я спотыкаюсь о тело.

Глаза я так и не открыла. В горле саднит, но я, похоже, не услышала собственного крика – в ушах все еще стоит звон. Эйса неожиданно закидывает меня себе на плечо и несет вниз.

В голове прокручиваются последние десять секунд.

«Это все не по-настоящему», – твержу я себе.

Проходит несколько мгновений, и наконец Эйса кладет меня на кровать. Я все еще слишком напугана и боюсь открыть глаза. В груди больно, не хватает воздуха, я не могу нормально дышать, могу только судорожно всхлипывать.

– Слоун, взгляни на меня, – произносит где-то над ухом Эйса.

Я медленно открываю глаза и поднимаю на него взгляд. Он опускается передо мной на колени, гладит по щекам, по волосам. На лице и на шее у него брызги крови.

Я заглядываю Эйсе в глаза: зрачки раздулись и занимают всю радужку. При виде этих двух черных пятен меня еще сильнее начинает колотить дрожь.

– Слоун, – шепчет Эйса, гладя меня по голове и хватая за подбородок. Не дает осмотреться. – Малыш, у меня плохие новости.

Что бы он ни хотел сообщить, вряд ли я это перенесу. Меня уже тошнит, и я боюсь произнести хоть слово.

– Я знаю про вас с Люком.

Сердце замирает, слезы вот-вот снова хлынут из глаз. Эйса назвал Картера Люком.

Я собираю остатки душевных сил и прикидываюсь дурочкой.

– Что еще за Люк?

Эйса приглядывается ко мне. Его зрачки чуть сужаются, а потом вновь расходятся во всю радужку. На его губах медленно расцветает улыбка, и он целует меня в лоб.

– Так я и думал, – шепчет он, отстраняясь. – Ты не виновата, Слоун. Он запудрил тебе мозги, настроил против меня. Малыш, его ведь даже не Картер зовут. Он Люк. Сама спроси.

И Эйса приподнимает меня, помогая сесть.

Передо мной вдруг оживает мой худший кошмар.

На стуле сидит Люк. Его руки скованы за спиной, а по искаженному болью лицу сразу становится ясно, как глубоко мы вляпались.

Нет.

Эйса пристально следит за моей реакцией, а я, как могу, стараюсь скрыть ужас, боль, собственные муки. Но понимание того, что мы попали в руки Эйсы, почти полностью лишает меня сил.

«Не реагируй, – говорю я себе. – Не реагируй. Не реагируй».

Снова и снова мысленно повторяю себе эту команду. То же самое велит мне взглядом и Люк.

Этого-то Эйса и добивается – моей реакции. Не дождется.

Он встает, а я задираю голову, глядя на него невинными глазами.

– Ты о чем? Почему Картер в наручниках?

Он смотрит на меня разочарованным взглядом. Как будто ждал, что я расколюсь, дескать, да, знала я, что Люк – коп под прикрытием, или да, я спала с ним.

– За дурачка меня держишь, Слоун? – Эйса не спеша оборачивается к Люку. – Тогда, я думаю, ты не станешь возражать против этого, а?

И, вскинув пистолет, он идет к Люку, совсем как к тому типу, которого пристрелил наверху.

Я срываюсь, вскакиваю с матраса и, схватив Эйсу за руку, кричу:

– Нет! Эйса, не надо!

Больших доказательств не надо: я себя выдала. Эйса не убивает Люка. Нет, он резко оборачивается и бьет меня пистолетом, да так, что я отлетаю на кровать. В голове пульсирует боль. Теперь Эйса сосредоточился на мне. В его глазах полыхает гнев.

Он накидывается на меня, хватает за руки и прижимается лбом к моему виску.

– Слоун, нет. Нет, нет, малыш. – Потом выпрямляется и смотрит на меня с болью во взгляде. – Ты впускала его?

Слезы не дают мне признаться. Они же не позволяют ничего отрицать.

Лицо Эйсы превращается в страдальческую гримасу. Сбылись самые страшные его опасения. Казалось бы, только-только человека пристрелил, а из колеи его выбивает мысль об измене.

Я отворачиваюсь и зажмуриваюсь.

Ну, вот и все.

Пришел мой конец.

Эйса утыкается лицом мне в то место, где шея переходит в плечи, и бормочет:

– Не помню, я запер дверь или нет.

Я пытаюсь осмыслить услышанное, однако сказано это было настолько невпопад, да и сердце колотится слишком сильно, что я ничего не могу взять в толк. Впрочем, когда Эйса направляется к двери, я бросаю взгляд на Люка. Его руки скованы позади спинки стула, он резко встает и вновь садится, сразу убрав руки за спину. Происходит это так быстро, что я лишь сейчас сознаю: его ведь даже не к стулу пристегнули.

Эйса, видимо, об этом и не подумал, иначе просто не повернулся бы к Люку спиной.

Он в это время запирает дверь. Я же снова смотрю на Люка – тот предостерегающе мотает головой, просит не дергаться. Он не может провести по губе пальцем и вместо этого чуть прикусывает ее и шевелит челюстью.

В ответ я подергиваю себя за прядку волос.

Эйса приваливается спиной к двери и, приложив пистолет к щеке, смотрит прямо на Люка.

– Я рассказал тебе, как первый раз ее трахнул, – говорит он. – Теперь твоя очередь.

Глава сорок первая

Эйса. Несколько лет назад

Отец стоит у окна и высматривает людей.

Он высматривает их постоянно. Говорит, что если они узнают, где мы живем, то придут и застрелят его. Потом застрелят маму, застрелят меня. А расправившись с нами, даже полиции ничего не скажут. Бросят наши тела здесь, в доме, на съедение мышам и тараканам.

– Эйса! – кричит отец, не отходя от окна и указывая на входную дверь. – Заперто? Глянь-ка!

Я уже два раза проверял замок, но отец никак не успокоится.

– Проверь еще, – говорит он всякий раз, как выглянет в окно.

Иногда он думает, что за ним придут и застрелят, а иногда ему на все наплевать; почему так – не знаю. Я падаю с дивана и ползу к двери. Ноги у меня здоровые, и я мог бы спокойно пройти до нее, однако порой мне страшно, я боюсь тех, кто может явиться и застрелить меня, поэтому под большим окном я ползу.

Проверяю дверь.

– Заперто.

Отец смотрит на меня с улыбкой:

– Спасибо, сынок.

Не люблю, когда он зовет меня сынком. Сынком он зовет меня только тогда, когда боится людей, которые хотят застрелить сперва его, а потом маму и меня. Когда отец боится, он добр и просит о помощи: подвинуть диван к двери, отключить от сети электроприборы. Сегодня я весь день ему помогал, но он так и зовет меня сынком. Мне больше нравится, когда он вообще меня не зовет, просто сидит целыми днями в кресле.

Я ползу обратно. У самого дивана отец хватает меня за руку.

– Они тут, Эйса! – шепчет он. Заставляет встать и говорит: – Тебе надо схорониться!

Сердце начинает стучать очень быстро. Я киваю.

Хотя к нам пока еще никто не приходил, отец сильно боится этих людей. Он тащит меня через гостиную, и я успеваю глянуть в окно. И никого не вижу.

Тем временем отец вытаскивает меня из дома через заднюю дверь. У крыльца опускается передо мной на колени и хватает за плечи.