Приют героев - Генри Олди

Иногда Анри задумывалась: почему семь лет назад Месроп Сэркис, председатель Тихого Трибунала, выбирая, как потом стало известно, из тридцати двух кандидатур, именно ей предложил статус вигиллы? И не находила ответа.

Может, прозвище понравилось?

Приятели дразнили Анри – Мантикорой.

Хотя, нет, впервые Мантикорой её назвала тетушка Эсфирь, Хусская сивилла, в чьём доме Генриэтта Куколь провела раннюю юность – в качестве компаньонки, а вернее сказать, сиделки, потому что тётушка последние годы не вставала с постели. Муж сивиллы, Авель-заклинатель, приказал долго жить, сын, боевой маг трона Просперо Кольраун, погрязнув в государственных заботах, к матери забегал редко. Вся забота по уходу легла на хрупкие плечи Анри, дальней родственницы. Настолько дальней, что родство не мешало папаше Куколю брать с Просперо неплохие деньги за услуги дочери. «Блудной дочери!» – любил уточнять папаша в минуты благодушия, подкрепленного квартой двойного мёда. Самой Анри эти деньги – век бы их не было! Она любила тетушку Эсфирь. И впитывала науку больной сивиллы, как губка – воду.

Но вдыхать гарь от жжёного лаврового листа, стимулируя видения, отказалась категорически. Лекари-медикусы поддержали девушку в этом решении, стращая призраком грудной жабы. И медитации в хрустальной бутыли, подвешенной к потолку, оказались Анри не по силам. Путь сивиллы тернист и труден, здоровье нужно преизрядное. К концу жизни, ибо самая долгая жизнь однажды сматывается в общий клубок, большинство сивилл и пифий страдает целым букетом хворей.

Выбирая профиль, она не раздумывала. Конечно, общая мантика! Гадания, прорицания, ясновиденье. Гаруспиции, ауспиции, «улыбка авгура». «Мышка, мышка, высунь хвостик». Бобовая гуща, знаковые жилы в печени ягненка, влияние падучей у присяжного заседателя на «свечные зеркала». Хруст скорлупы яйца рябой курицы в предчувствии военного конфликта… Она знать не знала, что вскоре, уже магистр, уже защитив диссертат «Бронтологический анализ гроз в конце весеннего цикла», подставит левую щеку под клеймо «двух Т». Аналитика, базовые процессуалии, практикум в арест-команде; «Прекращение уголовного дела в связи с деятельным раскаянием», зачеты по обузданию и контр-заклятьям… рапорты, доклады…

Тетушка Эсфирь была еще жива, когда Анри перешла на службу в Тихий Трибунал.

Тетушка благословила.

Мигрень одолевала, треклятый дятел разошелся не на шутку. Чтобы снять напряжение, вигилла взялась прибирать в кабинете. На генеральную уборку не было ни сил, ни времени, но так, слегка, для восстановления тонуса… Раздвинув шторы, она куском старого бархата протерла пыль со стекол. Переставила вазон с горечавкой на полку слева от входной двери; подоконник украсила горшочком с бледно-лунными коломбинами. Зеркало сняла с обычного места, возле боковых стеллажей, и нацепила на особый крюк у стенного шкафа, где хранила архивы. Здесь располагался острый угол «ша»; зеркало сразу начало гасить негативные потоки, отражая в глубине красавицу, заламывавшую руки, башню и кристалл. Чернильный прибор Анри сдвинула на край столешницы, подальше от входа. Откинула крышку, сунула в череп камелопарда тонко очиненное перо дикого гуся, серое с темной каймой.

Дольше всего она задержалась у книжных полок.

Трехтомник «Семи Партид» – ниже, прямо над панелью. «Malleus Maleficarum» – выше, к завиткам лепного орнамента. «Hexerei: основы ведовства» – на стол, рядом с чернильницей. «Шульхан Арух» вигилла задержала в руках, открыв на странице с закладкой и перечитав в сотый раз любимую цитату: «Тот, кто не может выжить без милостыни (старцы, больные либо иные страждущие), но отказывается от помощи, виновен в совершении самоубийства…». Старинный кодекс после долгих колебаний встал на почетное место, между «Оговорами под пыткой», в лилльском переплете, и шорманским «Hexen-Sonderkommando», запрещенным к частному распространению после решения Высшего суда в Шормане и Брехте.

Мигрень обиделась и отступила.

Анри для верности спрятала во второй ряд склянку с эмбрионом крота-вещуна, «лохматым» веничком подмела пол и ощутила прилив сил.

Этому способу накопления маны ее обучила тетушка Эсфирь, великая аккуратистка. Тетушка даже смерть ухитрилась держать на пороге более девяти лет, не давая войти в дом – не вставая с постели, Хусская сивилла диктовала юной компаньонке, что следует в жилище переставить, где прибрать на ходу, а где навести порядок с особой тщательностью. Жаль, вечно связывать руки упрямой гостье с косой нельзя, будь ты хоть сам Нихон Седовласец.

На полке ожила бронзовая статуэтка глухаря. Птица встопорщила перья, клацнула клювом, прочищая горло. Глазки, выточенные из агата, моргнули раз-другой.

– Анри, я очень тороплюсь. Занеси рапорт.

– Да, Месроп. Иду.

В Тихом Трибунале не приветствовались казенные титулования. К председателю Анри обращалась по имени. Месроп Сэркис на этом настаивал категорически, не скупясь на выговоры с занесением для особо церемонных сотрудников. Лишь при квизах Приказа, послах сопредельных держав и в августейшем присутствии начальник «Двух Т» дозволял вигилам «господина председателя». Это он называл «памяткой о бдительности», не объясняя, что имеет в виду.

Поднявшись на четвертый этаж, Анри застала Месропа в коридоре, у распахнутого окна.

– Сам порталами шастай! – кричал волшебник, до половины высунувшись наружу и рискуя сверзиться вниз оставшейся половиной. – Скороход! А мне изволь карету! Со всеми удобствами! С подушками! Шевелись, грифон тебя заешь!

Безукоризненно вежливый в большинстве случаев, иногда толстяк позволял себе расслабиться. В такие минуты он делался похож на портового амбала-грузчика, скопившего деньжат, располневшего от безделья и коротающего старость за кружкой пива. Никто не принимал всерьез его ругань, хотя все притворялись напуганными до крайности. Зато когда Месроп блистал манерами лорда, становясь тихим, как шипение змеи, и ласковым, будто пена от висельного мыла…

– Рапорт оставишь секретарю, – без паузы сообщил он, не оборачиваясь к Анри. Видимо, «заетый грифоном» слуга требовал неусыпного присмотра. – Копию сожжешь на транс-лампадке, с наговором. Я в дороге просмотрю… Квесторы живы, как мыслишь?

Молчание вигиллы он понял правильно.

– Жаль, искренне жаль… теперь будет труднее…

Что именно теперь будет труднее, Месроп не сказал. Над его лысиной, вися на паутинке, качался отчаянно храбрый паучок-отшельник. Анри машинально отметила длину паутинки, размер паучка, цвет брюшка, амплитуду колебаний от сквозняка; дала поправку на день недели… По всему выходило, что председателя Месропа ждет дорога дальняя и куча разномастных королей. Интерес светил козырный, но нервный. В сочетании с поздним вечером, верней, с надвигающейся ночью, результат гадания наводил на разные мысли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});